Несколько страниц

и по всему выходит, что – меня.
А город что ж? Ему плюс-минус тридцать —
плюс-минус ничего.
Петрова пятерня,
не то что б над, но – бывшею столицей
простёртая, простёрта в никуда:
чуть выше – небо, понизу – вода,
в которой отражаются фасады.

Ограда упомянутого сада
блестит от сырости, сочащейся с небес,
и под рукою подаётся дверца
туда, где я бы мог оставить сердце…
И я оставил сердце. Но не здесь.

    2012

«Улица имени Первого Мая…»

Улица имени Первого Мая…
Как ни тужилось время, а всё на местах,
и, наверное, та же Анюта хромая
собирает пустые бутылки в кустах.

Всё на месте, и крыть, разумеется, нечем:
будто та же галдит во дворе детвора,
даже если густой опускается вечер
в неподдельную темень и сумрак двора,

где и в жаркую пору жары не бывает,
и – в любую погоду – домашний уют;
мужики постепенно козла забивают
и поэтому к ночи едва ли забьют…

И всё так же, отставивши благоговейно
заскорузлый мизинец, лицо к облакам
поднимают покорные слуги портвейна,
осушая гранёный Анютин стакан.

Домино. Перезрелая вонь магазина.
Завывают качели: не смазан крепёж.
Время тянется, будто сырая резина,
и к рукам прилипает, и не отскребёшь.

Так и было. Но портит картину Анюта,
никому не дававшая пить из горла,
ведь она, из чего ни была бы согнута, —
человек и, лет десять назад, померла.

    1991

«Я живу на отнюдь не Садовом кольце…»

«Какой город стоит на мягком месте?»

    Детская загадка

Я живу на отнюдь не Садовом кольце,
я французский язык изучаю;
нехорошие тени лежат на лице:
это я по Парижу скучаю.

Сохну так, что как жив до сих пор, не понять,
и хорошего в этом не вижу:
мне бы только на евры рубли обменять,
и я тут же рвану до Парижу.

К их каштанам от этих дурных тополей
и от лета, почившего в пухе.
Зажирею. И стану настолько белей,
что пиджак не сойдётся на брюхе.

И потянет француженок пообнимать…
Я за то – провалиться на месте —
зарекусь их парижскую Божию мать
поминать в неприличном контексте.

Ведь и русскому сердцу Париж как des ailes,
как – воистину – ложка к обеду…
Ах, зачем вы так нервны, мадемуазель!
Может, я вообще не приеду.

Я – легко может статься – погиб на посту
(entre nois: я стоял на защите).
Где-ни-то-как-нибудь присобачьте плиту
и чего-же-нибудь напишите:

мол, такой-то откинулся, ёж его медь,
но, увы, у себя во славянах,
так как рылом не вышел валюту иметь,
а равно и простых, деревянных;

неизвестно, умел ли он сеять и жать
или мыкался флагом на мачте,
но считал, что над Сеною лучше лежать:
веселее, а главное – мягче.

    1991

«Я кругами хожу. Я лечусь наложением рук…»