Письма к незнакомцу. Книга 5. Красота

Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и ненаслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон.

И всё время потом слышал я не переставая шаги ее босых ног и видел, как она с серьезным, озабоченным лицом носилась по двору. Пробегала она то по ступеням, обдавая меня ветром, то в кухню, то на гумно, то за ворота, и я едва успевал поворачивать голову, чтобы следить за нею.

И чем чаще она со всей красотой мелькала у меня перед глазами, тем сильнее становилась моя грусть. Мне было жаль и себя, и её, и хохла, грустно провожавшего ее взглядом всякий раз, когда она сквозь облако половы бегала к арбам. Была ли это у меня зависть к её красоте, или я жалел, что эта девочка не моя и никогда не будет моею и что я для неё чужой, или смутно чувствовал я, что её редкая красота случайна, не нужна и, как всё на земле, не долговечна, или, быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, бог знает!»

Что мы прочли, а вернее, что увидели? Отрывок жизни подростка. Обратите внимание на слова про «тяжёлую, хотя и приятную грусть…»

Но вот подросток стал студентом и вновь встретился с красавицей:

«Это была ещё молодая девушка, лет семнадцати-восемнадцати, одетая в русский костюм, с непокрытой головой и с мантилькой, небрежно наброшенной на одно плечо, не пассажирка, а, должно быть, дочь или сестра начальника станции. Она стояла около вагонного окна и разговаривала с какой-то пожилой пассажиркой. Прежде чем я успел дать себе отчет в том, что я вижу, мною вдруг овладело чувство, какое я испытал когда-то в армянской деревне.

Девушка была замечательная красавица, и в этом не сомневались ни я и ни те, кто вместе со мной смотрел на неё. Если, как принято, описывать её наружность по частям, то действительно прекрасного у неё были одни только белокурые, волнистые, густые волосы, распущенные и перевязанные на голове чёрной ленточкой, все же остальное было или неправильно, или же очень обыкновенно. От особой ли манеры кокетничать, или от близорукости, глаза её были прищурены, нос был нерешительно вздернут, рот мал, профиль слабо и вяло очерчен, плечи узки не по летам, но тем не менее девушка производила впечатление настоящей красавицы, и, глядя на неё, я мог убедиться, что русскому лицу для того, чтобы казаться прекрасным, нет надобности в строгой правильности черт, мало того, даже если бы девушке вместо её вздернутого носа поставили другой, правильный и пластически непогрешимый, как у армяночки, то, кажется, от этого лицо её утеряло бы всю свою прелесть.

Стоя у окна и разговаривая, девушка, пожимаясь от вечерней сырости, то и дело оглядывалась на нас, то подбоченивалась, то поднимала к голове руки, чтобы поправить волосы, говорила, смеялась, изображала на своем лице то удивление, то ужас, и я не помню того мгновения, когда бы её тело и лицо находились в покое. Весь секрет и волшебство её красоты заключались именно в этих мелких, бесконечно изящных движениях, в улыбке, в игре лица, в быстрых взглядах на нас, в сочетании тонкой грации этих движений с молодостью, свежестью, с чистотою души, звучавшею в смехе и в голосе, и с тою слабостью, которую мы так любим в детях, в птицах, в молодых оленях, в молодых деревьях.

Это была красота мотыльковая, к которой так идут вальс, порханье по саду, смех, веселье и которая не вяжется с серьезной мыслью, печалью и покоем; и, кажется, стоит только пробежать по платформе хорошему ветру или пойти дождю, чтобы хрупкое тело вдруг поблекло и капризная красота осыпалась, как цветочная пыль.

– Тэк-с… – пробормотал со вздохом офицер, когда мы после второго звонка направились к своему вагону.

А что значило это «тэк-с», не берусь судить. Быть может, ему было грустно и не хотелось уходить от красавицы и весеннего вечера в душный вагон, или, быть может, ему, как и мне, было безотчётно жаль и красавицы, и себя, и меня, и всех пассажиров, которые вялои нехотя брели к своим вагонам».

А теперь скажите мне, Серкидон, откуда берётся это странное состояние грусти при встрече с красивой женщиной? Беру на себя смелость объяснить это. Попытаюсь поверить Чехова нашим славным поэтическим звеном – Пушкин-Лермонтов.

«Мне грустно и светло//Печаль моя светла…» – такими пушкинскими строчками попробуем выразить состояние мужчины при встрече с красивой женщиной. Смятение души: тут и мысли о случайности, скоротечности красоты, и мысли о своём временном пребывании на Земле, и смутные вспоминания того, чтобы было до воплощения. Если лермонтовский Демон «позавидовал невольно//Неполной радости земной», то душа человека в земной своей юдоли может вспомнить полные радости, когда впереди была одна голубая вечность.

Вдобавок к этому встаёт нерешённый вопрос Николая Гумилёва из стихотворения «Шестое чувство»:

Но что нам делать с розовой зарей

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

Добавим к этому перечислению и красавицу, которая слишком хороша для плотской любви. И что с ней делать?

Так, век за веком – скоро ли, Господь? –

Под скальпелем природы и искусства,

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

До сих пор нет у человека совершенного органа для постижения шестого чувства. Чувства прекрасного. Человек, как бескрылая тварь, выть не воет, но порой находиться при встрече с прекрасным в состоянии наваждения, оторопи, растерянности, робости, фрустрации…

Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-42-

Приветствую Вас, Серкидон!

Вот о чём подумалось: женился мужчина на красивой женщине и что же – всю жизнь ему находиться в состоянии грусти? А душе его всё время вести напряжённую работу, созерцая красоту? Так, может быть, лучше взять в жёны ту, у которой есть прекрасное нечто, а остальное так себе? Сосредоточиться и упиваться этим нечто, не напрягаясь чрезмерно?

Набрёл я на эту мысль, читая работу Канта «Наблюдение над чувством прекрасного и возвышенного»:

Известно, что те женщины, которые при первом взгляде не производят особого впечатления, потому что они красивы не бесспорно, обычно, когда они начинают нравиться при более близком знакомстве, гораздо больше располагают к себе, и кажутся всё более красивыми. Наоборот, красивая внешность, сразу бросающаяся в глаза, впоследствии воспринимается с большим равнодушием. Это, вероятно, объясняется тем, что нравственные прелести, когда становятся приметными, больше пленяют, а также тем, что они оказывают действие только при наличии ощущений нравственного порядка и как бы открываются, причём открытие каждой новой привлекательной черты всегда заставляет предполагать ещё большее их число. А те приятные черты, которые вовсе не скрыты, оказав в самом начале своё действие, впоследствии не могут уже достичь ничего иного, как только охладить чрезмерное любопытство влюблённого и постепенно довести его до равнодушия».

Попробую перевести с философского языка на бытовой.

Женщину, пленяющую мужчину, но не сразу, сравним с цветком, который распускается с каждым днём всё роскошней и этим привлекателен. Женщина-красавица сразу показала себя в полном цветении и далее может предъявлять к осмотрению лишь то же самое, всё менее радуя падкий на новизну мужской взгляд, а затем и вовсе начнёт терять лепесток за лепестком. Ведь известно: у всего, что расцвело в полную меру (акме!) одна дорога – к увяданию.

Далее примите рассуждения ещё одного сложного и требующего пояснений философа – Сёрена Кьеркегора. Из «Дневника обольстителя»: «Божественное преимущество эстетики именно в том, что предмет её исключительно прекрасное: изящная литература и прекрасный пол…»

Вынужден прервать цитату. Думаю, намеренно Кьеркегор сделал автора записок излишне восторженным и мало осведомлённым в вопросах эстетики. Трудно предположить, что датский философ не знает, что эстетические категории ходят парами, как воспитанники детских садов, и одна из этих пар – «прекрасное-безобразное». Эстетика – наука контрастов!

«Я восхищаюсь, видя, как солнце женственности и красоты, сияя бесконечным разнообразием переливов, разбрасывает свои лучи во все уголки мира. Каждая отдельная женщина носит в себе частицу этого всемирного богатства, причём всё остальное содержание её существа гармонически группируется около этой блестящей точки…»

Это и есть та сама умеренная северная женщина, у которой одна блестящая точка (мы с Вами назвали её прекрасным нечто), а остальное выдержано в спокойных тонах, призванных не ослеплять сразу мужского взора.

«В этом смысле женская красота бесконечно делима, но каждая отдельная частица её непременно должна находиться, как уже сказано выше, в гармоническом сочетание с внутренним содержанием женщины, иначе от неё получится неопределённо смешанное впечатление – как будто природа задумала что-то, да и не выполнила…»

Вот тут мы опять столкнулись с мыслью о том, что внешнее женское должно быть гармонически связано с женским внутренним.

Далее обольститель даёт длинный список «блестящих точек», около которых женщина может сгруппировать свой образ:

«У каждой женщины есть нечто (добрались и до «нечто») своё особенное, принадлежащее одной ей; например, весёлая улыбка, лукавый взгляд, поклон, шаловливый нрав, пылкое волнение, тихая грусть, глубокая меланхолия, земное вожделение, повелительное мановение бровей, тоскливый взор, манящие уста, загадочное чело, длинные ресницы, небесная гордость, земная стыдливость, ангельская чистота, мгновенный румянец, лёгкая походка, грация движений, мечтательность, стройный стан, мягкие формы, пышная грудь, тонкая линия, маленькая ножка, прелестная ручка… – у каждой своё, не похожее на то, чем обладает другая».

Что же предлагает нам Сёрен Кьеркегор? Это не красавица, где много дано в одни руки, это не дурнушка, где всё из рук вон плохо. Дан наиболее распространённый вариант земной женщины, в которую может влюбиться грешный мужчина, заметивший блестящую точку и догадавшийся, что блестит она неспроста. Да и блеск этот – отблеск. Чего? Об этом в другой раз. А пока примите сказку от Владимира Краковского:

БЛИЗНЯШКИ

Жили-были девочки-близнецы. И всё –то у них было одинаковое: и осанка, и походка, и глазки, и носики, и губки, и ушки. И волосы у них были одного цвета, и ножки – одной длины. И голоса были схожи до последнего обертона. Но только одна была красивая, а вторая – нет. И те люди, которые могли разглядеть красоту, легко их отличали. А – остальные путали.

Всё, Сёрен… пардон, Серкидон! Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.

-43-

Приветствую Вас, Серкидон!

Не хотелось бы, чтобы наш долгий разговор о красоте делал Вас некрасивым. Не надо морщить нос и cкрежетать зубами. Скоро мы оставим тему, оказавшуюся столь сложной и для Вас, и для меня.

Начинали мы с Вами, как помниться, от Толстого, а ближе к концу вспомним и о Достоевском. Фёдор Михайлович – самый цитируемый автор, если речь идёт о критериях Добра, Истины и Красоты.

Помню, когда появились сложности и узелки на гладком тексте, мы с Вами прибегли к острому перу философа Владимира Соловьёва. Сделаем это ещё раз. Приведу цитату из работы «Три речи в память Ф.М. Достоевского»:

«В своих убеждениях он (Достоевский) никогда не отделял истину от добра и красоты, в своём художественном творчестве он никогда не ставил красоту отдельно от добра и истины. И он был прав, потому что эти три живут только своим союзом. Добро отделённое от истины и красоты, есть только неопределённое чувство, бессильный порыв, истина отвлечённая есть пустое слово, а красота без добра и истины есть кумир».

Полное противоречие Толстому! Это ещё раз доказывает, что Лев Николаевич и Фёдор Михайлович авторы противоположные, разнополюсовые, противоборствующие друг с другом. И, как день и ночь, оба правы в своё время…

Наиболее часто повторяемая цитата из Достоевского: «Красота спасёт мир». Её долдонят, не понимая, о какой красоте говорил писатель устами князя Мышкина. Имелась в виду не красота закатов-рассветов, лунных дорожек, дивных цветов и живописных полотен. Эстетика не спасает. Писатель возлагал надежду на людей таких, как князь Мышкин. Надеялся, что они своим пассивным примером, кротким свечением прекрасной души остановят агрессию и деградацию остальных…

Ещё одно мнение о спасении мира. Фёдор Сологуб считал, что мир спасёт любовь к единственной женщине. Но это про другой, про внутренний мир мужчины.

Вернёмся к красотам как видимым, так и не видимым. Гюго писал:

«Никакая внешняя прелесть не может быть полной, если она не оживлена внутренней красотой. Красота души разливается подобно таинственному свету по телесной красоте».

Эти слова дали нам ответ, чем одна близняшка из прошлого письма была отлична от другой. У красивой черты лица были подсвечены изнутри светом прекрасной души.

Возможно, когда красивая близняшка подрастёт, она будет похожа на Консуэло из романа Жорж Санд:

«В лице её, серьёзном и задумчивом, сказывалась вся её натура. Наблюдая её за столом, когда она болтала о пустяках, вежливо скучая среди пошлости светской жизни, никто даже и не подумал бы, что она красива. Но как только лицо это озарялось весёлой детской улыбкой, указывавшей на душевную чистоту, все тотчас находили её милой. Когда же она воодушевлялась, бывала чем-то живо заинтересована, растрогана, увлечена, когда проявлялись её богатые внутренние силы, она мгновенно преображалась: огонь гениальности и любви загорался в ней, и тогда она приводила в восторг, увлекала, покоряла, даже не отдавая отчёта в тайне своей мощи».

А что нам говорит по этому поводу Гёте? Да то же самое и говорит:

«Что внутри – то и снаружи. Внутреннее уродство искажает самое красивое лицо; внутренняя красота освещает и облагораживает самые неудачные черты так, что они становятся незаметными. Внутренняя гармония, доброта, достоинство, идейное богатство, сила характера, любящее сердце и веселый нрав – если все это лучится из очей, одушевляет лицо, управляет движениями, кто видит тогда математически неправильные черты, несовершенные краски, недостаток внешней красоты? Тогда дух властвует над телом; тогда прекрасная душа говорит из внешне некрасивого тела – и тело выражает это – делая его, некрасивое, красивым».

Качества прекрасной души, о которых написал немецкий поэт, мы с Вами с удовольствием пронаблюдаем в стихотворении русского поэта Николая Заболоцкого «Некрасивая девочка». Двум приятелям этой девочки отцы купили по велосипеду. Забыв про всё, а прежде всего про свою неказистую подружку, мальчики катаются по двору. А девочка? Плачет в углу двора? Проклинает день и час, когда родилась небогатой, некрасивой, несчастливой? Нет!

Чужая радость так же, как своя,

Томит её и вон из сердца рвётся,

И девочка ликует и смеётся,

Охваченная счастьем бытия.

А далее Николай Алексеевич доказывает нам, что великое может открыться человеку не только пред аналоем или с вершин Кавказа, – поэту с прекрасной душой достаточно глянуть в окно:

И пусть черты её нехороши

И нечем ей прельстить воображенье, –

Младенческая грация души

Уже сквозит в любом её движенье.

А если это так, то что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

А если вернуться к близняшкам, а это моя любимая сказка, то душа одной была сосудом, в котором – пустота, в то время как в душе другой девочки уже мерцал «чистый пламень», который и восславил поэт.

Серкидон! Если Вы заинтересовались, как сделать Вашу душу прекрасной, даю Вам верный рецепт. Каждое утро выгоняйте из души жалкого слюнтяя- нытика и поселяйте на его место Великана Духа. Ночью слюнтяй-нытик, пользуясь безволием правого полушария, снова заберётся на своё место. Утром его присутствие Вы ощутите сразу. Не мешкая, выгоняйте наглеца, освобождая пространство для желанного гостя.

Не могу Вам обещать, что желанный гость станет когда-либо полным хозяином в пространстве Вашей души, но мало-помалу Вы научитесь слюнтяя-нытика выгонять быстро. Это – этап на большом пути, который позволит надеяться, что душа Ваша обретёт в конце концов мужественную грацию так необходимую мужчине.

А ведь, пожалуй, это и всё о Красоте.

Что я хотел? Мне хотелось запутать Вас в противоречиях, забросать парадоксами и удивительными фактами. Пытаясь выбраться и разобраться, Вы должны были найти свои принципы и точки опоры, определить, что является красивым именно для Вас. А не для какого-то умного дяди. Но вот, окончив писание писем о красоте, я подумал: надо ли было мне затрагивать тему, в которой и сам-то путаюсь? Которую сам опасаюсь?

Один из героев Достоевского утверждал: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей».

Толстой предложил отказаться от изучения красоты ввиду её «странной заколдованной неясности и противоречивости».

Отказались изучать Красоту многие, поскольку в процессе изучения мираж превращался в песок, алмаз – в графит, цветок – в тычинки и пестики, бабочка – в мокрое место, а голова изучающего – в тыкву.

Скорее всего, прав Толстой: не надо красоту изучать, ею надо наслаждаться. Или, как писал Пушкин:

Но, встретясь с ней, смущённый ты

Вдруг остановишься невольно,

Благоговея богомольно

Перед святыней красоты.

Но я наши попытки понять, проникнуть, изучить, систематизировать зряшными не назову, перечёркивать не буду, пусть всё остаётся, как есть.

А теперь – до следующего письма, до следующей темы.

Примечания