Вещий князь: Ладожский ярл. Властелин Руси. Зов Чернобога. Щит на вратах

– В общем, так, – Хельги понизил голос. – Дела недоделанные сдашь сегодня Боричу, скажешь – отпросился к родичам помочь с урожаем. Сам же явишься завтра с утра на подворье к монаху Никифору. Помнишь такого?

– К Никифору? – обрадованно переспросил тиун. – Ну, конечно же помню.

– Поведешь его с людьми в Шугозерье.

– В Шугозерье? – Найден ахнул. – Далече собрались.

– Как дойдете до Сяси-реки, привал устроите, – продолжал ярл. Тиун кивнул:

– Само собой.

– Подождете там… – Хельги замялся. – В общем, увидите – кого. – А…

– Не спрашивай больше ничего, Найден. Исполняй и помни – все делай в тайности.

– Не сомневайся, князь. Не сомневайся и ты, господине, – Найден поклонился. Сначала – Хельги, потом – Ирландцу, непосредственному своему начальнику. Вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.

Борич Огнищанин, приняв от Найдена незаконченные дела, состоявшие в основном из запутанных земельных тяжб и жалоб на потраву покосов, задумчиво насупил брови. Подозрительным ему показался внезапный отъезд молодого тиуна. К родичам, говорит? А ведь, поди ж ты, раньше-то о них и не вспоминал. Чего ж посейчас приспичило? Умен был Огнищанин – бывший волхв Вельвед – хитер, коварен. Повсюду выгоду свою сыскивал. Вот и теперь… Не поверив Найдену, к вечеру ближе пошатался по торгу, у пристаней, сплетни послушал, заодно новый кнут прикупил – справный. Таким ожжешь – долго не затянется рана. Хороший кнут. А сплетни – ничего необычного: собирались в обратный путь расторговавшиеся варяги, искали лоцмана; киевский купец Велимир со товарищи грузился у дальних мостков – от мостков к амбарам, ругаясь, сновали грузчики, в их числе и Ярил – «себе на уме парень», как мысленно окрестил его Огнищанин. Да, княжьи люди набирали плотников. Только как-то странно набирали – не орали бирючи о том в людных местах, не сбирали людишек охочих. Подходили к артельщикам неприметненько, разговаривали. Вроде б и не таились особо, а все ж… А зачем князю плотники? На ремонт стен людишек хватает – Борич о том доподлинно знал, сам сметы рассчитывал, на других работах – тоже. Зачем же еще вдруг понадобились?.. Вот она, верная фраза, – «вдруг понадобились»! А нельзя ль тут чем разжиться? Да продать потом полученные вести тому же чернявому Истоме! Тот ведь платит щедро. Интересно, откуда у него серебро? Вроде голь голью – одет скудно, рожа – не приведи Род с Рожаницами такую ночью на безлюдной дорожке встретить. Ну, не его, Борича, дело – откуда у чернявого серебро, главное – есть. И он готов платить. Но ведь это разве тайна большая? Подумаешь, плотники! Вот если б точно знать, куда они да зачем вдруг – крепостицу какую строить? Узнать где, вот тогда и с чернявым на эту тему поговорить можно будет. А… Борич вдруг усмехнулся, вспомнив о «парне себе на уме». Он ведь, кажется, обмолвился как-то, что плотницкое дело знает? Тем лучше…

Огнищанин подошел к амбарам – сломанная в прошлый раз на березе ветка так и висела безжизненно, уже и пожелтела вся, высохла. Оглянувшись, Борич быстро обломил другую, подавая тайный знак Ярилу. В прошлый раз уговорились больше не встречаться в корчме Ермила Кобылы – слишком уж приметное место. Ярил, как показалось внимательному Огнищанину, воспринял новое предложение с удовольствием – видно, корчма произвела на него дурное впечатление… а может, и встретил там случайно старых знакомцев, из тех, с которыми лучше не встречаться. Уговорились в березняке, на холме, что близ усадьбы варяга Торольва Ногаты. Хорошая усадьба у Торольва, домина огромный – печь каменка, дощатый пол на лагах, тут же навес, дальше еще один сруб, тоже с печью и глинобитным полом, рядом – амбары, клеть – все по уму, толково, под одной крышей. На другом конце усадьбы – округлый скотный двор, обнесенный отдельным плетнем, чтобы не повредил скот посадкам – луку с чесноком, репе, капусте. Много скота у Торольва – трех пастушат держит. Дают же боги людям такое богатство! А тут…

Желчно позавидовав варягу, Борич сплюнул, оглядывая подходы к холму. Солнце садилось уже за холлами, отбрасывая вниз, к Волхову, длинные черные тени. Огнищанин поежился – ну, где ж Ярил? Не хотелось бы оставаться в рощице до ночи. Ага! Вот послышался снизу чей-то приглушенный свист. Борич вытянул шею – по узкой тропинке, вьющейся меж молодых березок, быстро поднимался к нему Ярил Зевота. Огнищанин вышел из-за кустов:

– Долгонько ты что-то.

– А, здоров будь, дядько! – приветствовал его парень. – Чего звал?

– Слышал. Ты плотник умелый?

– От кого слышал? – стрельнул глазами Ярил.

Борич уклонился от ответа. Почмокал губами, почесал кустистые брови, усмехнулся:

– Князь плотников набирает.

– Знаю. У нас несколько парней собрались. Ну, там на сезон работенка – лодки чинить на Свири-реке.

– На Свири-реке? – изумленно переспросил Огнищанин. – Далеконько, однако.

– Вот и я говорю.

– Пойдешь с ними, – нахмурив брови, решительно заявил Борич. – Вернешься, четко доложишь – сколько лодок починено, да где, да зачем.

Парень разочарованно хмыкнул:

– Это что ж, дядько, и мне на Свирь-реку собираться?

– Тебе, тебе, – покивал Огнищанин. – Аль плачу мало?

– Эхма! – Ярил бросил шапку наземь. – Была не была, пойду, коль скажешь. Только… Обол бы подбросил, дядько? С дружками проститься.

– На! – Борич швырнул парню маленькую медную монетку. Не хотел было давать сначала, но решился все-таки дать, чуял – дело того стоило.

– Кто это? – Он вдруг напрягся, прислушиваясь.

Прислушался и Ярил. С противоположного склона холма, сквозь ряды берез ветер доносил песню:

Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая,
К нам весна пришла,
Весна-красна,
Нам зерна принесла, —

пели девы[1 - «Весна» – означало «тепло». Не было в то время ни лета, ни осени. Имея в виду год, говорили – лето. «В прошлый год» – «прошлолетось». Два времени года было – зима (холод) и весна (тепло). Так вот и начиналась весна в марте-апреле и продолжалась до глубокой осени.].

Весна-красна
Нам зерна принесла, —

приближаясь, пели девушки. Вот уже и показались они меж деревьями, поднимались к роще по тропке. Ярил с Огнищанином, не сговариваясь, нырнули в кусты.

Идущая впереди дева в белой, вышитой синим узором рубахе держала перед собой связку травы кукушкины слезки. Вырванная с корнем трава была обвязана алыми лентами.

Кукушечка, рябушечка,
Пташечка плакучая.

Ветер сносил девичью песню далеко-далеко вниз, мимо рощицы, мимо зарослей лебеды, мимо просторных хором варяга Торольва Ногаты.

Справившись с домашними делами, присела на миг Естифея-Малена, услышала песню, подпела грустно:

Весна-красна
Нам зерна принесла.

Вытерла набежавшие слезы. Хорошо девам! Поют сейчас в роще, хороводы водят. К вечеру парней позовут, костер разложат. Снова пойдут хороводы-песни да игрища развеселые, потом меняться начнут: девушка парню – платок, он ей – кушак, бусы, орехи. Побратимство-сестринство навечное, ведь каждая вещь – это все знают – связана с ее владельцем множеством невидимых глазу нитей. А траву кукушкины слезки девушки закопают в роще. Как рвали, смотрела каждая – какой корень? Ежели длинный – мальчик родится, короткий – девочка.

Кукушечка-рябушечка,
Пташечка плакучая…

Текли слезы из глаз Малены. Мучилась девчонка – а у нее-то, интересно, когда-нибудь родится кто? Хотела б иметь детей Малена, все равно кого – мальчика или девочку, – только не от хозяина своего, Борича. А вот хотя бы от того лохматого светлоглазого парня, что заезжал вчера. Как же его? Найден, что ли?

Малена вздохнула. Вечерело. Темнее становилось небо, еще немного – и зажгутся звезды. Припозднился сегодня что-то хозяин, успела Малена всю работу справить, сидела теперь во дворе, песню слушала, плача. Хоть бы и вовсе не возвращался Борич, не пугал бы ее, не бил, не неволил. Убежать бы, да страшно. Каково это – одной, в изгоях?! Случись что – и заступиться некому. А тут что? Заступается Борич? Малена задумалась. Ну, пожалуй, что и заступается. От правежа, по крайней мере, спас, пугает – дескать, если бы не он бы – давно б ее жизни лишили. А и лишили бы? Нужна она больно, такая-то жизнь!

Малена вздрогнула, услыхав крик хозяина. Со всех ног бросилась к воротам, открыла… И тут же получила пощечину, звонкую и горячую:

– Медленно поворачиваешься, дщерь!

Поклоном низехоньким встретила Малена хозяина.

Тот хмурился, уселся на лавку – упырь-упырем – вскинул кустистые брови.