Zамороченные. Детектив

Чаша терпения переполнилась, когда он вдобавок изнасиловал еще и склокобылу Диану, официальную подругу Глазовыдавливалкина. По версии Вадика, Диана сама была не прочь, но, когда ее застукал Глазовыдавливалкин, немедленно придумала предательскую версию об изнасиловании, зафиксировав в небесном бюро судебно-медицинской экспертизы побои, полученные на самом деле во время бурного, на грани, секса с Пивным.

Так или иначе, Пивной на этот раз вызвал гнев уже не людского, а склоконского сообщества. По поручению Глазовыдавливалкина Морок заморочил Стелле голову, наслав на нее ревность, и она убила любовника, накачав марихуаной, серьезное потребление которой для любителей алкоголя смерти подобно.

По версии Вадика, Пивного сожрала выдуманная и оживленная тем же Мороком Измена, что, впрочем, классической версии, по-моему, вовсе не противоречит. Пивной не умер, конечно, так, как понимают это люди, потому как бессмертен, но с тех пор был лишен права вращаться в склоконских сферах, переключившись исключительно на сферы человеческие, выполняя, по сути, функции искусителя. По мнению Слона, истории о Пивном склоконе объединяют миф об умирающем (и, естественно, потом воскресающем) боге и древнейшие легенды о борьбе героя-одиночки с системными верховными божествами.»

Вадик – автор альтернативных склоконских версий, приятель Слона и вечный партнер по накурке. Между прочим, он, кажется, преподаватель и, кажется, той самой политологии, которую сдают вечерами студенты, мешая нам спокойно работать. Правда, в университете я Вадика никогда не встречал, и не очень представляю его в роли наставника. Если только он не новый Тимоти Лири.

На Вадика в блокноте никакой краткой характеристики не было.

О-о, техасские рейнджеры, – радушно сказал Вадик, открывая нам дверь. – Уже спасли мир? Пришли отдохнуть от забот о судьбах человечества?

Наша служба и опа-а-асна и трудн-а-а, – дурным голосом пропел Слон.

В комнате стоял густой кумар.

А знаменитая рейнджерская дубинка где? – глумливо поинтересовался Вадик.

Ха, – немедленно отреагировал остроумный Слон. – У Саныча на бороде. Курить будете?

И, не дожидаясь ответа, достал из нагрудного кармана еще не взорванный патрон с анашей.

Все сделали по затяжке.

Кроме Саныча.

Он принципиально не курил никогда. Как-то в приступе откровенности, он объяснил мне, что страшнее для него всегда был даже не вред для здоровья, наносимый наркотиками организму, а то состояние блаженной беспомощности мозга, который, кажется, начинает, вкусив анаши, жить своей, отдельной от остального тела жизнью. Из этого я сделал вывод, что Саныч пробовал. Но он добавлял сразу же, что на траве еще никто не останавливался, рано или поздно, мол, любой торчок переходит на героин, а это – концентрированная смерть. И так далее. В таком морализаторском духе, и такими стереотипами, что в компетентности Саныча я засомневался.

Еще по одной затяжке.

Еще по одной.

– Красивая, – задумичиво сказал Вадик, проводя рукой по парте. – Гладкая. Как будто, маслом намазана.

– Ага, – подхватил Слон с воодушевлением. – Ей только в рекламе сниматься.

– Реклама масла, – засмеялся Вадик. – «Вмажься».

Саныч поморщился и включил телевизор. В видеомагнитофон вставил кассету, чтобы потом, если понравится, была возможность пересмотреть.

Слон и Вадик захохотали, сгибаясь пополам, и стало ясно, что это далеко не первый косяк за сегодня. У Слона вид был совершенно уставший и какой-то виноватый что ли. Он отводил глаза и даже смеялся прерывисто, будто лаял. Он был полностью одет, наверное, собирался куда-то. Видно было, что его разрывают Форсаж и Фиксаж, но в итоге, пометавшись, Слон успокоился и уселся на место.

– Витек деньги заносил? – деловито спросил Саныч, размещаясь перед телевизором.

– Не-е, – Слон поднял лицо. – Предлагает товаром отдать. Видеокассетами, говорит, может.

– Кассетами? Какими? – Вадик заинтересовался.

Не все ли равно? Хорошими. Качественными. Их же всегда продать можно.

Кассеты марки «У Мерина». По умеренным ценам.

Оба опять согнулись в приступе безудерного смеха. Саныч махнул рукой и уставился в экран. Там Джеки Чан привычно молотил всех руками, ногами и головой. Падал, вставал, летел и бежал куда-то, и сюжет, как всегда, был второстепенным, а главным – ужимки и прыжки главного героя.

Я почувствовал, что ко мне мягкой поступью подкрался Глазовыдавливалкин. В голове появилась приятная дурманящая тяжесть. Все отступило на второй план, стало неважным, а мысли начали настолько осязаемо ворочатся внутри черепной коробки, что, наверное, забравшись ко мне в ухо, можно было ухватить какое-нибудь особо нерасторопное умозаклчение за пушистый хвост. Мне представлялось, что все мои мысли оформлены в виде разноцветных чисел. Важно проплывала алая «сотня», за ним пряталось фиолетовое «двадцать два», потом пара зелененьких «троек», желтый «ноль», черная «единица». Я ведь и на математический факультет пошел, потому что цифры люблю с детства. Мама рассказывала, как я, еще читать не умел, а уже решал пи помощи кубиков простейшие примеры. Сложить, вычесть и даже умножить и разделить. В старших классах я порой давал правильный ответ раньше, чем успевал хорошенько подумать. Цифры сами складывались в стройную систему, картину, подобную полотну, созданному мазкам импрессионистов.

«200» всегда носило ярко выраженный грязно-рыжий оттенок. «205» – наоборот, ярко-желтый, как индийские сари в болливудском кино. Я сам не заметил, как переключился на раздумья о кабинетах – «эрогенных зонах». У «202» явственно ощущался еще и запах. Тех самых духов, которые, кажется, я и раньше встречал где-то. Может, даже в общежитии.