Право на рассвет

Взять хотя бы последний раз, когда Эрвин и еще двое парней из гитлерюгенда, изрядно набравшись, стали ломиться в дом к какой-то девице! А кто-то из ее родных – то ли папа, то ли брат, в такие подробности профессор вдаваться не стал, оказался ни много ни мало – оберфюрером СС!

К несчастью, родственник оказался дома, и недолго думая, двумя выстрелами отправил на тот свет одного из буянов.

Эрвину, хоть он и был зачинщиком, повезло.

Дело могло бы кончиться очень печально. Двум оставшимся светил, как минимум, трибунал.

Не выдержав натиска жены, профессору пришлось обратиться к всесильному Генриху Гиммлеру.

И пожалуй, это был первый и последний раз, когда две руны «Зиг» и пара дубовых листьев оказались бессильны перед щитом «Наследия предков».

Первый и последний!

Когда Эрвина выпустили, профессор устроил дома невероятный скандал. Забыв обо всем он кричал, брызгая слюной, что не намерен ради какого-то сопляка ставить под угрозу свою карьеру и связи! Добро бы по делу, а так во имя чего? Новых дебошей?

И так далее и в том же духе. Маргарет сквозь слезы соглашалась и обещала, что больше этого не повторится. Но Вирт прекрасно знал цену этим обещаниям. Сама мысль о том, что в следующий раз он снова уступит ее дурацким просьбам, приводила его в бешенство.

Он кричал до тех пор, пока не заболело сердце и не стал пропадать голос.

Но прошел уже месяц, а Эрвин ведет себя примерно. Надолго ли его хватит? Или все же узнав, какие силы пришли в движение, он наконец-то взялся за ум?

Но сейчас горе-родственник был не при чем. Хотя в какой-то мере и поспособствовал создавшейся ситуации.

Дело в том, что позавчера Германа Вирта вызвал к себе Гиммлер.

Пригласив профессора сесть, рейхсфюрер СС некоторое время смотрел на него холодным, ничего не выражающим взглядом.

– Как поживает ваш племянник? – наконец осведомился он, сверкнув стеклами простых старомодных очков.

– Он не мой… – начал было профессор, но увидев тень неудовольствия на лице хозяина кабинета, тотчас исправился:

– Благодарю вас, в порядке.

– А как супруга? – задал вопрос Гиммлера. – Как ее печень?

Беспокойство холодной иглой кольнуло профессора. Подобная осведомленность не предвещала ничего хорошего.

– Благодарю… – произнес он, но Гиммлер, казалось не слышал его.

– Она ведь в девичестве была Шмитт? – словно размышляя вслух, сказал он. – Это, часом, не та самая Шмитт, что возглавляла нашу языковую школу для собак?

К школе для собак Маргарет не имела никакого отношения, о чем Гиммлер не мог не знать.

– Фрау Шмитт однофамилица моей жены, рейхсфюрер! – поспешил уточнить Вирт.

– Вот как! – заметил тот. – Возможно, я что-то напутал…

Повисла томительная пауза.

Профессор чувствовал себя неуютно. После того, как год назад фюрер подписал декрет, которым назначил Гиммлера верховным руководителем всех служб германской полиции, многое изменилось.

– Вы догадываетесь, почему вы здесь? – задал вопрос этот всемогущий человек.

– Нет, рейхсфюрер! – покачал головой Вирт. – Но надеюсь, что меня посвятят.

– Вот как! – повторил Гиммлер. – Ну что же…

Он помолчал, словно собираясь с мыслями, а затем произнес:

– Как вы знаете, ваша теория нашла множество сторонников среди влиятельнейших членов нашей партии. Даже правильнее будет сказать, большинство!

Гиммлер встал из-за стола, и прошелся по кабинету.

Профессор следил за ним глазами.

– Да, большинство. Еще великий Генрих говорил, что германцы – это особые люди! Этими словами он в те незапамятные, но уже достославные времена выразил то, что позже подтвердил ряд авторитетнейших и глубочайших умов…

Глава СС коснулся верхней пуговицы сорочки.

– Сам фюрер разделяет эту точку зрения, а фюрер… – тут он назидательно поднял вверх палец и повысил голос, – не ошибается никогда!

Дойдя до противоположной стены, Гиммлер повернулся и неспешно вернулся на место.

– Германский расовый тип… – прищурившись, сказал он. – Белокурый, голубоглазый… Вот как ваш племянник… Его, если не ошибаюсь, можно причислить к избранным без колебаний?

Профессор торопливо кивнул. Единственным сомнительным достоинством скотины Эрвина была типичная арийская внешность.

– Вот видите! – оживился Гиммлер. – Лично сам я являюсь приверженцем той теории, что человек со светлыми волосами и голубыми глазами не способен на такие же дурные поступки, как человек темноволосый и темноглазый! И как показывает мой, согласитесь, весьма немалый опыт, одно и то же деяние может быть разным: то, что для блондина есть проступок, для брюнета – уже злой умысел!

Тут он не врал.

Когда вставал вопрос о проступках, блондинов никогда не наказывали так, как брюнетов. Или шатенов. Строгость наказания определялась своеобразной шкалой яркости – чем темнее глаза и волосы, тем строже.

За аналогичное действие – будь то опечатка в документе или должностное преступление, блондин мог отделаться внушением.

Не блондин – попасть под суд.

Рейхсфюрер лично требовал фотографии провинившихся, и по снимкам делал выводы.

Ежели дело касалось помилования, блондины с голубыми глазами были в несомненном выигрыше.

Множество голубоглазых и светловолосых негодяев были прекрасно осведомлены об этом пунктике, и извлекали из него максимальную выгоду.

Мимоходом Вирт пожалел, что не родился блондином. Впрочем, и Гиммлер таковым не являлся. Равно, как и фюрер.

– Но мы немного отвлеклись… Сколько времени вы возглавляете «Наследие предков»?

– Два года, рейхсфюрер.