От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том I

Этот первый французский перевод Данте, отставший почти на три четверти века от испанского (1428) и каталанского (1429) переводов, отличается поразительной точностью. Его автор буквально переводил слово в слово. Генетическое родство языков, конечно, облегчало дело, но и создавало порой непреодолимые трудности. Поставив перед собой столь сложную задачу, переводчик редко подымался до поэтических вершин; перевод вышел тяжеловесным и неуклюжим, как, например, это место из XXVIII песни (ст. 118 – 135):

Pour certain vey, et semble anchor que je le voye,
Ung corps sans chief aller, si comme alloient ung tas
Des aultres de la trouppe ou n’y a ne bien ne joye,
Le chief trenchе tenoit par les crains ce corps bas,
Pendu avec la main a guise de lanterne,
Et celluy regardoit vers nous disant: «Helas!»
De soy mesmes faisoit a soy mesmes lucerne[94 - Типичный пример итальянизма.],
Et estoient deux en ung et ung en deux aussy.
Comme estre peult ce, s?ait celluy qui sus gouverne.
Quant droit au pied du pont fuz ce pouvre corps cy, Leva le bras en hault avec toute la teste,
Pour approcher a nous ses parolles, ainsy
Disantz: «Hor myre et voy ceste peine moleste,
Toy qui en respirant va regardant les mortz,
Voy si tormente aucune est griefve comme ceste.
«Et affi n que de moy partes nouvelles hors
D’icy, saches que suis Bertrand de Borne, cilz
Qui jadiz au roy Jehan donnay les myens confortz»[95 - Morеl С. Op. cit. Р. 165 – 166.].

Самым примечательным в переводе было употребление александрийского стиха и терцины. Проникновение во Францию этой сложной поэтической формы обычно связывают с интересом к «Триумфам» Петрарки[96 - См: Golenistcheff-Koutouzoff Е. La premi?re traduction des Triomphes de Pеtrarque en France // Mеlanges... Henri Hauvette. Paris, 1934. P. 107 – 112.], которые были впервые переведены в 1514 г. Первые французские терцины стал писать Жан Лемер де Бельж (ок. 1473 – ок. 1525), побывавший в Италии и увлекшийся творчеством Петрарки, а затем и Данте. Между прочим, как полагают некоторые исследователи[97 - Friederich W.-P. Op. cit. P. 61.], первый перевод «Ада» вышел из-под пера одного из последователей Лемера. Это позволяет довольно точно датировать этот перевод. В одном из своих поздних произведений – в трактате «Согласие двух языков» (1513) – Жан Лемер де Бельж обращается к опыту Данте. В прологе книги представитель Франции восхваляет Жана де Мена, Фруассара, Алена Шартье, Мешино, Молине, Кретена и др., а итальянец противопоставляет им своих писателей, и в первую очередь автора «Божественной Комедии». В оценке Лемера Данте получает место великого зачинателя новой литературы Италии: «...maistre Jean de Mehun orateur Fran?ois, homme de grand valeur et literature, donna premierement estimation a nostre langue: ainsi que fe?t le po?te Dante au langage Toscan, ou Florentin»[98 - Цит. по кн.: Counson A. Op. cit. P. 17 («...мэтр Жан де Мен, французский поэт, человек почитаемый и начитанный, первым возвеличил наш язык, так же, как поэт Данте – язык тосканский или флорентийский»).].

В одном из стихотворных пассажей книги не без основания видели схожее с дантовским описание земного рая[99 - Friederich W.-P. Op. cit. P. 65.]; точнее было бы говорить о том, что и Данте, и Лемер находятся в русле одной и той же традиции, а не о непосредственном подражании.

Первый анонимный перевод «Ада», созданный на пороге XVI столетия, так и не был опубликован; сохранилась лишь одна его рукопись (правда, она сделана не переводчиком, а писцом и имеет ряд исправлений, внесенных другой рукой[100 - Morel С. Op. cit. P. 77.]), следовательно перевод этот не мог оказать большого воздействия на литературную жизнь своего времени.

В первой трети XVI в. популяризация творчества Данте во Франции связана с деятельностью нескольких литературных кружков и объединений. Важное место занимает среди них литературная группа Фонтене-ле-Конт (Пуату)[101 - Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 263 – 274; Fillon В. Recueil de notes sur les origines de l’Eglise rеformеe de Fontenay-le-Comte et sur ses pasteurs. Niort, 1888.]. Душой кружка был Антуан Ардийон, настоятель местного аббатства августинцев, друг Рабле[102 - См.: Rabelais. Oeuvres completes. T. I. Paris, 1962. P. 240, 584.] и многих гуманистов из Пуатье. Но самыми значительными фигурами в Фонтенеле-Конт были Андре Тирако (1488 – 1558), образованный юрист и литератор[103 - См.: Вrejоn J. Un jurisconsulte de la Renaissance A. Tiraqueau. Paris, 1937.], и Жан Буше (1476 – 1558?), один из поздних представителей риторической школы[104 - См.: Hamоn A. Un grand rhetoriqueur poitevin J. Bouchet. Paris, 1901.]. Тирако в своем латинском трактате «De legibus connubialibus et iure maritali» (1513) упоминает «Данте Флорентинца», а Антуан Ардийон в послании к Жану Буше говорит о «поэме Данте Алигиери». По некоторым сведениям[105 - Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 266.], в библиотеке монастыря Фонтене-ле-Конт был экземпляр «Комедии» с комментариями Кристофоро Ландино. Жан Буше, охотно пользовавшийся терцинами, считал их изобретением Данте.

Думается, именно во время бесед с членами кружка Ардийона Франсуа Рабле слышал немало суждений о дантовской поэме. И хотя в книгах Рабле мы не найдем упоминаний Данте, в одной главе «Пантагрюэля» (гл. XXX) некоторые ученые[106 - Friederich W.-P. Op. cit. P. 71.] увидали скрытую пародию на путешествие Данте по загробному царству; итальянский поэт был, несомненно, хорошо знаком французскому писателю.

Другим литературным центром, в котором распространялось увлечение творчеством Данте, был двор Франциска I. При этом монархе французская столица была переполнена итальянцами – учеными, художниками, писателями. Вполне понятно, что не один из них привез с собой в походном бауле или седельном мешке томик Данте. Так, один из итальянских гуманистов, Луиджи Аламанни (1495 – 1556)[107 - Hauvette Н. Luigi Alamanni, un exilе fl orentin ? la cour de France. Paris, 1903.], привез с собой том «Комедии» в черном кожаном переплете и, согласно рассказу Этьена Пакье, читал его французскому королю, объясняя текст. К сожалению, Пакье сообщает лишь один эпизод, хотя подобных чтений, очевидно, было несколько. Но не один Аламанни популяризировал Данте при французском дворе. Другой натурализовавшийся во Франции гуманист, Джакопо Минути, подарил Франциску в 1519 г. роскошный рукописный экземпляр «Божественной Комедии»[108 - Auvrау L. Op. cit. P. 112 – 114; Dorez L. Le manuscrit de Dante offert au roi Francois I en 1519 par Jacques Minut, President aux Parlements de Bordeaux et de Toulouse // Revue des Biblioth?ques. Juillet – ao?t 1903. P. 207 – 223.]. Читателями Данте были историограф Франциска I Рене Масе и королевский печатник и поэт Жоффруа Тори; интересовалась автором «Комедии» и королева Клод де Франс, первая жена Франциска. Очевидно, именно благодаря ее содействию появился первый перевод «Рая» на французский язык[109 - Morel С. Op. cit. P. 589 – 603; Farinelli A. Op. cit. Т. I. P. 274 – 280.]. Трудно сказать, когда этот перевод был начат; но к 1524 г. перевод был уже закончен (год смерти королевы Клод). Автором перевода был некий Франсуа Бергень. О нем известно лишь, что одно время он был секретарем или чем-то вроде мажордома дофинов герцогов Орлеанского и Ангулемского, а также их сестер Шарлотты, Мадлены и Маргариты[110 - Thomas A. Note sur Fran?ois Bergaigne traducteur de Dante // Revue des Biblioth?ques. 1892. P. 455.].

Перевод Бергеня был значительно более популярен, чем анонимный перевод «Ада», хотя он также не попал в печать. По крайней мере три рукописи этого перевода известны, две из них подробно описаны в книге Люсьена Овре[111 - Auvray L. Op. cit. P. 129 – 136.]. Одна рукопись принадлежала Канцлеру Франции Антуану Дю Пра, вторая – адмиралу Гульельму Гуффье, третья – королеве Клод де Франс.

Франсуа Бергень взялся за перевод самой трудной из кантик «Комедии». Быть может, ему было известно о существовании перевода «Ада», а может быть, таково было желание королевы. Так или иначе, он полностью перевел «Рай». Как и его предшественник, Бергень стремился к точности, он также выбрал терцины, но в качестве размера избрал десятисложник.

На рукописи, принадлежавшей королеве Клод, Бергень сделал надпись, в которой просил королеву «d’accepter ce petit don en excusant ses fautes, si aucunes у sont insеrеes»[112 - Цит. по кн.: Morel С. Op. cit. P. 603 («принять этот маленький дар, простив его погрешности, если таковые в нем окажутся»).]. Бергень имел основания беспокоиться за качество своего перевода, который пестрит итальянизмами и несвойственными французскому языку оборотами. Переводчику не удалось не только проникнуть в сложный замысел Данте, но и передать образный строй его поэмы.

Тем не менее перевод «Рая» Данте, сделанный Франсуа Бергенем, явился важным этапом знакомства Франции с «Божественной Комедией». Важной отличительной чертой двух описанных рукописей (обе – в Национальной библиотеке, в Париже) были сопровождающие их иллюстрации, выполненные по рисункам итальянских мастеров конца XV в. и отличающиеся большой выразительностью. Правда, эти иллюстрации не повлияли на последующих иллюстраторов «Божественной Комедии» во Франции.

В окружении Франциска I был человек, который сумел понять великое творение Данте и – на закате жизни – испытал сильнейшее его влияние.

Это была родная сестра короля Маргарита, герцогиня Ангулемская, королева Наваррская. О ее увлечении Данте много писалось[113 - См.: Lefranс A. Les derni?res poеsies de Marguerite de Navarre. Paris, 1896. P. L V – L X I ; Paris G. Les derni?res poеsies de Marguerite de Navarre // Journal des Savants. 1896. P. 273 – 288, 356 – 368; Hauvette H. Еtudes sur la Divine Comеdie. P. 164 – 187; Farinelli A. Dante e Margherita di Navarra // Rivista d’Italia. 1902. P. 274 – 297; Counson A. Op. cit. P. 23 – 27; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 317 – 356; Pellegrini C. La prima opera di Margherita di Navarra e la terza rima in Francia. Catania, 1920; Renaudet A. Marguerite de Navarre, ? рrороs d’un ouvrage rеcent // Revue du Seizi?me Si?cle. T. XVIII, 1931. P. 272 – 308; Clements R. Marguerite de Navarre and Dante // Italica. T. XVIII, 1941; Friederiсh W.-P. Op. cit. P. 68 – 71; Marguerite de Navarre. La Navire. Edition critique par R. Marichal. Paris, 1956. P. 39 – 43.]. Немало спорили и о том, когда сестра Франциска обратилась к творчеству итальянского поэта. Маргарита знала его с детских лет, когда в библиотеке отцовского замка в Коньяке ей попадался манускрипт «Божественной Комедии», тот самый манускрипт, о котором нам уже приходилось писать. «Она читала Данте, – писал А. Франс, – упиваясь той атмосферой куртуазности, благоухание которой наполняет у великого флорентинца даже “Чистилище” и “Ад”. Вот она склоняется над цветным веленем книги и, забыв обо всем на свете, следит за Паоло и Франческой, чьи сплетенные в объятии тени витают над градом скорби»[114 - Франс А. Собр. соч. Т. 8. М., 1960. С. 306.]. Как показал Карло Пеллегрини[115 - Pellegrini С. Op. cit. P. 18.], уже в написанном терцинами «Диалоге в форме ночного видения» (1524) Маргарита проявила себя хорошо знакомой с дантовской «Комедией». Пройдет еще десять лет, и она, будто бы сетуя на скорбность Данте, напишет, обращаясь к Франциску I:

Oh! que je voy d’erreur la teste ceindre
A ce Dante, qui nous vient icy peindre
Son triste enfer et vieille passion
D’un ennuy pris![116 - Цит. по кн.: Nouvelles lettres de la reine de Navarre adressеes au roi Francois I / Ed. F. Genin. Paris, 1842. P. 122 – 123 («О, какой ошибкой было увенчивать главу этого Данте, описавшего нам свой печальный ад и свою старую любовь, заставившую его страдать!»).]

Абель Лефран понимал[117 - Les derni?res poеsies de Marguerite de Navarre. P. LVI.], что условный упрек, брошенный любимому поэту, не помешал Маргарите «оставаться всю жизнь верной этой литературной симпатии», ибо «средневековым поэтом, к которому она чаще всего обращалась и больше всего любила, был, конечно, автор “Божественной Комедии”. Она глубоко знала его и любила цитировать как источник утешения»[118 - Les derni?res poеsies de Marguerite de Navarre. P. LV.]. Действительно, ей случилось раз воскликнуть вслед за Франческой да Римини («Ад», V, 121 – 123):

Douleur n’y a qu’au temps de la misere
Se recorder de l’heureux et prosp?re,
Comme autrefois en Dante j’ai trouvе[119 - Цит. по кн.: Hauvette Н. Еtudes sur la Divine Comеdie. P. 165.Нет горше муки, чем воспоминаньеО днях былого счастья в дни страданья.Об этом встарь у Данте я прочла.(Перевод Ю. Корнеева)].


Если в «Ночном видении» уже можно было видеть «наиболее значительное и наиболее явное подражание «Аду»[120 - Dorez L. Francois I et la «Commedia» // Mеlanges publiеs ? l’occasion du 6-e centenaire de la mort de Dante. Paris, 1921. P. 120; Marguerite de Navarre. La Navire. P. 10.], то с еще большей очевидностью воздействие Данте обнаруживается в позднем произведении Маргариты Наваррской, в ее «Корабле», написанном в конце июня и июле 1547 г.[121 - Marguerite de Navarre. La Navire. P. 5.], в Тюссонском аббатстве. Гастон Парис писал об этом произведении Маргариты: «Стиль его несет на себе явные следы недавнего чтения самого великого из новых поэтов, и это ясно чувствуется. Никогда еще Маргарита не давала своим мыслям, всегда несколько смутным и нечетким, выражения столь поэтичного и столь сильного, как в этой поэме. Интересно также отметить, что дантовское влияние особенно заметно в начале поэмы»[122 - Journal des Savants. 1896. P. 280.]. В первых же ее строках, скажем мы:

Navire loing du vray port assablee[123 - Purg., VI, 77: Nave senza nocchiere in gran tempesta...],
Feuille agitee de l’impetueux vent[124 - Par., XXVI, 85: Come la fronda che fIette la cima...],
Ame qui est de douleur accablee,
Tire toy hors de ton corps non s?avant,
Monte a l’espoir, laisse ta vielle masse.
Sans regarder derriere viens avant[125 - Marguerite de Navarre. La Navire. P. 237 («Корабль, далекий от надежной бухты, листок, дрожащий под напором ветра, душа, низринутая в горе, вырвись из оков твоего неразумного тела, взлети к надежде, отбрось свою былую тяжесть и, не смотря назад, вперед иди»).].

Подобных текстуальных сопоставлений можно сделать, однако, не очень много[126 - Marguerite de Navarre. La Navire. P. 252, 258, 276, 298.]. Маргарита нашла у Данте лишь внешнюю форму выражения своего лиризма. Но одно это говорило о многом.

Поэма Маргариты посвящена иной теме – оплакиванию умершего Франциска. Однако характерен финал – он как бы весь залит божественным светом, приносящим измученной душе успокоение. В этом можно видеть воздействие Данте.

Обращение к итальянскому поэту в последние годы жизни, помимо чисто литературных, имело и иные причины: изменение отношения Маргариты к Реформации, которая начала отталкивать поэтессу все более явно проступающими чертами догматизма. И если, скажем, Рабле от реформаторства пришел к свободомыслию, то Маргарита отчасти вернулась к традиционной религиозности. И новый интерес к Данте явился следствием этого обращения.

В другом своем произведении – в «Темницах», написанных следом за «Кораблем» и завершенных, очевидно, в конце 1548 г., – Маргарита отказывается от дантовских терцин, но вдохновляется духом «Комедии». «Я не думаю, – писал А. Оветт, – что во всей французской литературе найдется еще один поэт, вдохновение которого столь бы приближалось к вдохновению Данте»[127 - Нauvette Н. Еtudes sur la Divine Comеdie. P. 166.]. Вслед за Данте Маргарита создает аллегорическую картину жизни человека и его пути к божественной истине. Человек, в понимании королевы Наваррской, достигает истинной свободы, лишь пройдя через три «темницы» – любви, мирских иллюзий и науки. Каждой из этих трех «темниц» посвящено по одной книге поэмы. Вырвавшись из одной темницы, душа человека попадает в новую, более обширную и коварную. Человеческая душа обретет свободу, лишь преодолев стены самой крепкой из темниц – науки. Покинуть темницу любви помогает лирическому герою Маргариты неверность возлюбленной. Значительно труднее оказывается понять иллюзорность мирских радостей, олицетворением которых становятся наслаждение, почести и богатство. Мудрый старец помогает герою поэмы покинуть и эту темницу и открывает перед ним просторы науки. Но и они оказываются оковами для души, стремящейся к познанию божества. Лишь овладение всеми достижениями науки приводит к пониманию их иллюзорности и к истинному знанию.

В этой аллегории мало дантовского аллегоризма, и структура «Темниц» Маргариты Наваррской отличается от структуры «Божественной Комедии». Но образов, сцен, мыслей, навеянных чтением Данте, в поэме немало. Так, описывая во второй книге трех жестоких тиранов, подстерегающих человека, Маргарита говорит о сладострастии, гордости и корыстолюбии, олицетворяемых рысью, львом и волчицей, как и в I песне «Ада».

Мудрый старец, появляющийся во второй книге «Темниц», является прямой параллелью дантовскому Вергилию; описание этого старца, несомненно, напоминает описание Катона, сторожащего двери чистилища[128 - Purg. I. 31 – 39.]:

...ung vieillart
Blanc et chenu, mais dispos et gaillart
De tr?s joyeuse et agrеable face,
D’audacieuse et grave et doulce gr?ce,
D’un marcher lent...[129 - Цит. по кн.: Derni?res poеsies... P. 162 («...старик, убеленный сединой, но бодрый и веселый, с лицом приятным и живым, со смелым, серьезным, но милым выражением лица, идет неторопливо...»).]

Подобно тому как, создавая «Гептамерон», Маргарита вдохновлялась книгой Боккаччо, но не подражала ей, так и в «Темницах» она не стремилась создать некое подобие «Комедии». Творение Данте послужило французской поэтессе источником вдохновения, подсказало ей отдельные образы и аллегории.

Но главное заключалось в том, что Маргарита почувствовала прелесть дантовских терцин, попыталась понять грандиозный замысел флорентинца. Это говорит о том, что во Франции середины XVI в. отдельные литераторы поднимались до понимания Данте, что великий итальянский поэт в сознании французов занимал постепенно место рядом с Петраркой и Боккаччо.

Первая половина XVI в. во Франции не знала другого такого значительного произведения, вдохновленного Данте, как «Темницы» Маргариты Наваррской. Сколь бы ни было соблазнительно возвести к дантовской традиции «Ад» Клемана Маро[130 - Eckhardt A. Marot et Dante. L’Enfer et l’lnferno // Revue du Seizi?me Si?cle. T. XIII, 1926. P. 140 – 142.], следует признать, что не творения великого флорентинца вдохновили французского поэта, хотя он побывал, как известно, на родине Данте и был знаком с его произведениями[131 - Dоuen O. Clеment Marot et le psautier huguenot. T. I. Paris, 1878. P. 62.].

Однако середина XVI столетия отмечена во Франции двумя событиями, быть может не очень значительными сами по себе, но чрезвычайно важными для нашей темы. Первым из этих событий было издание в Лионе в 1547 г. «Божественной Комедии» на итальянском языке. Она была затем многократно переиздана – в 1551, 1552, 1571, 1575 гг. Это говорит о том, что «Божественная Комедия» находила читателей во Франции; причем интерес к ней так возрос, что уже потребовалось печатать ее на месте, не ограничиваясь ввозимыми из Италии экземплярами. В Лионе книга Данте была напечатана не случайно: этот город, всегда поддерживавший с Италией самые тесные экономические и культурные связи, был не только важным центром Возрождения, но и обладал высокой полиграфической культурой. Творчество Данте не прошло бесследно ни для Мориса Сева[132 - Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 387 – 392.], ни для Луизы Лабе[133 - Ibid. P. 395 – 400.], представителей так называемой «Лионской школы» поэтов.

Другим важным событием был первый полный перевод всех трех частей «Божественной Комедии» на французский язык[134 - Morel С. Op. cit. P. 193 – 480; Farinelli A. Dante e la Francia. Vol. I. P. 281 – 282.]. Переводчик, который остался неизвестен, отказался от дантовских терцин и написал свой перевод парнорифмующимися десятисложниками. Перевод этот слаб, и не приходится удивляться, что до издания К. Мореля (1897) он так и не увидел света. Не знали об этой рукописи ни аббат Бальтазар Гранжье, переводчик Данте конца века, ни Папир Массон, его первый французский биограф. Неровность этого перевода можно проиллюстрировать тем, как, например, передан рассказ Франчески да Римини из V песни «Ада»:

Lors elle a moy: «La plus grande douleur
Est de penser, alors de son maleur
Au temps heureux! – Tu le s?ais bien grand Maistre!
Mais si tu as tant desir de cognoistre
De nos amours le premier fondemant,
Tu m’oiras comme un qui parle en pleurant.
Nous lisions quelque jour par delice