Бунтарь ее величества

– Верно, видел я у тебя родинку на груди, – сказал Белоусов. – Но разве там орел? Просто пятно родимое. Ты и сам не говорил, что там орел был.

– Не говорил, потому что время не пришло мою тайну открыть! – с большой важностью произнес Пугачев. – А теперь, когда царский гонец явился, могу тебе сказать: да, там ясно виден орел. Я и Павлу Петровичу так же ответил: да, мол, есть такой знак. А он мне говорит: «Вот видишь! У тебя на левой груди виден двуглавый орел, символ царской власти. А на правой груди ничего нет?» Я отвечаю, что нет. «А должен быть. Ты уж постарайся, чтобы к осени непременно был знак. Там должно быть нечто вроде твоего портрета. Пусть он будет небольшой, вроде того орла. Этого хватит. Тогда простые люди тебе охотней поверят». «Так я, выходит, должен людям осенью открыться?» – спрашиваю. «Да, не позже осени, – говорит Павел Петрович. – Точный срок я тебе позже скажу, уже на месте, на Яике. И срок скажу, и советом помогу. А пока ступай». И с тем меня и отпустил.

– Стало быть, этот Павел Петрович велел тебе самому второй знак нанести? – уточнил Белоусов. – Какое же тут чудо? Это, брат, больше похоже на сговор.

– Молчи, молчи! – воскликнул Пугачев. – Тут дело тонкое, государево! Не твоего ума дело! – Он вскочил с лавки, прошелся по комнате, бормоча: – Такой вельможа важный… И в свите фельдмаршала состоит. И все в доскональности про меня знает. Разве такого не может быть, чтобы мои мамка и батя от меня происхождение мое утаили? А Гришка Отрепьев разве не царствовал на Руси? И начинал, кстати, отсюда же, из польских пределов…

– Вот ты уже и Отрепьева вспомнил… – с понимающим видом произнес Белоусов. – Ладно, не буду повторять Александра Сергеича, напоминать тебе, чем тот Гришка закончил. Скажи лучше, что ты сам собираешься теперь делать?

– Что делать? Что собирался, то и буду делать. На Яик поеду. Тем более что Павел Петрович мне так повелел, обещал меня там найти и срок назвать. А ты со мной поедешь ли, как намеревался?

– Отчего же не ехать? Поеду, – ответил Белоусов. – Только давай уговоримся, что для меня ты по-прежнему останешься Емельяном Ивановичем. Ты ведь не будешь требовать, чтобы я звал тебя именем императора и служил, как императору служат? А то мне тяжко будет, в сумление могу прийти.

– Ладно, разрешаю, – произнес Пугачев с важностью. – Мне, брат, и самому так проще будет; да и Павел Петрович не велел до срока мне имя свое открывать. Да, скажи, а что за Александр Сергеич, которого ты давеча поминал?

– Да был такой человек, старинного дворянского рода. Ученый человек, большого ума. Ну, да не про него сейчас речь. Ладно, пойду лошадей проведаю, посмотрю, довольно ли им овса задали.

И с этими словами спутник Емельяна Ивановича надел бешмет. Убедившись, что Пугачев за ним не следит, а разговаривает со слугой и требует подать ему водки и мяса, взял зачем-то свою шашку, седельную сумку и вышел из корчмы. Затем заглянул на конюшню, проверил, задан ли корм его коню. Только в горницу уже не вернулся, а вывел своего Баязета за ворота, сел в седло и направился к присутствию, где был сегодня его товарищ. Доехав до места, казак спешился, вошел внутрь и обратился к сидевшему в приемной писарю:

– Скажи-ка, сударь, а где тут помещается приезжий вельможа из свиты фельдмаршала Суворова? Павел Петрович его звать. Тут мой брат с ним давеча беседовал и мне велел прийти, потому как у его светлости до казаков есть дело.

– Это правда, был тут такой вельможа, – ответил писец, – но уж давно ушел. Верно, отправился к губернатору – все знатные особы, которые в Жешув приезжают, там останавливаются.

Михайло Белоусов поблагодарил писаря и отправился в центр города, к дому губернатора. Вряд ли он мог надеяться проникнуть в этот дом – простым казакам доступ туда был заказан. Однако ехал казак уверенно. А подъехав к дому, стал расспрашивать стоявшего у дверей швейцара, одетого в ливрею, давно ли прибыли фельдмаршал Суворов и люди из его свиты и где расположились. Швейцар с удивлением взглянул на казака и заявил, что тому, видно, кто-то по глупости ту новость сбрехал, никакой фельдмаршал за последний год в Жешув не приезжал и вообще никаких гостей сейчас у губернатора нет. Однако этот отрицательный ответ почему-то казака Белоусова нисколько не расстроил. Он вежливо поблагодарил губернаторского слугу, снова сел в седло и поехал прочь. Только двинулся он не в сторону корчмы, а совсем в другую сторону – к дороге на Варшаву. По дороге он все приговаривал себе под нос:

– Стало быть, Павел Петрович… Вариантов тут может быть много… Ну, да следствие покажет…

Глава 5

Апрель 1773 года в столице Российской империи Санкт-Петербурге и его пригородах выдался исключительно теплым и солнечным. По сему поводу славная императрица Екатерина Алексеевна соизволила часто совершать прогулки по любимому ею парку Царского Села. В окружении фрейлин и придворных она ходила по парку и вела беседы с людьми, домогавшимися ее общества. А домогались его многие – ведь знакомство с повелительницей империи могло стать началом стремительной карьеры, источником обогащения. Обыкновенно свиту императрицы составляли человек пятьдесят-шестьдесят. Екатерина была не против – она любила находиться в окружении придворных. Ближе всех на прогулке к ней находился ее нынешний фаворит – Александр Васильчиков. Он был приближен к императрице недавно, всего месяц назад, став заменой давнему другу Екатерины графу Григорию Орлову. Замена бессменного Орлова на никому не известного Васильчикова стала, безусловно, главным событием сентября для всего аристократического Петербурга.

В тот день в числе лиц, представленных императрице во время прогулки, оказались двое французов, только что прибывших в Петербург. Один представился как шевалье Николя де Ружен. Шевалье был высок, строен, держался изящно и с большим достоинством. Он произвел на Екатерину самое благоприятное впечатление. Шевалье сообщил, что прибыл из Швейцарии, из поместья Ферне, и привез императрице послание от тамошнего обитателя.

– Ах, так вы привезли мне письмо Вольтера! – воскликнула Екатерина. – Как это мило! Как вовремя! Когда я долго не получаю посланий от великого человека, жизнь становится мне скучна. А кто этот юноша, прибывший с вами?

– Это мой названый брат, Жан Полье, – ответил де Ружен. – Он живописец, одинаково успешно пишет как пейзажи, так и портреты, а также жанровые сцены.

– Что ж, это хорошо, – милостиво кивнула императрица. – Я чрезвычайно люблю все виды искусства. И все они у меня процветают. Моя предшественница, императрица Елизавета, основала Академию художеств, а я основала музей Эрмитаж и много других заведений.

– Да, я слышал о том, что ваше величество оказывает покровительство искусству, – почтительно склонил голову де Ружен. – Равно как и наукам, и литературе. Мой названый брат мечтает о том, чтобы писать портрет вашего величества.

– Что ж, возможно, я дам на это согласие, – улыбнулась Екатерина. – Подойдите, мой мальчик, я на вас посмотрю.

Жан Полье шагнул вперед и склонился в глубоком поклоне. Он был юн, строен, хотя не мог похвалиться тем же изяществом, как его старший товарищ.

– Я глубоко польщен, что могу лицезреть владычицу Севера, – сказал отрок на безукоризненном французском языке. – Ведь я столько слышал о достоинствах вашего величества! И я буду вдвойне рад, если мне будет дозволено писать ваш портрет.

– Если ты столь же талантлив, как и учтив, я дам свое согласие, – кивнула Екатерина. Затем, вновь повернувшись к де Ружену, сказала: – Расскажите, как поживает мой друг Вольтер? Над чем он сейчас работает?

– Больше всего времени он посвящает своему «Карманному философскому словарю», – доложил шевалье. – И дорабатывает свою последнюю трагедию «Танкред».

– А что, в своем «Философском словаре» мой ученый друг все так же нападает на христианство? – спросила императрица. – Если меня что и огорчает в его воззрениях, то именно это обстоятельство.

– Увы, это так, ваше величество, – вздохнул де Ружен. – Он признает существование высшего Разума, но настаивает, что этот Разум вовсе не вмешивается в дела людей. Однако он признает полезность религии для простого народа. Если хотите, я расскажу одну историю, которая хорошо описывает воззрения великого философа на этот предмет.

– Конечно, расскажите! – воскликнула Екатерина. – Мне интересна малейшая подробность из жизни моего друга.

– Как-то при мне Вольтера спросили о Боге. Прежде чем ответить, великий мудрец велел закрыть двери, а затем сказал так: «Бога нет, но я не хочу, чтобы мой слуга и моя жена об этом слышали. А то мой слуга меня зарежет, а жена начнет изменять».

Услышав эту историю, Екатерина от души рассмеялась. Смеялась она искренне, весело, и тут вслед за императрицей заулыбались и засмеялись и все окружающие (хотя лишь те, кто стоял рядом, могли слышать рассказ де Ружена).

– Какая прелестная история! – отсмеявшись, снова заговорила императрица. – Вы подарили мне минуты истинного веселья, а это дорогого стоит. Ну, теперь давайте мне письмо моего друга, я должна его почитать.

Шевалье с поклоном вручил своей собеседнице запечатанное письмо. Екатерина огляделась в поисках места, куда можно было бы сесть. Как назло, поблизости не оказалось ни одной скамьи. Однако выход нашелся. Из толпы придворных выдвинулся молодой человек в гусарском мундире и, поклонившись императрице, поставил на дорожку кресло. Откуда он его взял, было неведомо. С собой, что ли, всю прогулку нес? Но это было неважно. Важно то, что молодой человек был высок, румян, строен и оказался в нужный момент в нужном месте.

– Как твое имя? – с интересом спросила Екатерина услужливого юношу.

– Зорич, ваше величество, – ответил тот. – Семен Зорич. Поручик гусарского полка вашего величества.

– Что ж, Семен, ты очень мил, и я тебя отмечу. Но не сейчас, сейчас мне надо прочитать письмо.

Екатерина сломала сургуч, развернула послание и стала его читать. В это время придворные дружно отошли на некоторое расстояние от погруженной в чтение императрицы. Всем было известно, что она не любила, когда ей мешали во время чтения, отдаваясь этому занятию со всей серьезностью, чем резко отличалась от своей предшественницы Елизаветы. Пока императрица читала письмо, приближенные переглядывались, бросали исподтишка взгляды на двух героев дня: нового фаворита Васильчикова и услужливого юношу Зорича. Кое-кто даже начал шепотом обсуждать возможные перспективы молодого гусара.

Конец всем разговорам и перешептываниям положила сама Екатерина. Дочитав письмо, она сложила его, улыбнулась и, покачав головой, обратилась к де Ружену, стоявшему, как и остальные, в некотором отдалении:

– Подойдите сюда, милый шевалье. Еще раз хочу выразить вам свою признательность за то, что доставили это послание. Как интересно узнавать мысли великого философа!

– Можно ли осведомиться, о чем пишет господин Вольтер? – спросил князь Голенищев, стоявший рядом с де Руженом.

– Ах, мой друг так меня захваливает! Представьте, он называет меня северной Семирамидой! А еще пишет, что в моем лице само солнце знания переместилось с Запада, где оно обитало ранее, на Север. Ну, это уж он преувеличивает. А еще рассуждает о некоторых мерах, необходимых для развития в нашем отечестве разных производств и для налаживания денежного обращения. Скажите, шевалье, а разве наш общий друг хорошо разбирается в денежных делах?

– Да, ваше величество, – ответил де Ружен. – Господин Вольтер, еще живя в Пруссии, весьма успешно занимался банковскими операциями, так что составил себе изрядное состояние. И теперь он совершенно ни в чем не нуждается, разве только в общении с такой великой государыней, как ваше величество.

– Ах, все вы, французы, любите льстить! – довольно улыбнулась Екатерина. – Ладно, пора возвращаться во дворец, к делам и государственным заботам!

С этими словами она встала и решительно двинулась к дворцу. Свита послушно пошла за ней. Все знали, что Екатерина твердо придерживается определенного распорядка дня. Например, теперь, после прогулки, у нее было отведено время для изучения государственных бумаг и приема послов. По этому случаю во дворец загодя прибыли английский посол Гуннинг и прусский посланник барон Кунц.

Войдя в гостиную залу, Екатерина поманила к себе управляющего дворцовым хозяйством Саморукова и что-то негромко ему сказала. После этого по пологой лестнице (императрица терпеть не могла крутых подъемов, и это знали все архитекторы, которые строили по ее заказам) в сопровождении канцлера Бестужева поднялась в свой кабинет.

Придворные стали расходиться. Де Ружен решил, что ему тоже настало время покинуть дворец и вернуться в гостиницу в Петербурге, где он остановился. Но тут к нему подошел дворцовый управляющий и обратился к приезжему с такой речью:

– Милостивый государь! Извольте вместе с господином Полье, что прибыл вместе с вами, проследовать в отведенные для вас покои. Ее величество соизволила распорядиться, чтобы вам были отведены комнаты на первом этаже, в гостевом крыле.

– Как это мило со стороны ее величества! – воскликнул француз. – Жить под одной крышей с повелительницей столь обширной империи – огромная честь. Куда идти?

И они с Полье, следуя за управляющим, прошли в отведенные им покои.

Не успели французы обменяться мнениями о прошедшем приеме, как в дверь постучали и в комнату вошел человек, которого де Ружен уже видел во время прогулки – тот самый граф Голенищев, который спрашивал Екатерину о содержании письма Вольтера.