Траектория превосходства

– Нет, нет, нет! – перебил его Джон. – Бедный – это такой, как все те бездельники, что живут на пособие. Истинный. Идейный.

– Хромого возьму, – важно отреагировала мадам Розалинда. – Наложу ему повязку мою фирменную – через день будет скакать по горам как козлик.

– И снова нет! – с выражением ответил хозяин дома, радостно окинув взглядом собравшихся. – У вас нет с собой привычных вещей, мазей…

– У меня всегда при себе мази, – обиделась упрямая мадам Розалинда.

– Эх, – только и вздохнул Джон. – Хорошо. У вас есть привычные вещи, но в этом случае они занимают еще одно место в машине. Целиком. А багажник, предположим, уже забит провизией. Все возят с собой провизию. Ну что, кого берете?

– Хромого возьму, – невозмутимо повторила мадам.

– Ладно, мадам, понял. Кто еще?

– Шизофреника и хромого, – басом проговорил джентльмен с густыми усами и скошенным подбородком. – А по дороге решу: может, высажу кого-то из них. За шалости. А бедного – ни за что, он привык жить на халяву, а у меня провизия в багажнике, а у него ручонки ловкие… Вы пони маете, к чему я.

– Да, да, Стив, твоя позиция ясна. Принято. Кто еще?

– А шизофреник разве до провизии не дотянется? – вдруг вступил кто-то в спор с усатым Стивом. – Кто знает, что у него на уме?

– Ничего. Он шизофреник, – отрезал Стив. – Будет себе витать в своих мечтах, сам с собой разговаривать. Главное, что мне мешать не будет, и уж тем более во что-то вмешиваться. У нас ведь у людей часто так – чуть внештатная ситуация, и все командиры. Нет уж. Командиром буду я.

– Нет, я шизофреника никогда не возьму, – сказал мужчина, слегка похожий на мексиканца, никогда не снимавший очков. – Он за себя не в ответе. Так почему же я за него в ответе буду? И потом, шизофреник – он ведь ничего не зарабатывает, а стало быть, живет на пособие, а стало быть, он бедный! Бинго! – и хитрый «мексиканец» усмехнулся.

– Ок, кто еще? Мехмет, ты?

– Я поддержу мадам Розалинду, – ответил Мехмет, недобро сверкнув глазами в ее сторону. – Все эти бедные и шизофреники… Меня скоро от них мутить начнет. Джон, ты мастер держать слово: это очень сильный эксперимент…

– А то, а то… Джон сказал, Джон сделал. Я держу свое слово перед вами, как Ной, – и он рассмеялся.

После Мехмета было опрошено еще несколько человек, и пришло время подводить итоги. Оказалось, что в лидеры вырвался хромой, оставив бедного и шизофреника далеко позади, в ужасающей смеси из автомобильных выхлопов и смертельного газа. Вечер близился к кульминации – собравшиеся приготовились узнать точку зрения самого Джона.

– В ваших рассуждениях, – начал он тоном знатока, – вы упустили один важный момент – ценность свободных мест в автомобиле. Вы же могли потом встретить еще много людей, по характеристикам превосходящих не то что бедного, но даже хромого. Я бы никого не взял. Дефективность поощрять не нужно. И вы бы никого не взяли, будь это реальность, а не мысленный эксперимент. Ведь я не зря употребил слово «альтруист». А мы не чертовы альтруисты, мы реалисты! – Джон вдруг распалился и далее продолжил более эмоционально. – Кто-то из вас в мирное время приютил у себя бедного, или шизофреника, или хромого? Кто-то из вас хотя бы подумал об этом? А что вы тогда будете делать в дни, переломные для всего человечества? Неужели станете белыми и пушистыми, альтруистами? Альтруист – это альбинос, запомните это! А альбиносы умирают раньше других, особенно в дни катаклизмов. И, думаю, вы согласитесь со мной, здраво пораскинув мозгами, что самое лучшее решение в данной ситуации – резко дать по газам и оставить всех этих неудачников позади. Иначе они вас потопят!

Реакция была замедленной. Когда собравшиеся поняли, что хозяин дома завершил речь, раздались жидкие неуверенные хлопки и робкие возгласы одобрения. Но по мере того, как все оглядывались по сторонам в поисках поддержки, вал аплодисментов нарастал, превращаясь в настоящую шумовую волну.

– Да, черт возьми! Да! – кричал усатый Стив с сильной хрипотцой в голосе. Остальные фразы сливались в общий поток и были трудноразличимы: все аплодировали, и Мехмет – вместе с ними.

Логика выживания, эта глубинная логика, засевшая в подсознании каждого человека, безошибочно надавила на правильную струну. Нотки тревоги остались в сердце, как страж, закрывающий его от любого поползновения «альтруистической заразы». Страж, не дающий ему обращаться вовне в поисках смыслов, которые бы напитали его энергией, заставляющий его искать входы и выходы внутри себя, таким образом подтачивая себя изнутри.

Во всех ли случаях применима мораль? На этот вопрос можно получить различные ответы – в зависимости от того, с какими потерями для человека связано моральное поведение. Когда Мехмет рассказал мне эту историю, я, как, наверно, большинство из вас, подумал, что точно взял бы хотя бы двоих, а кого именно – это уже вопрос жребия, а не моей прихоти. Но любое дополнительное условие этой задачи может кардинально влиять на ответ. А что, если бы я ехал к семье, или же к начальнику бункера с каким-нибудь недостающим прибором? Каждый взятый мной пассажир уменьшил бы вероятность моего выживания, ставя под угрозу жизнь семьи или даже целого множества людей, укрывшихся в бункере. Есть ли в таких ситуациях правильное, моральное решение задачи? Почему тех, кто вдруг оказался со мной на одной дороге, я должен ценить больше, чем остальных? Единственное их отличие от других – небольшое географическое расстояние от меня, а не хромота, бедность или шизофрения…

– 4 –

«А как же жена Мехмета?» – спросит вдруг вдумчивый читатель. И действительно, с момента переезда в США о ней не упомянуто ни слова. Это не случайно: последнее, о чем Мехмет хотел говорить со мной – отношения с Мартой в тот период. Я могу восстановить картину событий лишь по косвенным признакам.

Во-первых, многое указывает на то, что в Париже любовь магнитом тянула их друг к другу. Но после, через пару лет после переезда в США, что-то произошло. Кто был инициатором охлаждения отношений, с уверенностью говорить трудно. Да и бывает ли у таких процессов инициатор? Или обе стороны в равной мере раскачивают лодочку? Тем не менее, ясно одно – сон, который увидел Мехмет на излете первого года пребывания в США, если и повлиял на отношения, то далеко не сразу.

Во-вторых, после рождения ребенка Марта перестала сниматься и полностью посвятила себя воспитанию дочери. Судя по отрывистым комментариям Мехмета, она общалась с ней гораздо больше, чем с мужем. Как казалось Мехмету – слишком много. Но разве можно судить о таких вещах по рассказу одной стороны, и не спряталась ли здесь глупая ревность?

В-третьих, сам Мехмет стал гораздо чаще пропадать на стороне, причем все чаще – в «Салуне у Люсьен», где можно было слиться с остальными игроками в покер, вдыхая такой приятный порой дым настоящих сигар. «Культурный клуб» Джона У., видимо, оставил в душе Мехмета слишком тягостные впечатления в лице мадам Розалинды (с тех пор он старался избегать ее, чтобы не нарваться на новые откровения)…

* * *

Как-то на выходе из салуна дорогу Мехмету преградил вытянутый человек в черном плаще. Шел дождь, но человек не раскрывал зонта, а стоял, опираясь на него обеими руками, как на обыкновенную тросточку. А крупные капли, не обращая внимания на насупленное вечернее небо, весело соревновались в скорости, оставляя на плаще, слегка потрепанном, но добротном, все новые и новые русла для озорниц-последовательниц. Человек прищурился, будто бы сомневаясь в чем-то, но когда Мехмет попытался обойти его, вежливо, но твердо встал у него на пути.

– Можно сделать шаг влево? – спросил Мехмет с претензией, после пятисекундного промедления.

– Не можно, – только и ответил черный человек, все так же опираясь на «тросточку», но на этот раз с каким-то надрывом, словно пытаясь пробурить в асфальте нефтеносную скважину.

Мехмет больше ничего не говорил. Он просто стоял и устало смотрел странному человеку в глаза. В его взгляде читался даже не вопрос, а утверждение: «сейчас пройдет еще секунд десять, и ты уберешься с моего пути»…

– Вы только не нервируйтесь, – поспешно заговорил человек в черном, но это его не спасло: силовое возмездие настигло странного долговязого человечка и, как дождь поступает с пылью, прибило его к земле.

– Постойте, постойте! – прокричал он. – Я только хотел спрашивать, чтобы нашелся человек!

Мехмет притормозил. Что-то необычное содержалось в голосе человека, но не настолько необычное, чтобы быть незнакомым… Акцент с едва заметным придыханием, какая-то старо-европейская манера в жестах – паззл сложился. Этот человек был французом.

Несмотря на то, что Мехмет прожил во Франции лишь немногим более трех лет, он успел всей душой полюбить Париж и его жителей – ведь это были (с высоты прожитых лет) самые счастливые годы его жизни. И он не мог не обрадоваться французу в далекой, пока еще не прикипевшей к сердцу Америке, даже при таких курьезных обстоятельствах.

– Pardonmoi, – произнес Мехмет сокрушенно. – Это недоразумение.

– Вы из Франции? – удивился человек в черном.

– Да, как и вы. Как ваше имя?

– Фрэнк, – человек поморщился. – Франсуа. То есть был Франсуа, а теперь Фрэнк, – он закончил говорить, и губы его легли в такую диспозицию, будто бы он только что съел целый лимон с кожурой.

Они познакомились. Оказалось, что Фрэнк искал одного давнего парижского знакомого, который, по слухам, пару дней назад обосновался где-то в городе. Фотография лысого мужчины с тонкими, как кончик шнурочка, усиками, ни о чем не говорила Мехмету. Поэтому разговор быстро перекинулся на род занятий собеседников. Узнав, что Мехмет музыкант, Фрэнк выразил надежду, что когда-нибудь услышит его игру в атмосфере приятного культурного вечера. Сам же он о себе сообщил немного. На прямой вопрос Мехмета он ответил: «Проедаю наследничество».

«Отлично!» – воскликнуло в тот же миг сознание Мехмета. Это был как раз тот человек, который был ему нужен – обладатель массы свободного времени, культурно близкий и какой-то нелепо-трогательный. Так маленький курьез положил начало их продолжительному общению.

* * *

Фрэнк оказался большим фанатом скорости – он не пропустил ни одной гонки серии NASCAR, проходившей в Шарлотте, посещая их регулярно, дважды в год, с 1949 года. В те выходные должен был состояться очередной этап – юбилейный, десятый по счету.

Трасса располагалась к западу от центра города по бульвару Уилкинсона (открытое в 1926 году первое четырехполосное шоссе Северной Каролины), названному в честь местного банкира и промышленника, стоявшего у истоков идеи соединения Шарлотта с пригородом города Гастония, в котором концентрировалось большое количество текстильных фабрик. Выезд из центральной части Шарлотта четко обозначался парой одноэтажных супермаркетов, напоминавших магазинчики на заправках (только чуть-чуть длиннее).

Бульвар некоторое время тянулся вдоль железной дороги, но затем резко уходил направо. Где-то там, неподалеку от современного международного аэропорта, и располагалась трасса – грунтовый овальный трек длиной три четверти мили (1,2 км). Как рассказал Фрэнк, на первую гонку в июне 1949 года собралось почти 13 тысяч болельщиков. В этот раз народу было поменьше – трасса постепенно теряла популярность, и ее история близилась к закату (уже в 1957 году, буквально через пару лет после описываемых событий, она была закрыта и превратилась в унылый пустырь).

И вот, гонка началась. Как только машины тронулись, температура воздуха, показалось Мехмету, поднялась разом на несколько градусов, превращая стадион в парилку для истинных любителей. Солнце показывало себя как самое что ни на есть летнее, но на кончиках лучей несло осень. Фрэнк без остатка растаял в атмосфере стадиона, Мехмет же, как морская соль, медленно растворился в ванне своих эмоций. Осень проглядывала отовсюду, хоть и очень тщательно это скрывала. Мехмету чудилось, что ее желтизна отсвечивала даже у него в волосах. Небо ярким голубым лоскутком прикрывало наготу стратосферы, но если бы кто-то осмелился сорвать этот кусочек воздушной ткани, он бы увидел, что и цвет стратосферы – желтый.

Мехмет вдруг вспомнил одного музыканта, который приезжал на гастроли в желтых ботинках. Какой-то экстравагантный австриец, никогда не снимавший бабочки – по слухам, даже в кровати. Он чудесно играл на скрипке, но все-таки совсем не так нежно, как Хотидже. Дже…

Дочери Мехмета было уже почти пять лет, и он любил ее, но… на расстоянии. Когда он приходил домой, Марта всегда была рядом с Дже. Он успевал только нежно провести двумя пальцами по ее светлым локонам, а затем отправлялся на кухню, поглощать ужин. Когда он заканчивал вечерние дела, то обычно обнаруживал, что Дже с мамой уже крепко спят в ожидании следующего утра, и ему ничего не оставалось, как присоединиться к ним.

В парки развлечений и прочие увеселительные места они почти не ходили – Марта говорила, что Дже слаба здоровьем, и такие поездки могут ей повредить. Мехмет верил (и, конечно, в полном соответствии с представлением о мужчинах как лентяях, не проверял). В общем, он был не из тех, кто любит и умеет заглядывать близким в душу, вытаскивая оттуда золотые крупицы истины. Его устраивало тихое спокойствие быта по-американски, с вечно улыбчивыми соседями и барбекю по выходным. В целом, ему не на что было жаловаться. Все было по-ночному тихо. По-ночному…

Над стадионом уже смеркалось. В такие минуты было особенно легко спутать лето с осенью. Насмотревшись на идеально скроенные гоночные машины, зрители начали заползать в свои усталые от долгого ожидания автомобильчики – старые, потрепанные, купленные в кредит. На этом фоне автомобиль Фрэнка выделялся. Черный, отполированный, вытянутый, он, как отдельная, ни на что не похожая планета, словно висел над асфальтом, а за рулем восседал, опрятно одетый, личный водитель хозяина машины Сэм.