Тропинки к паучьим гнездам

Время за чтением пролетело незаметно, и, дочитав все до конца, я опомнился только в три часа ночи. В другое время, прочитанное, можно было бы расценить, как очередную дешевую подделку в духе наших дешевых времен. Очень уж все напоминало скандальную когда-то Суворовскую книжку «Аквариум». Да и наши во Вьетнаме как-то были ни к селу, ни к городу, если бы не одно «но», меняющее в корне мой подход к этой кипе из пожелтевших бумаг. Если бы не одно «но», из-за которого мне стало зябко после прочитанного, несмотря на хорошо отапливаемую московскую квартиру. Я глубоко затянулся сигаретой и с шумом выдохнул дым в потолок. Бумаги эти передал мне глубокий старик, генерал-полковник в отставке, Геннадий Дмитриевич – сосед по даче.

Я встал, потянулся и подошел к окну. Мелкий снег все так же плотно опускался на город, и в свете уличных фонарей картина эта напоминала какую-то сценическую фантасмагорию. Благодать, да и только. Я люблю такие ночи. Мне нравится в такое время гулять по Москве, когда вся мерзость большого города как бы покрыта тонким макияжем снега, и бесшумно проезжающие, редкие машины, поскрипывая свежевыпавшим снегом, вызывают чуть ли не умиление. Но сейчас мне было совсем не до прогулок.

С Геннадием Дмитриевичем, подтянутым стариком, соседом по даче, мы были знакомы достаточно давно. Высокий, с редкими седыми волосами, острым четким профилем, он больше походил на какого-то английского аристократа, случайно забредшего погулять и посмотреть на ближнее Подмосковье. Жил он одиноко, хотя особым пуританством не отличался. Мы часто проводили с ним вечера, беседуя за чашкой чая, а иногда, бывало, попивали и кое-что покрепче. Часто наша беседа была о реалиях современной жизни.

Геннадий Дмитриевич обладал острым умом аналитического склада. И каждый раз его анализ сложившейся ситуации был настолько аргументирован, что мне оставалось лишь в конце восхищенно соглашаться с ним (несмотря на мое, чисто профессиональное свойство перечить во всем). Кстати, многие из его прогнозов в последствии оправдывались, чего не скажешь о прогнозах наших новоиспеченных государственных мужей.

Я журналист и, естественно, пытался выспрашивать моего собеседника о его жизни. Но каждый раз Геннадий Дмитриевич или отшучивался, или отвечал очень невразумительно. От этого мое любопытство распалялось еще больше, но ничего добиться от старика я не мог.

– Андрюша, дорогой, ничего интересного я рассказать тебе не смогу. Я всего лишь был кабинетным военным и кроме папок да бумаг в руках ничего не держал, – говорил он мне и по-стариковски тяжело разводил руками. – Это ты мне расскажи, что в мире делается. Какой бандит кого зарезал, почему и за сколько! А что я, старик, тебе могу интересного рассказать? Да ничего! Вы все уже про нас знаете. Сам не раз, наверное, в своей газете статьи публиковал про репрессии, про Сталина, Брежнева… – при этом в глазах Геннадия Дмитриевича проскакивала хитринка.

Вот так мы и подкалывали друг друга, сидя то за чаем, то за водкой, а то и за виски, который Геннадий Дмитриевич любил и умел пить в многочисленных сочетаниях. Собеседником он был интересным, и мы с удовольствием общались друг с другом, пока наши супруги сидели и обсуждали между собой разные женские проблемы.

Год назад Римма Станиславовна, жена Геннадия Дмитриевича, скончалась как-то тихо и неожиданно. Она просто легла ночью спать и не проснулась утром. Похоронили ее на Домодедовском кладбище. На похоронах Геннадий Дмитриевич стоял осунувшийся, и в его взгляде читалась беспредельная тоска одинокого человека.

С того дня Геннадий Дмитриевич сильно сдал. Он как-то похудел, сник, стал необщительным. Я много раз приглашал его к себе в гости на ужин, но на все мои приглашения он отвечал отказом и грустно улыбался. Тогда Ольга, моя жена, под разными благовидными предлогами стала носить ему еду.

Вчера я был сильно удивлен, когда Геннадий Дмитриевич позвонил мне на мобильник и спросил смогу ли я подъехать к нему? Естественно, я пообещал, что подъеду, но поскольку в редакции у меня была запарка, я выехал с работы около шести вечера, а пока пробирался по МКАДу из центра через вечные московские пробки, стало уже восемь. Так что в Жуковку я попал уже в начале десятого.

Я не встречался с Геннадием Дмитриевичем уже с месяц, и за это время он сильно сдал.

– Ну, здравствуй, Андрюша. Что-то забыл ты старика. Или не интересен стал я тебе? – с грустной улыбкой встретил меня Геннадий Дмитриевич.

– Да, что вы! Что вы… Просто заморочки на работе. Да и Ольга с ребенком дома сидят, простудились оба. Вот и не появлялся! – ответил я, шумно отряхиваясь от снега и с тревогой поглядывая на старика. Очень уж тот постарел. Сквозь тонкую кожу на висках просвечивала голубая сеть вен.

– Ну да шучу, шучу. Все понимаю. Устал, небось, пока сюда добирался. Проходи, согрейся. … Почаевничаем…

Пока я снимал куртку и вешал ее вместе с шарфом и кепкой на вешалку, Геннадий Дмитриевич уже накрыл на стол. В зале горел ночник, уютно освещая желтым пятном маленький столик с двумя чайными стаканами, тортом и тарелками.

– Алкоголь не предлагаю, – с тонкой усмешкой обратился ко мне Геннадий Дмитриевич. – Не из-за жадности, а просто ты за рулем. Но если что – только скажи…

Я отрицательно замотал головой и удобно развалился в кресле, обхватив ладонями горячую чашку чая.

– Ну как Ольга? Как ребенок? Что там со здоровьем случилось? Что-то серьезное?… – подтягивая второе кресло к столу, спросил Геннадий Дмитриевич.

– Слава богу! Все живы, здоровы. Обычная московская простуда, каждый год то же самое. Отсидятся дома – пройдет. А вот вы, Геннадий Дмитриевич, выглядите что-то не важно. – Я звучно отхлебнул чай. – Может в город? Что вы тут сидите один? Зима пройдет, приедете на дачу – все тут будем, ну и веселее станет жить… – как-то вяло попытался я побалагурить.

– Да нет, Андрей, – усмехнулся старик. – Мне и здесь хорошо. Тишина. Никто не раздражает. Магазин рядом. Все что нужно покупаю, слава богу, сам…

Я потянулся за сигаретой. Закурил и вопросительно взглянул на Геннадия Дмитриевича. Ведь не чай же пить он меня вызывал с такой поспешностью? А пока старик собирался с мыслями, я, не спеша, затянулся сигаретой.

Еще одно, за что я уважал Геннадия Дмитриевича – возможно, для кого-то это покажется смешным и нелепым – было то, что он не реагировал, как курсистка на курение у себя дома. Для большинства моих соотечественников курение в их квартире приравнивается чуть ли не к акту осквернения святыни. И независимо ни от чего – гость ты или не гость, ты изгоняешься в лучшем случае на кухню. И хозяин дома с каким-то восхищением собой и выражением чисто совкового снобизма на лице, затягиваясь сигаретой в компании гостя, гордо заявляет, что «у них в квартире не курят!». А когда уж выгоняют на лестничную площадку! … Словом, такого «гостеприимства», впрочем, как и настойчивого подсовывания тапок, у Геннадия Дмитриевича не было, хоть и жил он сейчас один. Вот за это я его очень уважал с первого дня нашего знакомства.

– Понимаешь, Андрюша, обнаружил я у себя тут одну штуку… Ну и подумал, что это тебе пригодится, – Геннадий Дмитриевич встал, подошел к книжному шкафу и медленно стал доставать оттуда, как бы сомневаясь в правильности того, что делает, небольшой бумажный сверток.

– Это что-то вроде то ли дневника, то ли мемуаров. Не моих… Не моих, – отмахнулся он от моего удивленно-вопросительного взгляда, выложив сверток передо мной на стол.

– Просто я подумал, что это было бы тебе интересно … Конечно кое-что я оттуда изъял… лишнее.

Я потянулся за свертком и уже собирался его развернуть, но Геннадий Дмитриевич остановил меня:

– Не сейчас … Поедешь домой, в спокойной обстановке … Не спеша. … А сейчас допивай свой чай и айда… Ольга, небось, заждалась.

Он как будто спешил меня выпроводить, пока не передумал отдавать сверток. И я решил, что мне действительно пора уходить. Тем более, что меня стало разбирать любопытство. Я наскоро попрощался со стариком и, прихватив сверток, вышел к машине.

Всю дорогу до Москвы я боролся с желанием остановиться и развернуть пакет, но неимоверным усилием воли сдерживал себя и гнал автомобиль по пустеющим улицам к дому…

Я журналист. И, слава богу, обстоятельства моей жизни сложились так, что мне не пришлось в отличие от своих коллег и друзей менять свою специальность из-за материальных проблем. Мои родители, врачи по профессии, в благословенные советские времена, когда их работа оплачивалась соответственно, да и льгот было достаточно, сумели обеспечить себя дачей и квартирой в центре Москвы. А когда скончалась бабушка, то мне в наследство досталась еще одна квартира на Остоженке. И вот я, как любой уважающий себя москвич, сдав бабушкину квартиру приезжей с Кавказа на заработки семье, обеспечил себя тем прожиточным минимумом, который у многих считается максимумом счастья. Но в отличие от многих москвичей, я решил не спиваться и не деградировать, благодаря своим дивидендам, а попытать счастья на поприще своей профессии.

На поверку оказалось, что журналистика в современных реалиях сходна с проституцией не только по признаку древности. И мне пришлось поменять ряд редакций из-за несхожести во взглядах на освещение ряда проблем. В один из таких моментов своей жизни я вдруг понял, что рискую попасть в «черный список» вечно неугодных журналистов, чего мне, естественно, не хотелось совершенно. Вот тут я и нашел работу в одной редакции, где платили средне и требовали соответственно: в общем, все как всегда… Так что особым ничем я не выделялся, разве что квартирой на Остоженке, да и у Ольги была квартира в Ясенево, которую мы тоже благополучно сдавали.

И вот на фоне этой идиллии Геннадий Дмитриевич, мой сосед по даче, подсунул мне стопку пожелтевших страниц, от которой прямо-таки несло неприятностями. Сигареты кончились, а Ольга стояла в халатике в проеме двери и вопросительно смотрела на меня. За окном в тишине плотно падал мелкий снег, и мне вдруг захотелось выйти и погулять.

– Оль, давай погуляем чуть-чуть? Вот и сигареты кончились.

– Да ты что, с ума сошел, четвертый час ночи! – но глаза у жены озорно блеснули.

– Да ладно тебе ломаться. Впервой что ли? Пройдем до «Яра». Там как раз палатка «24 часа». Я сигареты куплю – и обратно. Подышим чистым воздухом – на улице тишина. Только оденься потеплее, а то опять температура поднимется.

Ольга без лишних слов повернулась к гардеробу. Я благодарно посмотрел ей в след, и начал натягивать на ноги ботинки…

На следующий день я позвонил Геннадию Дмитриевичу и договорился с ним встретиться. Встреча должна была состояться вечером того же дня, и я, наспех закончив свои дела в редакции, в шесть уже сидел за чашкой чая у старика. Выглядел он еще хуже, чем вчера – какой-то бледный, с нездоровым лихорадочным румянцем на щеках.

– Геннадий Дмитриевич, насчет того, что вы дали мне вчера прочитать… – я как-то мялся, не зная, как начать разговор. Но про себя, по дороге сюда твердо решил без церемоний выведать у старика все насчет происхождения рукописи. – И есть у меня к вам вопросы.

– Да уж. Предполагаю, что найдутся – усмехнулся Геннадий Дмитриевич. – Настолько предполагаю, что уже даже почти пожалел, что отдал тебе эти бумаги.

– Поздно, Геннадий Дмитриевич. Поздно. Дело сделано. – Вяло отшутился я. – Так вот, откуда у вас этот сверток? Как он к вам попал? Первый вопрос…

– Андрей, давай так… – перебил меня старик, – я понимаю, что у тебя должны были возникнуть вопросы, и понимаю, что если уж я добровольно и собственноручно передал тебе этот сверток, то должен ответить тебе на кое-какие из них. Но пойми и ты меня, старика. Мне трудно объяснить все подряд не столько из-за нежелания этого делать, сколько из-за состояния здоровья.

Только теперь я заметил, с каким трудом ему удается разговаривать. Почти после каждого произнесенного слова он тяжело переводил дыхание.

– У меня рак поджелудочной железы с метастазами в печень и, как я понимаю, жить мне осталось недолго. Это я узнал с месяц назад – долго убеждал врача сказать, что происходит. Если бы недавнее наше знакомство с ним, он бы не сказал ни за что. Это уж точно… – старик грустно улыбнулся каким-то своим воспоминаниям.

– Извините… Геннадий Дмитриевич, что же вы мне не сказали?… Соболезную. Может, я не вовремя? – от неожиданности я начал бормотать всякую чушь и даже привстал, намереваясь уйти.

– Да садись ты, садись! Расслабься… – махнул он рукой. – Я это все к тому, что отвечать буду медленно и недолго. Остальное додумаешь сам – умный ведь!.. Так вот, откуда это у меня спрашиваешь? Досталось, вроде как, по наследству, – усмехнулся Геннадий Дмитриевич. – Я тебе не лгал, когда сказал, что имел дело с бумажками да папками… Я был какое-то время начальником того учебного комплекса, где закончил свои мемуары капитан Карташов.

Геннадий Дмитриевич сделал глоток минералки, слегка усмехнулся и продолжал:

– Понимаешь, Андрей, для него это было что-то вроде подведением итогов своей жизни. Сливом для эмоций. Выпусканием паров, что ли…

Я забыл про чай, про болезнь старика. Мне уже расхотелось домой. Журналистский азарт, а впрочем, и элементарное любопытство взяло вверх надо мной.

– А как он, Геннадий Дмитриевич, все это свое творчество хранил в тайне? Как его не засекли хотя бы за письмом? Ведь, как я понимаю, условия жизни у него были не санаторные, правильно? – почему-то я перешел на шепот.

– Правильно, Андрюша. – Взгляд у старика стал чуть ли не озорной. – Я знал, что он пишет. Это я ему давал бумагу и ручку. Он меня попросил об этом.