Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

Потом она подошла ко мне и тихо спросила:

– Папа, что там?

И она подвела меня к огромному окну с видом все на ту же Красную площадь. Две цепи солдат зачищали ее от посторонних, то есть от празднующих Новый год людей. Было начало второго ночи. Люди по понятным причинам не хотели уходить, и их методично вытесняли с площади. Три женщины вырвались из оцепления и побежали как свободные гражданки свободной страны в сторону Исторического музея. На лицах их были такие счастливые улыбки, что мне стало завидно. Зависть прошла, когда я увидел, как за ними бросились сразу пятеро солдат.

Я так и не смог объяснить Маше, что произошло. Я и сам ничего не понял.

У нас в баре танцы перешли в решающую стадию. Через час я, посадив Машу на шею, загнал наконец французского мальчика в туалет.

– Папа, как ты думаешь, они все поняли, что я принцесса? – озабоченно спросила Маша, когда мы вернулись домой.

– Не все, – честно сказал я ей. – Но многие поняли.

– А мне и не надо, чтобы все, – сказала Маша. – Мне надо, чтобы только один понял.

– Кто? – переспросил я, еще не понимая, к чему она клонит. – Этот французский мальчик, который кормил тебя мандаринами?

– Ну… Нет. Я точно не знаю, кто, – вздохнула она. – Но он принц.

2005. Они мне кажутся уже такими большими

В этой главе уже в свой полный рост (потому что научился ходить) появился Ваня. Более того, он научился говорить, и вот они перебивают друг друга – в том числе и в пространстве этих историй. Они говорят даже слишком много – и только я не перебиваю их, а слушаю. Недавно меня спросили, придумываю я за них что-нибудь или нет. Мне было обидно услышать даже предположение такое. Потому что я-то знаю, как это происходит. Я никогда ничего за них не выдумаю. Во-первых, потому, что это было бы все равно хуже, чем если они все выдумают сами. Во-вторых, я не стану этого делать хотя бы из инстинкта самосохранения, вернее, из-за опасности разоблачения. Выдумывать какие-то фразы или поступки за своих детей – это огромный и не стоящий того риск: в твоих словах проскочит обязательно фальшь, и сразу будет понятно, что ты соврал, что дети так не говорят. Во всяком случае, я стараюсь буквально следовать каждому их слову, взгляду и вздоху именно потому, что думаю: если я уклонюсь от них, то буду выглядеть смешно.

И поэтому я спокоен на этот счет. Хотя я сам иногда вздрагиваю от того, какими взрослыми они вдруг кажутся мне самому, когда что-нибудь возьмут да скажут… Но они такие, и они так говорят. И с этим надо считаться. Я считаюсь.

«Я тебя, по-моему, не рожала»

Мы пошли с Ваней и Машей в гости к нашим знакомым. Сергей Мейтув – модный художник. Его картины являются сложным сплавом железа с оловом и усыпаны требухой каких-то адских машин с городских свалок. А его жена Наргиз, наоборот, играет на рояле. Так и живут.

Маша с Ваней, войдя в квартиру, с головой ушли в творческую лабораторию художника, то есть начали кидаться пружинами старых часов, осколками блюдец и мотками медной проволоки. Целая комната в этой квартире была отдана под склад этих так называемых вещей. И детей сюда пускать вообще-то было безумием для хозяев.

Через каких-нибудь пятнадцать минут дети, впрочем, согласились выйти. У Наргиз обнаружился феноменальный дар убеждать маленьких детей делать то, что нужно взрослым. Впрочем, открылся он, похоже, слишком поздно. Когда я зашел в эту комнату, все было кончено. Ужас был в том, что все эти безделушки изначально были разложены по полочкам и лоточкам, то есть хранились в идеальном порядке.

Вечер, впрочем, прошел в теплой и дружественной обстановке. Дети примерно слушали классическую музыку. Меня это вообще-то насторожило. Это было неспроста. Что-то они, кажется, успели натворить.

Мы уже вышли из квартиры, когда я понял, что забыл ключи от машины. Я похолодел. Запасные ключи я потерял еще раньше.

Ключи могли остаться, конечно, где угодно. Но у меня с самого начала возникла уверенность, что они теперь валяются где-то в той комнате, в которой у нормального художника хранятся кисти и краски.

Следующие четыре часа мы все искали ключи. Я ведь знал, что они где-то здесь, в доме.

Маша и Ваня принимали активное участие в поисках. Они даже не ожидали такого подарка. И они тоже, судя по всему, предполагали, что ключи где-то в комнате-складе. И с каждой минутой этих поисков надежды найти там хоть что-то когда-нибудь еще таяли катастрофически.

А я с ужасом осознавал, что ключи, конечно, могут быть только в этой комнате, и больше нигде. Было так логично выкинуть их на эту свалку. Им там было самое место. Им там было легче всего затеряться среди других таких же ключей и погнутых вилок.

Я постоянно спрашивал детей, куда они дели ключи. Ведь это они их куда-то дели. Ваня вообще-то очень интересуется этими ключами. Он помешан на автомобилях. Как только у него появляется свободное время, он его посвящает этим ключам. Но у себя в квартире мы знаем три места, где он их хранит. Может рухнуть мир, но и после этого ключи окажутся в одном из этих трех мест.

– Маша! – по-хорошему обращался я дочери. – Где ключи от нашей машины?

– Знаешь, папа, – так же по-хорошему отвечала она, – мне сейчас некогда с тобой разговаривать. Я ключи ищу.

– Ваня! – спрашивал я. – Ты ключи брал?

– От машины? – переспрашивал он.

Ведь это уже довольно разговорчивый мальчик для своих двух лет.

– Ну конечно!

– Да! – со счастливой улыбкой кивал он.

– А куда ты их положил, помнишь? Мальчик мрачнел и уходил в себя.

– Маша, – униженно стонал я в половине третьего ночи, – помоги мне!

– Хорошо, – соглашалась она. – Давай тогда сначала поиграем.

И она требовала, чтобы я играл с ней в папу и маму. В обычной жизни я ни за что не соглашался стать мальчиком, ее маленьким сыночком. Я слишком хорошо понимал, что буду мальчиком для битья. И вот она наконец добилась своего. Да, я согласился. Я надеялся, что она, может, все-таки что-то вспомнит. Больше мне не на что было надеяться.

– Так, – говорила она, – сынка, хочешь чупу?

– Хочу, – вздыхал я.

– Ну так иди купи.

– У меня денег нет, – немного оживлялся я.

– А ты у папани возьми. Я у папани беру, когда мне чупа нужна.

Так я по крайней мере узнавал, как они меня называют между собой. Ничего, кстати, терпимо.

– Возьмешь у папани? – переспрашивала она.

Я кивал и даже начинал, к ее удовольствию, рыться в своем бумажнике.

– Мама, – неуверенно говорил я, надеясь, что уже усыпил ее бдительность, – а ты не помнишь, куда ты дела ключи от нашей машины?

– Мама? – с внезапным недоумением переспрашивала Маша. – Нет, я тебя, по-моему, не рожала.

Она была полностью удовлетворена. И это был весь наш разговор.

В результате я решил, конечно, бросить все же машину и ехать на такси.

– А вдруг за рояль завалились? – спросила на прощанье Наргиз. – У меня так часто было, в моем детстве.

– Ты сравнила детства! – засмеялся ее муж. – У тебя в детстве разве была такая комната, как моя мастерская? Тебе бы в голову не пришло нигде больше прятать ключи.

Она согласилась. Я предложил все-таки отодвинуть рояль от стены. Мы отодвинули и увидели на полу ключи. Я вскрикнул. Это была истерика.