Последняя любовь президента

Девушки оказываются проститутками, арестованными утром в местном притоне. Выясняется, что их было пять, но трех забрали в Ленинский РОВД, и я теперь понимаю – почему.

– С кем Новый год встретишь, с тем и проведешь! – Сержант Ваня наливает «бабочкам» водки. – Давайте, родимые, догоняйте нас! Впереди шампанское!

«Бабочки» опустошают стаканы и закусывают кусочками сала. А Гусейнов уже открывает шампанское. Потом включает телевизор. Как раз вовремя – перед ударами курантов.

– С Новым годом! – мощным басом говорит телевизионный диктор, спрятавшийся за картинку зимнего Кремля.

Праздник идет по нарастающей. Алла Пугачева поет про начинающего волшебника, а «бабочки» по убедительной просьбе уже старшего лейтенанта Гусейнова раздеваются догола и забираются на стол. Танцуют.

Ваня снова наливает мне водки. А девчонкам – моего коньяка.

Я пытаюсь возмутиться. Как это – проституткам коньяк, а мне «белую»!

– Смотри, – кивает на девчонок сержант Ваня, – у них знаешь, какая тяжелая жизнь? Пускай порадуются хоть в праздник. Они – это народ. Ты – не народ. Это их постоянно е…т, а не тебя.

Его пьяное варняканье начинает меня раздражать, но после очередного стакана водки я понимаю, что он прав. И соглашаюсь с ним.

К четырем утра крашеная блондинка Соня уже сидит у меня на коленях, и я вижу в ее глазах красивый розовый туман. Розовый потому, что глаза у нее красные и расфокусированные.

Гусейнов заваривает чайник чифиря и приводит нас в чувство.

– П…дец, – говорит он, устало мотая головой. – Праздник закончен! Надо убираться, а то еще майор нагрянет!.. Девчонки! Амнистия! На хер отсюда. Протокола не будет, но телефончики оставьте! Ты, – он поворачивается в мою сторону, – бутылки и мусор в кулек, и спасибо за компанию.

Я пытаюсь встать. Получается, но с трудом.

Первое утро 1985 года кажется удивительно свежим, как свежайшая докторская колбаса. Город отгулял и заснул. В свете уличных фонарей искрится снежная корка улиц и газонов.

В голове у меня шампанское, в ногах – водка, а в душе – чувство радостной невесомости. Словно на самом деле меня подняли и понесли. Понесли в светлое будущее.

38

Киев. Октябрь 2003 года.

Солнце слепит прямо в глаза и мешает вести машину. Мой старенький «опель» два дня назад прошел профилактику и бежит по трассе, как новенький.

– Конечно, тридцать пять тысяч – это много, но если перевести швейцарские франки в евро – получится раза в полтора меньше. – Я бросаю взгляд на Светлану. Ее красивое лицо выражает спокойствие.

– Нет, это немного, – говорит она.

А мне, собственно, смысл ее слов не так важен, как музыка ее голоса. Хотя через пару мгновений я радуюсь и сказанному. Мне-то вытащить из кармана такие деньги и выложить их за год пребывания брата Димы в швейцарской клинике тяжело, если не сказать – больно. Но надо учиться быть великодушным. Надо брать пример с Виленской. Неужели мед – это такое прибыльное дело? Вот куда мне надо было идти, а не во власть. Хотя кто сказал, что власть – не мед?

За тридцать километров до Глуховки в желудке начинает урчать. Светлана соглашается перекусить.

Придорожное кафе «Курени». Перед ним – два трейлера. Внутри – два дальнобойщика за одним столом и запах борща с пампушками.

– Как можно выжить с такими ценами? – удивляюсь я, читая меню. Перевожу взгляд на Светлану.

– У народа нет денег, – пожимает плечиками Виленская. – Поэтому и мелкий бизнес бедствует. Мне салатик из капусты и апельсиновый сок.

– И все? – Я смотрю на часы. – Обедать ведь надо!

– Я всегда так обедаю.

Себе я беру борщ без пампушек и гречку с котлетой.

Разговор за едой как-то не завязывается. Мы просто поглядываем друг на друга и обмениваемся репликами.

Кофе пьем уже в кабинете у главврача. Он немного удивлен новостью.

– А цветотерапия? Вы же говорили – три сеанса?

– Редкий случай, – пересказываю я слова психиатра из частной клиники. – У обоих – полное безразличие к цвету. Есть только отрицательная реакция на красный и оранжевый. Эти цвета «забивают» их в угол. Остальных они не замечают.

– Ну, это нормально, – успокаивает нас главврач.

– Что нормально? – удивляюсь я.

– Для них нормально – не замечать цвета. Для них не замечать – это норма.

Светлана Виленская молча пьет растворимый кофе. Смотрит на покрашенный коричневой краской деревянный пол в кабинете. Думает.

Главврач подходит к окну и вдруг оборачивается к нам и манит нас жестом.

Скамейки, травка. Прогулочная территория дома-интерната № 3. По травке медленно и молча гуляют Дима и Валя Виленская. Мне кажется, что они держатся за руки.

– А что это значит? – спрашиваю я. – Они что, могут… иметь отношения?

– Может возникнуть привязанность, – кивает главврач. – Покрепче, чем у здоровых людей…

Мы со Светланой обмениваемся быстрыми взглядами.

– Кстати, у нас уже было два таких случая, когда привязанность приводила к полному психическому выздоровлению, а потом проходила.

– Проходила? – переспрашивает Светлана Виленская.

– Да. Она возникает как лекарство, но действует только на время заболевания. Пациенту возвращается цельность натуры и цельность восприятия мира.

Я слушаю главврача и продолжаю наблюдать за Димой и Валей. На Диме – синий шерстяной спортивный костюм. На Вале тот же длинный, до лодыжек, фиолетовый халат. Они вдруг останавливаются и поворачиваются друг к другу. Смотрят в глаза. Мне кажется, они сейчас поцелуются. Мне даже этого хочется, хотя и неприятно оттого, что поцелуй увидит главврач. Вот если бы у окна сейчас стояли только мы со Светланой! И увидели бы их поцелуй! Возможно, мы могли бы почти сознательно повторить их взгляды и движения.

Но Дима и Валя просто смотрят друг другу в глаза. Они неподвижны.

– Они дополняют друг друга, – говорит главврач. – Цветотерапия хоть и не помогла, зато познакомила их. Теперь они настраиваются на волну единого восприятия окружающего мира.

– А когда едят, они вместе садятся? – спрашивает вдруг Светлана.

– Да, друг против друга.

Я вспоминаю сегодняшний обед в придорожном кафе.