Суженый смерти

6. Архив

В архиве пахло пылью, пол устилал ее тонкий слой; полки, простиравшиеся длиннейшими рядами вышиной под потолок, махрились оборванной паутиной и резали взгляд белыми прогалинами на месте снятых коробок с документами. Везде была тень запущенности и дряхлости. Запах старых документов, опилок и паркета неуловимо витал в воздухе, конкурируя с запахом пыли, а мертвая тишина нарушалась лишь поскрипыванием половиц при мерных шагах Александра. Региональный городской архив располагался в старом огромном двухэтажном особняке, некогда принадлежавшем купцу-текстильщику. Вход в хранилище, само собой, был открыт далеко не для всех, и если бы не разрешение, которое раздобыл по своим каналам Арсений, Свечкин не проник бы сюда ни за какие деньги. Идея визита в архив была проста – он хотел узнать кто некогда жил в доме, куда его привела Марья, но для воплощения столь простой идеи требовались отнюдь не простые усилия, чтобы перелопатить огромную кипу документов. В помощь Свечкину никого дать не смогли (а может и не захотели), потому как половину сотрудников скосила волна весеннего гриппа.

Александр начал с того, что поинтересовался, где примерно искать интересующие его документы, то есть результаты первой городской переписи населения, церковно-приходские книги тех лет, карты с первоначальным планом городской застройки и более поздние карты с подробным расположением улиц и переулков. Долгие поиски увенчались успехом, и Свечкин, сняв личину Индианы Джонса, мог приступить к изучению груды бумаг. Первым делом он сверился с картами, и понял, что развалины строения в свое время находились в пяти километрах от городской черты. Карты местности показывали на месте развалин лес, и стояла какая-то пометка, значение которой было непонятно. Александр пожал плечами, подумав, что одинокий дом мог и не быть обозначен на картах, а странная пометка теоретически означала что угодно, от редута до погоста. Но это обстоятельство отложилось в памяти. Далее время отняло исследование первых церковно-приходских книг с фамилиями, датами рождения, венчания и смерти прихожан. Дело сильно упрощало, что долгое время единственным храмом города был войсковой собор, то есть записи велись в одной книге, хотя и преогромной, и лишь через тридцать лет после основания города появились вторая и третья приходские книги. Александр провел три часа, разбирая записи; он долго привыкал к дореволюционному прописному шрифту, но потом сам не заметил, как начал читать без запинки. Наконец, поиски увенчались некоторым успехом – на глаза попалась интересная запись: «Ксаверий Шило, мельница четыре версты от восточной заставы, 90 лет, православный, умер 6 марта 1808 года, не болел. Похоронен на городском погосте у западной стены». При чтении записи у Свечкина от странного предчувствия екнуло сердце, и, доверяя интуиции, он заострил внимание на этом отрывке текста. Просмотрев карту, и определив стороны света, он понял, что та загадочная отметка располагалась как раз за восточной заставой. Мужчина перечитал еще раз, задумался, встал, прошелся, перечитал опять, отложил книгу и произнес вслух: «Вот оно!».

– Значит это у нас мельница! – Александр потер в нетерпении руки.

Фактов указывающих на верность догадки, кроме расположения строения, больше не было, но интуиция подсказывала, что он наконец-таки нащупал нить. Мужчина сделал на листке бумаги пометку, где именно нашел запись о мельнице, и продолжил дальнейшее штудирование книг. Это занятие прервалось, лишь только стоило дойти до 1862 года, когда население города стало стремительно расти из-за строительства железной дороги (о чем Александр узнал из тех же самых карт), и отследить кого-либо в прибывающем потоке людей не представлялось возможным. Он больше не нашел ни одной записи о мельниках, хотя, кто-нибудь, будь он обитателем той мельницы, за пятьдесят с лишним лет обязательно родился, венчался или же отправился в мир иной, о чем непременно сделали отметку в книге. Было странным еще одно обстоятельство – мельница на картах отныне не фигурировала, значит, после смерти владельца она пустовала. В той стороне больше не появилось ни одного строения, ни хутора, ни дома; вплоть до начала 20-го века там был лес. И Свечкин понял, что мельница постепенно превратилась в развалины. Для того времени это был стратегический объект, и действующую мельницу обязательно указывали бы на всех картах, на каких только возможно. Каменная мельница – редкость для Юга России, и возникал вопрос: почему бросили на произвол судьбы такой важный объект? Ведь мельница в любом местечке нужна как воздух, и чем строить новую, не проще ли использовать капитальную старую? Мужчина решил, что, возможно она сгорела, о чем говорили почерневшие от сажи кирпичи, и успокоился.

Далее он изучил результаты первой городской переписи. Они содержали данные на три тысячи человек, но ни одного мельника среди рабочих профессий не попалось, быть может, из-за нахождения мельницы за городской чертой. Вторая городская перепись состоялась через столетие, в 1897 году, и содержала данные о 66 тысячах человек. В этих длинных списках отыскать нужного индивида, кроме как за неделю, не представлялось возможным. На всякий случай Александр нашел всех с фамилией Шило. Таких было пятеро, все они жили в пределах города, и являлись кем угодно, но только не мельниками. Карты того времени показывали, что от городской черты до развалин мельницы оставалось еще километра полтора, и Александр подпер голову руками. Он зашел в тупик. Крупицы сведений никаким образом не проясняли, какую роль сыграла Марья в судьбе мельницы, и какую роль в свою очередь играл мельник в судьбе девушки (если это было, конечно).

– Да что ж ему надо здесь? – послышалось сбоку странное полу-шипение полу-бормотание с характерным оканьем жителя Вологодского края.

Свечкин, встрепенувшись, поднял голову и оглянулся вокруг. Страха не было. Наверное, после встречи с волком его уже ничто не могло напугать.

– Кто здесь? – сказал он хрипло.

– Кто, кто… домовой в пальто, – проворчал голос. – Один хрен не видит меня, шорох услышал и встрепенулся как воробей. Всегда одно и то же. Эх… Со страху в штаны готовы наложить, лица на них нет, а я может уже столетие ни с одним живым существом не говорил. Что за жизнь… Вон только Минька, сын барина меня видел да понимал, да и того большевики на воротах дома повесили как кулацкого сына… Демоны красноперые… Туда б их… Что б их…

Александр мгновенно успокоился, стоило лишь голосу произнести слово «домовой». Он сел обратно с улыбкой, вслушиваясь в ворчание духа. Каждый русский с детства слышал о домовых, и знает, что кроме шалости от них ничего ждать не приходится, но шалости всегда безобидны и несерьезны. Конечно, Свечкин удивился, почему тридцать лет не видел и не слышал ни одного домового, а тут вдруг проснулись скрытые таланты, но дальше удивления дело не зашло. Он покрутил головой, и заметил наверху стеллажа на одной из полок шерстяной шар с огромными черными глазами, которые, не мигая, смотрели на него.

– Слезай оттуда, домовой в пальто, – Александр улыбнулся. – Со мной поговорить можешь, если за сто лет не разучился.

– Твою дивизию, – глаза хлопнули два раза.

– Это означает, здравствуй, да? – Свечкин поднял брови.

– Ого! Лешего за бороду… Ты меня видишь?

– Вижу, вижу, – Александр сдвинул брови. – Тебя звать-то как, домовой?

– Митрофан. А вас… тебя… вас? – глаза забегали. – Вы, наверное, колдун сильный, а я вот к вам так непочтительно… Вы уж не обессудьте меня, на старости-то совсем характер испортился.

– Я Александр, и давай на ты. Мне твоя помощь нужна.

– Рад помочь! – Митрофан слетел на пол и запрыгал к столу. Подкатившись, шерстяной шарик вырос в размерах и превратился в невысокого старичка с лохматой бородой и обросшими шерстью руками. Одет он был в красно-линялый кафтан, болотно-зеленые штаны и сафьяновые желтые сапоги, местами пообтрепанные и облезшие. Борода скрывала все лицо, и виднелись лишь глаза: черные, бездонные и спокойные. Старичок был ростом не выше метра, но это не помешало ему ловко запрыгнуть на стол и сесть на край, покачивая ногами. На Александра он поглядывал с опаской.

– Чем могу помочь? – домовой опустил глаза.

Мне нужно знать все о мельнице, которая стояла в лесу. Старая мельница, каменная, посреди сада домик. Находилась километрах в пяти на север от восточной заставы. Жил там Ксаверий Шило, мельник. Умер в 1808 году, весной.

– Ксаверий-мельник? Слышал я о нем, знатный колдун был. Он и скотину мог вылечить, и больного на ноги поставить, а если надо кого, и в гроб загнать, если уж совсем лихой человек попадался. Хороший колдун. Он-то меня ни разу не видел, а я его в окно наблюдал из Корсунского куреня, где жил в то время. Сразу видно – дока, хват… – Митрофан загрустил.

– Так расскажи мне все, что слышал о нем.

– Да что особо-то рассказывать? Лечил людей, была у него мельница водяная. Однажды кто-то увидел, как с мельничного колеса черти в омут прыгают, растрезвонил о том на всю округу, и прозвали люди то место проклятым, мол, старый мельник продал свою бессмертную душу, и дьявол к нему по ночам ходит. Ксаверию все эти сплетни лишь на руку были – не любил он любопытных. Вот и кончилось тем, что к нему только по особой надобности ходили – муку смолоть или от хвори какой избавиться. А потом он умер, и через время на мельнице поселились девушка с парнем. Они жили там какое-то время душа в душу, пока в окрестностях ближнего хутора не стали пропадать люди, и некоторых из пропавших находили объеденными, изломанными, с порванным горлом.

– А не могли волки или дикие звери убивать людей?

– Убийства летом начались, когда волки сыты и от людей десятой дорогой бегают. Да и в то время все с оружием ходили, пограничье не так далеко находилось. Казак с волком всегда справится, играючи.

Свечкин слушал, боясь даже вздохнуть, он раскрыл глаза, его бросало то в жар, то в холод. В мозгу как сигнальная тревожная красная лампа мигала мысль: «Вот оно, то же самое»! Это было и раньше – и Марья и убийства. Александр поднял руку, остановив рассказ домового, сделал несколько глубоких вдохов, платком вытер взмокший лоб, встал, быстро прошел взад-вперед мимо стола, и чуть успокоившись снова сел за него. Отложив мысли на потом, он проникся вниманием и решил дослушать рассказ до конца.

– Продолжай, – буркнул Свечкин.

– Хорошо. Итак, смерти. Народ в близлежащем хуторе решил, что все это дело рук молодого казака с мельницы. Его видели днем, а про девушку никто не догадывался, так как она ни разу не попалась никому на глаза. Никто не знал, откуда он взялся, сколько ему лет, долго ли он живет на мельнице или нет, и зачем он там поселился. Но человек, живущий на проклятой мельнице, не мог не вызвать подозрений. Куда как проще скинуть ужасное преступление на чужака, чем на соседа, свата или брата…. В общем, народ решил устроить самосуд. Люди пришли в дом посреди сада и связали парня по рукам и ногам, решая, что с ним сделать. Какие только не приводил тот доказательства своей невиновности, чем только не клялся, как только не божился, что он только не говорил оправдательного в свою сторону; его все равно осудили. Казака забили насмерть, не смотря ни на какие его увещевания. Был ли он виновен или нет, но самосуд свершился во всем своем ужасе! – Митрофан задумался.

– Что было дальше?

– Дальше? Дальше пришла она… – Митрофан оторвался от своих мыслей и глубоко вздохнул.

– Кто она?

– Девушка, с которой он жил. Я не знаю, кто она, я не видел ее ни разу, я могу лишь догадываться по ее поводу, – Митрофан пожал плечами. – Я долго ломал голову, кто б она могла быть, но так и не пришел к единому мнению…. Тебе интересны мои умозаключения?

– Да. Несомненно. Но сначала расскажи, пожалуйста, что было дальше.

– Народ еще не успел разойтись, когда все началось. Резко похолодало, повалил снег, листья и трава посохли и превратились в труху. Сугробы намело за считанные минуты…

– А в какое время года это все было?

– Посреди лета, когда жара даже мух заставляет прятаться в тень, – Митрофан смотрел в расширенные зрачки Александра. – Да, летом. Намело сугробы, и по снегу пришла к ним она; в дикой ярости, то ли уже зная, то ли почувствовав все произошедшее с ее любимым. Она заморозила их. Она их застудила насмерть. Всех. Без жалости. Без раздумий… А кто не умер от холода, того загрызли волки.

– Ты был там?

– Нет.

– Но откуда-то все это знаешь! По своим каналам сообщили? – Александр развел в недоумении руками.

– Нет! – Митрофан рассмеялся. – У нас почты нет, да и не любим мы друг друга. Все это только леший мог увидеть или русалки в ручье, но они с домовыми не общаются, гордые, понимаешь ли. Я слышал эту историю в доме, где мы сейчас находимся, когда жена хозяина рассказывала ее сыну как сказку на ночь. Сын тогда спросил ее, что это за развалины у старой мельницы, и почему ее называют проклятой, на что мать поведала все, да в таких красках, что я просто заслушался. А потом кое-что выяснилось в ходе ссоры супругов. Никодим Евстафьевич очень любил свою жену, но очень не любил суеверия, вот и накинулся на нее, когда узнал, какие она небылицы рассказывает сыну. Наталья Дмитриевна обиделась даже, что ее обвиняют во лжи. Как оказалось, единственным кто встал на защиту казака был кузнец, но он в одиночку ничего не мог поделать с приступом народного безумия, и ушел перед самым началом избиения. Это-то его и спасло, лишь потому он выжил. Только однажды он рассказал куму, как все произошло, и что в ночь после расправы к нему пришла красивая девушка, которая попросила похоронить своего суженого на рассвете, но никому о том не рассказывать. Кузнец послушался ее. Когда на следующее утро он пришел на мельницу, снега еще не растаяли, но свой белый цвет они сменили на красный, всюду валялась разорванная одежда, куски промерзлой плоти, осколки костей. А редкие сохранившиеся нетронутыми люди лежали посиневшие от холода, скрюченные, с застывшими масками ужаса на лицах… Это-то ему и подсказало, что там было накануне.

– Но кузнец нарушил молчание, – сказал задумчиво Александр.

– Именно так. Он был бездетный, а та девушка обещала ему богатое потомство в обмен на молчание. Кузнец молчал двадцать лет, у него было пятеро детей, красавица-жена… Но, видимо, мучила его тайна, решил что ничего уж не случится с ним… А, может выпил малость лишнего. В общем, рассказал он об этом своему куму и в ту же ночь пропал без вести. Может, замерз, может, утоп, а может, волки загрызли. Кто его знает… Только вот дети его вслед за ним, один за другим, все пятеро погибли. Кто в доме сгорел, кто от падучей скончался… В течение года жена стала бездетной вдовой. А молчал бы – жив остался, я думаю.

– И так легенда пошла в массы… – Свечкин задумался. – И кто, по-твоему, была та девушка?

– Я думаю, очень сильная колдунья. Я таких сроду не встречал, но слышал, что есть они. Старые волхвы могли управлять погодой и летом вызывать снег, а по зиме яблоки выращивать. Будь та девушка из наших, некрещеных, ей такое было бы не под силу, мы не можем погодой управлять. Но, с другой стороны колдуны не едят людей, если только в Африке… – он даже не улыбнулся. – Но факт в том, что вместе с уходом девушки из наших мест убийства прекратились. Случайности не случайны, как говорят…

– Это тоже кузнец сказал? – ехидно поинтересовался Александр.

– Может и кузнец… Про убийства его слова были, и про прекращение убийств тоже его… А вот про случайности… – он пожал плечами. Видимо за годы одиночества Митрофан напрочь лишился чувства юмора.

– Это все что ты знаешь?

– Да, – домовой кивнул. – Ты и сам, наверное, колдун, раз меня видишь.

– Раньше никогда не видел и не слышал ни домовых, ни русалок, ни леших. Может, дар так внезапно просыпается? – Свечкин неопределенно махнул рукой.

– Дар бывает врожденный и приобретенный. Ты сегодня не приближался к постели умирающего? Или вчера?

– Нет.

– Тогда дар может перейти только по крови. Но он еще в детстве просыпается, – домовой загрустил. – Загадка. Все, кто здесь работает, меня не видят.

– Может, видят, но не замечают?

– Не может. Меня бы слышали в таком варианте, я всегда разговариваю, хоть и сам с собой. Тут колдовство чистой воды.

– У меня любовница странная, – признался Свечкин. – По-моему ведьма.

– Вот отсюда и надо начинать, – Митрофан просиял. – Она случайно не заставляла тебя вымыть глаза ее водой?

– Да, я пару дней назад умывался… – Свечкина осенило. – Она какое-то зелье на травах сделала, я умылся им трижды. Она сказала, что так надо…

– Это была ведьмина вода, зелье, которое позволяет видеть всю нечисть, какой бы она только ни была, в ее естественном виде. Если ты встретишь, например, оборотня, ты увидишь его настоящий облик, а не человеческие черты…

– Оборотня? – Александр похолодел. Этому способствовали три вещи – воспоминания о встреченном волке, разговор с профессором о славянской мифологии с его утверждениями о профсоюзе вервольфов, и, наконец, понимание причины по которой Леля приготовила ту воду.

– Ну да. Или ты думаешь, их не существует? – домовой хитро осклабился. – Они везде есть, и всегда были.

– Леля приготовила воду, чтобы я при встрече смог увидеть Серого Волка! – произнес Александр вслух свою мысль.

– Кого? Как ты сказал?

– Серого волка, я сказал.

– Ты видел его?

– Да, он в этом городе.

– Беги отсюда, несчастный! – Митрофан округлил глаза, ухнул и исчез. По всему было видно, что он испугался.

Напрасно Свечкин звал его по имени, просил и угрожал, тот так и не появился.

– Он что-то знает, он испуган, – Свечкин почувствовал холод в спине. – Неужели и домовые могут бояться кого-то? Кто же ты такой, Серый волк?

Александр задумался. Выходит, Леля знала намного больше, чем сказала ему. Может, стоило поговорить с ней по этому поводу? Но тут же возник другой вопрос: не испортит ли он все своими откровениями? Ведь не факт что она в свою очередь проникнется доверием и раскроет Александру все карты. Может, она наоборот найдет способ использовать информацию против него… хотя, с другой стороны она бы не умывала его водой, чтобы обезопасить. Хороший вопрос. Свечкин пришел к выводу, что поделиться с Лелей своими соображениями он всегда успеет, лучше уж поискать другие пути решения загадки. Загадка была все та же: кто такая Марья? Оставался только один шанс узнать это – медальон, который Александру подарила зеленоглазая королева (по крайней мере, сам Свечкин решил так, раз нашел его в кармане после аудиенции).

Завершив всю работу в архиве, Александр зашел в первое попавшееся фотоателье, и сделал увеличенные фотографии аверса и реверса медальона. Паренек-фотограф взял дорого, но оно того стоило. На фото можно было разглядеть каждую букву, каждую черточку рисунка; умелые руки мастера подобрали идеальное освещение, а затем отредактировали все это на компьютере. Дело оставалось за малым – найти специалиста, который смог бы прочитать надпись на глаголице, дать точный перевод, и объяснить, что за девушка была изображена на реверсе медальона. Свечкин не мог знать наверняка, но чувствовал, что медальон может рассказать о Марье если не все, то многое. Он набрал Арсения с просьбой найти специалиста, но тот лишь развел руками – таких не было. Ладно, если бы понадобился сапер, криминалист, химик или биолог, – пожалуйста, всегда к услугам, а вот филолог-славяновед и историк явление в одном лице довольно таки редкое. Обращаться к дяде опера Александр не решился, вопросов потом не оберешься, почему это вдруг французский писатель-фольклорист перекинулся с оборотней на старинные украшения. Но выход нашелся почти сразу – Александр придумал по очереди объехать все ВУЗы в поисках нужного человека на историческом факультете, и отложил это дело до утра, так как день клонился к вечеру. Леля сказалась больной, и Свечкин провел ночь в одиночестве.

На историческом факультете, третьем по счету за утро, было многолюдно. Взад-вперед сновали студенты; шум, разговоры, беготня и толкотня в коридорах напоминали авральный день в общежитии. Свечкин поднялся в аудиторию, расположение которой подсказала смазливая второкурсница, и застал нужного преподавателя за разбором рефератов. Его порекомендовали в предыдущем институте, где Александр наводил справки, как крупнейшего на юге знатока языческого культа и глаголицы.

– Здравствуйте, – сказал Свечкин, протягивая руку и сверяясь с бейджем, на котором было обозначено «Арсеньев С.Д.». – Сергей Дмитриевич, если не ошибаюсь?

– Здравствуйте, – тот привстал и протянул руку, внимательно изучая вошедшего. – Что вас привело ко мне, э…

– Александр, без отчества, – Свечкин смотрел на успевшего облысеть мужчину с пронзительными и недобрыми глазами, жесткое выражение которых скрывали очки. Как понял Александр, они были с простыми стеклами, для имиджа, подчеркивающие образ провинциального преподавателя, каким изо всех сил старался выглядеть человек. Сергею Дмитриевичу было за пятьдесят. Жилистый, с крепким рукопожатием; своими острыми ушами он напоминал хищника. Что-то знакомое мелькнуло в этом облике, и тут же пропало. Интуиция подсказала, что дядя в кожаном кресле не так мягок, как хочет казаться, и далеко не так прост.

– Итак, Александр, чем могу быть обязан? – Арсеньев прервал паузу, устав от холодного взгляда Свечкина.

– Моему другу за рубежом попалась одна очень старинная и редкая вещь, и меня попросили узнать ее историю, что она значит, где была сделана и когда. Вы очень хороший специалист, как мне сказали. Мне рекомендовали вас как человека, знающего все о языческом культе наших предков, о вещах их обихода; как о знатоке глаголицы и оценщике исторических ценностей, артефактов и предметов допетровской эпохи.

– Все верно, – преподаватель кивнул, ожидая, что еще скажет Свечкин.

– Мне о вас говорили преподаватели других ВУЗов, а это, я думаю, немало значит…

– Все так, – кивнул он.

– Я могу рассчитывать на вашу помощь? – Свечкин был вежлив, хоть его и раздражала сухость и высокомерность, исходящая от субъекта в пиджаке и очках.

– Давайте попробуем.

Александр положил на стол фотографии медальона. Глаза за стеклами очков блеснули, но тут же потухли.

– Вам нужно перевести надпись?

– И вообще узнать об этом медальоне.

– Тут написана какая-то бессмыслица. Скорее всего, медальон бутафория.

Свечкин не сомневался, что Арсеньев хитрит по каким-то своим причинам.

– Вы что-то знаете, но не желаете говорить. То, что медальон настоящий, не подлежит сомнению, а вот причины вашего молчания мне не понятны.

– И что же из этого? – он нагло ухмыльнулся, отстранившись от фотографий. – Извините, ничем не могу вам помочь.

Свечкину вдруг дико захотел ударить Сергея Дмитриевича в переносицу, сломав очки вместе с лицом. Видимо, это мелькнуло в его глазах. Арсеньев прочел взгляд, но не испугался, лишь расслабил галстук и расстегнул воротник рубашки. Александр разглядел шрам, оставленный осколком гранаты или минометного снаряда. И тут его осенило.

– Интересно, вы празднуете свой второй день рождения или нет? – поменял тему Александр.

– Вы о чем? – удивление читалось неприкрыто.

– Сантиметр правее и вам пробило бы яремную вену. Это от РГД осколок?

– От Стингера, – в глазах мелькнуло нечто похожее на приветливость.

– Афганистан? Кандагар? Кабул?

– Фергана, – Сергей Дмитриевич повернул голову, изучая Свечкина. – Пограничные войска, 82-84.

– Думаю, несладко было.

– Правильно думаете, – Арсеньев кивнул.

– Дядя там воевал, он боевым офицером был. Хороший мужик, но бухал безбожно.

– А вы его не осуждайте, – в глазах Арсеньева мелькнула молния. – Вам не понять, что там творилось. И не узнать, каково…

– Я пороху нормально понюхал, дядя, и не тебе мне рассказывать, что такое война. У меня шкура трижды продырявлена, и за свою жизнь я успел поменять восемь горячих точек, – Свечкин завелся. – Не хочешь говорить про медальон – черт с тобой, но свои суждения обо мне при себе оставь! – Александр встал и, взяв фотографии, не спеша пошел к выходу.