Яд для императора

В ответ на эти его слова трое руководителей проекта переглянулись, потом дружно усмехнулись, и Григорий Соломонович уже собрался ответить майору, но его опередила Екатерина Половцева.

– Погодите! – воскликнула она. – Как это через две недели?

И, повернувшись сначала к Углову, а затем к Дружинину, она спросила:

– Et mes compagnons qui savent parler le francais?

Теперь настал черед переглядываться для майора и капитана. Было понятно, что кандидат исторических наук что-то спросила – но что именно? Видя их растерянность, она пояснила:

– Я поинтересовалась, умеете ли вы говорить по-французски. И, судя по вашей реакции, ответ отрицательный. Как же вы собираетесь работать в середине XIX века? С вашим языковым багажом вы только с крепостными мужиками сможете разговаривать. Да и то если будете говорить «да» и «нет». Ведь и русский язык в то время был совершенно другой. А в высшем свете основным языком был французский. Без него – никуда. Им надо изучить его, причем в совершенстве. На это двух недель не хватит!

– Вы совершенно правы, дорогая Екатерина Дмитриевна! – воскликнул Нойман. – На освоение языка – причем в том варианте, который был принят в интересующее нас время, – уйдет никак не менее двух месяцев. А ведь вам понадобится не только французский, но еще и польский!

– А это зачем? – спросил Углов.

– А затем, уважаемый Кирилл Андреевич, что смертельными врагами императора Николая являлись участники польского освободительного движения – это вам и Екатерина Дмитриевна подтвердит. И вполне возможно, что именно они погубили Николая. Эту версию вам тоже надо будет проверить, а для этого желательно знать язык. И это еще не все! А умение фехтовать? Танцевать? Ездить верхом? А знание служебной субординации того времени? Манер? Тут и вам есть чему поучиться, а уж вашим товарищам тем более. Вас всех ждет полугодовой курс подготовки. Только этим будете заниматься! И вот тогда посмотрим, готовы вы или нет.

– Некоторые привлеченные нами эксперты настаивали на продлении такого курса до года, – добавил полковник Волков. – Но эти предложения пришлось отвергнуть. Время, понимаете, не ждет. Руководство страны ждет результатов вашего расследования. Так что придется вам уложиться в шесть месяцев.

– А как же 12 февраля? – спросил Углов.

– Это вы с непривычки так спрашиваете, – сказал Нойман. – 12 февраля – это точка, в которую мы должны вас отправить. А уж когда состоится отправка – совершенно неважно. Скорее всего, она произойдет летом. Возможно, 1 августа…

Глава 3

С той минуты, как Государь передал все дела наследнику, состояние его не улучшалось. Правда, придворные медики – и Каррель, и Мандт, и Ерохин – иногда делали обнадеживающие заявления. Например, 14-го числа лейб-медик Мандт, пользовавшийся полным доверием Государя, заявил, что кашель у его пациента ослабел, и сон был крепкий, налицо признаки выздоровления. Однако уже на следующий день, 15-го, у императора появились хрипы в правом легком.

В тот день в одном из залов Зимнего встретились три лица, наиболее близких императору. Это были военный министр князь Василий Андреевич Долгоруков, граф Алексей Федорович Орлов и министр государственных имуществ граф Павел Дмитриевич Киселев. Встреча эта не была специально назначена, произошла, можно сказать, случайно: министр государственных имуществ как раз вышел от Государя, у постели которого он находился чаще других, а Долгоруков и Орлов только что приехали во дворец. Однако, встретившись, они естественным образом захотели обменяться мнениями о состоянии больного и о положении империи.

– Ну, что Государь? – спросил Орлов у министра государственных имуществ. – Мне передавали, что ночью будто бы стало ему лучше?

– Мы все на это надеялись, – кивнул Киселев. – Но эти сведения, полученные от медика Карреля, оказались ложными. Достаточно сказать, что Его Величество уже третий день не принимает докладов. Вы сами знаете пунктуальность Государя в этом вопросе. Чтобы он пропустил чей-то доклад – дело немыслимое. И вот, извольте… К тому же у него появился жар.

– А что лекари? Делают хоть что-нибудь? – спросил военный министр, отличавшийся суровостью.

– Все то же, – отвечал Киселев. – Примочки, горчичники, пиявки… Больше ничего медицина рекомендовать не может.

– А может быть, следует употребить народные средства? – предложил Долгоруков. – Мой денщик, бывало, лечил меня от всех хворей горячей русской баней с веником, да медом, да чаем. Все как рукой снимало!

– Ах, оставьте, князь! – поморщился начальник 3-го отделения. – Вы же знаете, Его Величество не признает всех этих методов «а-ля рюс». Он во всем следует науке. Да и я, признаться, не понимаю всех этих les resettes de ma grand-mere (рецептов моей бабушки). Будем надеяться на лучшее. Ведь у Государя и ранее случались недомогания. Однако всякий раз его могучий организм с ними справлялся.

– Вы правы, князь, – кивнул Киселев. – Но прежде никогда недуг не одолевал его с такой силой. Я только что беседовал с Ее Величеством императрицей. Она не может найти причин для такой упорной болезни.

– Возможно, на Государя удручающе подействовали неудачи военной кампании… – заметил Орлов, бросив искоса взгляд на военного министра.

Тот немедленно почуял выпад в свой адрес и горячо возразил:

– Это все одни лишь слухи! Я на прошлой неделе беседовал с Государем, и он был, как всегда, бодр, энергичен… Отдал ряд распоряжений…

– Но разве он не был разочарован ходом Крымской кампании? – спросил шеф жандармов.

– Ну, надо признать, некоторое разочарование имелось… – нехотя выговорил Долгоруков.

Граф Киселев, как человек умный и чуткий, поспешил вмешаться и вывести военного министра из неловкого положения.

– А скажите, Василий Андреевич, как обстоят дела на театре военных действий? – спросил он. – Есть ли известия от Паскевича?

– Как же, известия я получаю ежедневно, – подтвердил князь. – Правда, доходят они с большим опозданием. Пока ничего утешительного Иван Федорович не сообщает. Евпаторию отбить у неприятеля так и не удалось.

– А что наследник? – спросил Орлов, меняя направление разговора. – Ведь вы, граф, с ним виделись?

– Да, не далее как сегодня утром, – подтвердил Киселев. – Должен сказать, что Его Высочество принимает происходящее очень тяжело.

– Да, я это тоже заметил, – кивнул Орлов. – Он совсем не рвется занять трон. В этом он весьма похож на своего царственного отца. Тот в роковые дни декабря памятного года, я помню, тоже воспринимал восхождение на престол не как подарок, а как тяжкий крест.

– Что ж, это хороший признак, – заметил министр государственных имуществ. – Еще Платон говорил – и великий император-философ Марк Аврелий повторил затем, – что лучшие правители получаются из людей, которые не хотят царствовать.

– Возможно, возможно… – пробурчал шеф жандармов.

– Мне кажется, Его Высочеству надо готовиться к худшему, – заметил Киселев. – Мы все молимся за здоровье Государя, но надо быть готовыми ко всему…

И то худшее, о котором говорил прозорливый министр государственных имуществ, не замедлило свершиться. 17 февраля состояние августейшего больного резко ухудшилось. Ему стало тяжело дышать – так тяжело, что каждый вдох приносил ему одни мучения. «Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? – спрашивал он в полубреду находившегося у постели лекаря Карелля. – Я не думал, что так трудно умирать».

Более Государь уже ничего не говорил. Утром 18-го началась агония, и в 12 часов с минутами сердце императора остановилось.

Начались обычные в таких случаях печальные хлопоты. Надо было выпустить официальный манифест, извещавший о смерти Государя, провести бальзамирование тела, панихиду, затем отпевание и, наконец, погребение. Шеф корпуса жандармов граф Орлов принимал в похоронах самое активное участие. И вот, посреди этих хлопот, 19 февраля, ему доложили, что в приемной дожидается посетитель.

– Кто таков? – спросил шеф корпуса жандармов. – Не из Варшавы курьер? Я жду оттуда рапорта.

– Никак нет, ваше высокопревосходительство, – отвечал секретарь. – Это чиновник для особых поручений при Его Императорском Высочестве – прошу простить, теперь уже при Его Величестве императоре Александре Николаевиче.

– Чиновник от нового императора? – заинтересовался Орлов. – Как зовут?

– Представился как Углов Кирилл Андреевич, статский советник, – доложил секретарь. – А что касается дела, которое имеет к вашему высокопревосходительству, то отвечает, что дело исключительной важности и может сообщить его содержание только в личной беседе.

– Вот как? – левая бровь князя взлетела вверх, что означало высокую степень заинтересованности. – Дел, правда, много, ну да ладно: проси!

Секретарь исчез, и спустя некоторое время в дверь вошел чиновник для особых поручений. Кирилл Углов оказался мужчиной среднего роста с серыми глазами и весьма цепким взглядом, что сразу отметил шеф жандармов. Партикулярное платье сидело на нем не слишком ловко и казалось слегка великовато. «Небось, из военных, – подумал про себя граф. – Недавно вышел в отставку. Судя по его годам, вряд ли мог дослужиться до высокого чина; в отставку вышел, скорее всего, капитаном. А тут сразу статский советник, чиновник 5-го класса, что выше полковника. Недурная карьера! Когда это он успел так сблизиться с наследником?»

Ничего этого князь Орлов вслух, конечно, не сказал. Он решил взять с неизвестным чиновником тактику молчания. С людьми, не слишком уверенными в себе, она часто приносила успех.

Орлов молча указал вошедшему на стул, стоявший сбоку от его роскошного стола. А когда тот уселся, еще некоторое время рассматривал лежавшие перед ним бумаги – выдерживал посетителя, доводил до нужной кондиции. А выдержав, вдруг бумаги отодвинул и уставился на посетителя в упор. Многие, входившие в кабинет графа Орлова, при таком его обращении робели, начинали путаться и вставали в положение подчиненное – хотя были и при высоких чинах, и при званиях.

Однако Кирилл Углов от пристального взгляда его высокопревосходительства нисколько не оробел. Расценив такой взгляд как приглашение говорить, он негромко произнес:

– Я прибыл к вам, ваше высокопревосходительство, по личному поручению нового императора. Вот записка Его Высочества, адресованная вам. В ней изложена суть дела.

И он подал князю сложенный вчетверо листок гербовой бумаги, скрепленный сургучной печатью. Шеф жандармов искоса взглянул на листок; в глаза ему сразу бросился вензель покойного императора в верхнем углу. Этот его взгляд не остался незамеченным.