Все, способные держать оружие… Штурмфогель

– Попробуйте.

Пауза в беседе. Я устраиваюсь под одеялом. Долго прислушиваюсь к ощущениям.

– Так вот, возвращаясь к вопросу о…

– Вы упрямы.

– Скорее, упорен. Кстати, под одеялом действительно прохладнее. А если не прохладнее, то легче.

– Ладно. Все равно вы мне не поверите. А поверите, вам же хуже.

– Да? Значит, это что-то весьма необычное. Вы говорите, говорите, я слушаю. Я вовсе не сплю.

– А я просто думаю, с чего начать. Вы верите в судьбу, в предназначение?

– Скорее да, чем нет. Хотя с судьбой у меня отношения натянутые.

– Это видно невооруженным глазом. А лженаукой историей вы не увлекаетесь?

– Именно лже?

– Шучу. И все же: не обращали ли вы внимание на странные типические совпадения, имевшие место в прошлом?

– А что такое типические?

– Ну… что сюжеты различных исторических событий повторяются. Меняется место действия, имена героев…

– В смысле: история повторяется?

– Да. Но не в том смысле, который обычно подразумевают, произнося эти слова. Потому что на самом деле существует небольшой набор схем – десятка полтора, – которые описывают практически все события.

– Наверное, потому, что… э-э… очевидцы, свидетели – они воспринимают происходящее именно в рамках готовых сюжетов. Так сказать, скороспешная легендизация…

Я вдруг подумал, что наш случай совершенно выламывается из нормальных легенд и переходит куда-то в плоскость высокого абсурда. Кафка. Или Мишель Мазон. У него же это: подводная лодка затонула и уже никогда не всплывет, но экипаж жив и занимается совершенно морякам несвойственными грандиозными и неимоверными умствованиями… откуда-то берутся какие-то бабы… заговоры, революции…

Хорошая пьеса. Ставил ее Хабаровский драматический театр в пору своего короткого, но бурного расцвета.

На этом спектакле мы и познакомились с Кончитой.

Я подумал о ней без прежнего круговращения в груди. И впервые за эти сумасшедшие сутки как-то чересчур спокойно сказал себе: вот вам и корректное решение проблемы… а заодно и пенсия вдове…

– Это хорошее объяснение…

Я уже почти не слышал. Меня будто придавили сверху большой мягкой подушкой.

– …Написано одним-единственным человеком, который, конечно, не бездарь, но – халтурщик…

– И что из этого, сударыня?

– Все. К сожалению, все происходящее вытекает именно из этого. Я не ругаю его, называя халтурщиком, у него безвыходное положение: писать новые истории нужно, необходимо, но вдохновения уже нет, свежих идей нет, и он пользуется готовыми клише…

– Господь Бог?

– Да ну что вы! Разве вы не видите, что этот мир – без Бога? Нет, обычный человек, с достаточно уникальными способностями, но – как мы с вами, из плоти и крови.

– Тогда не понимаю.

– Ч-черт… Вы не поверите, но я впервые пытаюсь кому-то объяснить, кто я есть и чем занимаюсь. Вы знаете, когда наступит конец света?

– Боюсь, для нас он уже наступил. И я в достаточной мере солипсист, чтобы полагать…

– Нет-нет. Настоящий конец света.

– Относительно этого существует множество мнений.

– Есть конкретная дата: в ночь на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года.

– Эту дату я слышу впервые. Она какая-то некруглая. Разве что Рождество…

– Случайное совпадение. Точная дата рождения Иисуса неизвестна. Где-то между серединой ноября и началом февраля. Причем пятого года до Рождества Христова… Нет, не в самой дате дело. Последний идиотский вопрос: можно ли перемещаться во времени?

– Не имею представления. А это что, имеет какое-то отношение?..

– Значит, так: можно. Правда, все это достаточно рискованно. Способ открыли в начале следующего века двое швейцарских ученых, двоюродные братья: Пьер Константен и Пьер Манштейн. По неосторожности они обнародовали свое изобретение…

Скорее всего, начался бред. От перегрева. Ну кто в здравом уме скажет: открыли в начале следующего века? И кто не моргнув глазом это проглотит и станет слушать дальше: про группу то ли романтиков, то ли фанатиков, рванувших в далекое прошлое с целью спасти южноамериканские цивилизации от покорения европейцами? Снится, снится…

…В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года произошло что-то страшное. Сотни тысяч, миллионы – никто не считал – раскрашенных, великолепно вооруженных, изумительно умелых и беспощадных воинов вторгались в города, появляясь неизвестно откуда (сходя с небес, появляясь из-под земли – говорили немногочисленные уцелевшие очевидцы), – и убивали, убивали, убивали. Это была мясорубка совершенно неописуемая, выходящая за пределы пусть самого разнузданного, но все же человеческого воображения. Полицейские и армейские части, брошенные в бой, были разметаны в клочья в считаные часы. Да не так уж и много было в то время полицейских и солдат… Почему? А кому нужны солдаты в мире, почти столетие свободном от войн? Да и полиция в основном была данью традиции… За несколько недель девять десятых человечества перестали существовать; остальные люди, загнанные в горы, в непроходимые леса, под землю, продолжали истребляться с жестокостью еще большей – если такое сопоставление вообще возможно. Отчаянные попытки сопротивления приводили лишь к тому, что просто убийства уступали место убийствам медленным и изощренным. Но по крупицам удалось собрать информацию о захватчиках. Это были не инопланетные пришельцы. Это были майя, достигшие высот своей нечеловеческой цивилизации, заселившие всю планету, давно вышедшие в космос… По каким-то законам развития времени – реальности слились, пространства соединились во что-то более сложное, но – единое. И в сложившихся условиях сильнейший намерен был выжить во что бы то ни стало. Путь к этому, по их представлениям, был один: полная очистка, стерилизация территории. Рабы или соседи были не нужны. Людям не оставалось никакого пути отхода. И вполне понятно, что те, кто успевал спуститься в немногочисленные «темпо», устремлялись в прошлое…

Кто-то брался за дело сгоряча, шел с Кортесом и Карраско, то ли тупо мстя, то ли пытаясь стереть саму память о злосчастных майя, кто-то пытался вмешиваться в еще более ранние события – непрофессионально, грубо, самоубийственно.

Но в конце концов многие темпомигранты нашли друг друга, объединились – не без труда и не без трений – и стали размышлять о том, что можно в такой ситуации сделать.

Опыта темпоопераций ни у кого не было, теория тоже не была разработана (из теоретиков не спасся никто), приходилось все делать наугад и учиться на ошибках…

Так, очень скоро стало известно, что напрашивающееся прямое вмешательство невозможно: прошлое (Мексика, четвертый век нашей эры), приняв в себя группу пришельцев из будущего, преобразовалось в некий сверхустойчивый хронотопический конгломерат; что-то похожее происходит с перенасыщенным раствором, в который попадает кристаллик соли. Прошло два века, и конгломерат этот оказался секвестрирован, исторгнут из общего временного потока, – и образовал отдельную изолированную реальность, движущуюся не параллельно оси времени, а по сложной кривой, описываемой так называемым «малым уравнением Безумного Шляпника». Было еще и «большое уравнение»… Соприкосновение, пересечение мировых линий – прежней и вновь образованной – как раз и пришлось на ту Рождественскую ночь.

Так вот, вмешательства в возникшую реальность оказались невозможны: любая попытка изменить даже третьестепенную причинно-следственную связь приводила к немедленной гибели покушавшегося от будто бы естественных, природных причин. Удар молнии, укус змеи… Обойти же эту реальность со стороны прошлого удалось легко, но результата не дало: просто образовалась еще одна сверхустойчивая реальность, в которой Американский континент был безлюден (если не считать алеутов и эскимосов: чумные крысы не смогли углубиться так далеко на север) до самого прибытия европейцев. Реальность эта также отправилась в самостоятельное плавание, и пересечение ее с основной осью времени ожидалось в конце третьего тысячелетия. Однако на решение этой проблемы решено было покамест не отвлекаться…

Окутанный мягким журчанием речи, я одновременно парил, невесомый, – и лежал горячим свинцовым бруском, прижатый волглым одеялом к твердой койке. Был свет, но этот свет лишь заслонял собой темноту. В темноте же происходило что-то по-настоящему важное…

…Наконец пришли к общему мнению: клин следует выбивать клином. А не иголкой. Правда, относительно природы клина возникли – и продолжаются – разногласия.

Первый мир (так стали называть родную погибшую реальность темпомигранты) оказался беззащитен перед вторжением вследствие своего полнейшего благополучия и высочайшей стабильности. Семь мировых держав: Британская и Российская империи, Китай, Япония, Южно-Африканская конфедерация, Франко-Германский альянс, Американские Соединенные Штаты – составляли политическую и экономическую основу мира, и казалось, ничто не в состоянии этот мир поколебать, а тем более разрушить. Структура эта зародилась в начале двадцатого века, когда Великие державы – их было еще пять – договорились о разделе сфер влияния, заключили Ватиканский пакт о вечном мире и приступили к сокращению армий и флотов. Не все шло гладко, но через каких-то тридцать лет эпоха войн стала казаться далеким прошлым, неким трудным детством человечества. Восемьдесят лет длился подлинный золотой век. И вдруг – все рухнуло…

Стало ясно: Первый мир должен уметь защищаться.

Слава богу, у мигрантов хватило благоразумия (продиктованного богатейшим негативным опытом) не рубить сплеча. Благо устройство «темпо» позволяло иметь для опытов и размышлений времени столько, сколько необходимо.