Глеб Иванович(в волнении). Иван Павлович, объясните толком причину происхождения комиссии.
Иван Павлович(кричит во внутреннюю комнату). Катька, иди помогать отцу! (Глебу Ивановичу.) От первой жены в дореволюционный период…
Входит двенадцатилетняя дочь Катя.
(Дочери.) Положи на стол вареной картошки, со шкуркой. Ешь жмых. Кинь шубу на кровать.
Катя приносит старый кожух. Иван Павлович и Катя работают над расстройством квартиры, лишь на письменном столе наводится тщательный порядок.
От первой жены в дореволюционный период у меня есть трое детей. Один на рабфаке, другой сын остался расти при старой жене, когда мы развелись. Катька при мне. И я считаю – прилично и достойно. У немцев есть «цвай-киндер-системе». После революции я рожать не могу. Я получаю по седьмому разряду семнадцатиразрядной сетки, а нагрузку от меня отняли. Пускай рожают руководящие лица. Я родить не могу.
Глеб Иванович. Да вам и невозможно, Иван Палыч.
Катя. А вот есть стихи, пионеры поют:
По неизвестным никому причинам
Постановила нарком Коллонтай,
Чтобы рожали только мужчины,
Хочешь не хочешь, лопай, а рожай.
Иван Павлович. Цыц, ты!.. Это только так говорится, что женщины рожают. А теперь хотя в городе и равенство на женщин, а все расходы на мужчинах. Ты эти песни брось, я их уж слышал по трубе из Москвы… Унеси стул, принеси вместо него ящик, – не до стихов тут.
Катя уходит со стулом.
(К жене.) А ты смотри в окно, слушай комиссию… Целое учреждение по одному делу придет, а бесплатно. Человек теперь дорог, особенно пока он рожаться хочет…
Глеб Иванович. Так чего же вы желаете, Иван Павлович? – Комиссия-то тут ни при чем, раз вы правовые родители?
Иван Павлович. Чего я желаю? – Я желаю – не родить. Я уже родил свою норму. А без комиссии нельзя сделать аборта, на основании обязательного постановления. А закона нарушать не могу – по своим политическим убеждениям: иначе меня со службы тихо выкинут. У нас есть законное постановление во всеуездном масштабе, что аборты можно делать только с разрешения охматмлада.
Глеб Иванович. Иван Павлович, да ведь это же против естества, против мировидения.
Иван Павлович. Естество здесь ни при чем. Естеством одни собаки живут, а мы люди, наше дело – социальные условия.
Глеб Иванович(к Марье Ивановне). Ну а вы-то, Марья Ивановна, вы-то? – Где же ваша доля? – Вы ведь будете вроде мамаши?
Марья Ивановна. А ну вас, у меня в голове от ваших разговоров целый гул гадов… Иван Павлович меня прямо загонял бюджетом. Уйду я от вас в разбойники: у вас все силы не на жизнь, а на учет уходят, а мне одна домашняя доля остается…
Катя(высовываясь из-за двери). Папаня, там целых два ящика. Только я их не дотащу, – ты иди волоки, я тебе покажу.
Иван Павлович уходит за ящиками.
Глеб Иванович(хватая за руки Марью Ивановну). Марья Ивановна, что же вы мне не сказали, что у вас ребеночек-то будет! – Ведь ему особое питание потребуется… Ведь я вижу, что Иван Павлович неспособен родить, ему революция душу отшибла. Ребеночек-то ведь мой, получается… Марья Ивановна, сподвижница, – ведь ребеночек-то, получается, наш с вами, мой то есть… Да ведь я для этого факта… Марья Ивановна, – наш?! Вы родить не бойтесь, все родят, и ничего, службу получают и живут до старости. Я от вас никогда не отлипну, буду как страстотерпец при вас. У меня все принципы повысились до высшего разряда… Наш?!
Марья Ивановна. Может, и наш. Знаю, что мой.
Глеб Иванович. Ну а как же ты – родить-то будешь? – К чему эти комиссии-то?
Марья Ивановна. А пущай мудрит, может, льгота какая будет. Двинуться мне некуда от вас, а то бы я вам показала, как бедной женщине родить!
Глеб Иванович. Ну его с комиссиями. Давай вместе жить по всем принципам и в теплой тишине.
Марья Ивановна. Подождем – увидим. Нашелся тоже родитель по шестому разряду. Я у тебя две недели чулки просила. Вон какие фильдеперсовые поступили в епо, а ты – принципы!.. То всеобщая равная свобода, а то принципы. Ты что – по принципиальности в любовники ко мне влип?
Иван Павлович волочит два ящика и устанавливает их около стола.
Иван Павлович. Идут! С той улицы! Маня, ляжь, вроде как нездоровится, вроде как тошнит. Глеб Иванович, сядьте к столу, читайте любую книжку, а я буду работать, – на службе всего не поспеваешь. Я кое-что упорядочу для вида. (Садится к столу, листает бумаги.)
Марья Ивановна ложится на бушлат. Пауза.
Глеб Иванович. Вот в газетах пишут, Иван Павлович, – радио в массы, чудеса науки и техники в массы, прочие отношения – тоже в массы. Только успевай ловить. Я, конечно, понимаю, что вас принцип мучает с абортом, но, думаю, надо подойти к вопросу индивидуально, без массового масштаба. Швырнуть ребенка в массы нельзя, он в воздухе растворится, как падучая звезда.
Иван Павлович. Мы живем в настоящие времена, а не в будущие. По нашим временам человек должен выполнять общественные функции, а также лично жить и наслаждаться. Я послужил для общества тремя детьми, а теперь служу счетной работой.
Пауза.
Глеб Иванович. Я бы, Иван Павлович, все-таки родил бы…
Иван Павлович. Ну и родите на здоровье, а этот вопрос оставьте открытым, как внутрисемейного происхождения.
Пауза.
Глеб Иванович. Вот в губернском органе пишут – рачья чума кончилась.
Иван Павлович. Чего?
Глеб Иванович. Опять раков есть будем. В газете написано – кончилась рачья чума. Пятнадцать лет продолжалась и самостоятельно кончилась без научных забот. За это время дети выросли, не видя раков.
Пауза.
А то вот у нас в Заречье, – мужики, со зла на кооперацию, сельским сходом магазин госспирта закрыли. Плавают за водкой через реку на пароме. Большая опасность для милиции. Многие тонут… Организовать бы у нас общество спасения на водах.
Иван Павлович. Глеб Иванович, у меня новый ребенок в едоки просится, а вы мне спасением раков голову морочите.
Марья Ивановна. Уйду от вас, чертей, в разбойники, в леса, в атаманы, в батьки и матки.
Иван Павлович. Опять скандалишь? Упорядочь ты себя, пожалуйста, хоть для комиссии!
Марья Ивановна. Жила бы в лесу и пела бы песни. Налетела бы набегом на ваш город, взяла бы его в плен и супруга моего либо к стенке, либо в золоторотный обоз, заниматься учетом контроля. Я бы тебя, учетного беса, каждое утро по морде бы била.
Иван Павлович. Опять скандалишь?
Марья Ивановна. Надоели вы мне все до скуки. Прямо от петли живу с вами!..
Катя(вбегая со двора). Идут! Что мне делать?!
Иван Павлович. Садись, учись! – Марья, Христом Богом тебя умоляю от чистого сердца, – не скандаль при комиссии!.. Лежи и болей!
Входит комиссия, председатель Евтюшкин Карп Иванович, сухоречивый человек, бывший санитар, – секретарь Ащеулов Василий Степанович, бородатый выдвиженец, – и член комиссии Лутьин Данила Дмитриевич, ротный лекпом. У двери становится во фрунт женщина-милиционер.