– Не перебивай! Быть или не быть России, от этой бумажки зависит. Уяснил?
– Так точно! – Такая власть зазвучала в голосе разжалованного гусарского ротмистра, что поручику захотелось встать навытяжку.
– Передашь ему записку. На словах обскажешь всё об этом бое, о том, какое оружие у французов видел. Скажешь, как я погиб… По-дурацки, в сущности, погиб-то…
Жорж опустился щекой на землю и прикрыл глаза.
Льгов осторожно вытащил из его пальцев записку, сложил еще раз, сунул за обшлаг мундира. Хотел наклониться и послушать – дышит ли? Но Заблоцкий внезапно приоткрыл глаза.
– Поспешай, Алёшка, поспешай… Нет, погоди! Слышь, что скажу. – Поручик придвинулся ближе. – Ты даже не представляешь, что сегодня сделал, дорогой ты мой человек. Ты же первый в истории русской авиации, кто провел таран в условиях воздушного боя. За сто тридцать лет до того, как у нас в учебниках истории прописано… Правда, и история у нашей державы теперь другая будет. И от тебя сейчас зависит, какая именно.
Услыхав отдаленный топот копыт, Льгов встрепенулся. Разъезд гусар в жемчужно-серых ментиках на гнедых конях рысил к догорающему монгольфьеру. Корпус кавалерийского резерва Мюрата.
– Ладно, беги, Алёшка, беги! – уловив его смятение, поторопил Жорж. Поднял кулак с зажатым в нем маленьким пистолетом с вороненым стволом. – Я им живым не дамся. И тебя прикрою. Девять патронов им, один – мне. Беги!
Повелительный хрип Заблоцкого подбросил поручика, подобно доброму пинку. Он, виляя по стерне, побежал к лесу. В сердце закипала глухая злоба. Историю России они, значит, переписать задумали? Нет, не выйдет! Русские не сдаются – нас так просто не сломаешь!
Позади с короткими промежутками прозвучали девять выстрелов подряд.
Через несколько вдохов еще один.
Последний.
Олег Быстров. Пораженец
Генералы обступили плотным полукругом. Показалось, даже дышать стало труднее. Будто перед командующим вдруг выросла стена – враждебная, щетинистая, живущая своими тайными стремлениями, амбициями и страстями. Впрочем, почему же тайными? – как раз таки явными.
– Вот, ваше высокопревосходительство, документ, – протянул плотный лист гербовой бумаги Ермолов. – Составили заблаговременно, осталось только подписать и скрепить печатью…
– И что же в сём документе, Алексей Петрович? – спросил он, уже догадываясь, даже почти наверное зная, что написано в бумаге.
– Прошение на имя Его Императорского Величества. – Ермолов сверкнул серым недобрым глазом, седые волосы его, и так-то вечно вздыбленные, казалось, вовсе встали торчком. – О назначении генерала от инфантерии, князя Петра Ивановича Багратиона главнокомандующим Объединённой Западной армией.
– Не извольте беспокоиться, Михаил Богданович, – выдвинулся чуть вперёд Беннигсен. – Командование Первой армией останется за вами, но под началом князя.
Барклай-де-Толли потёр правую руку – ныла и болела с утра нещадно. Память о том страшном ранении с раздроблением кости близ Эйлау. Тогда, став у Гофа насмерть против всей армады Наполеона, он дал возможность именно Беннигсену занять выгодную позицию и дать сражение. А сегодня Леонид Леонтьевич в стане недругов, подталкивает подписать прошение фактически об отставке.
– Господа, мне необходимо подумать, – тихо, но твёрдо произнёс командующий Первой армией. – Надеюсь, вы не будете требовать от меня сиюминутного решения – вопрос первостепенной важности.
– Но и тянуть нельзя, ваше высокопревосходительство, – вступил Нейгардт. Этот и вовсе отирается постоянно в Главной квартире, под крылом цесаревича Константина. И выражает, стало быть, в первую очередь мнение великого князя.
И остальные – генерал-лейтенант Остерман-Толстой, генерал от инфантерии Дохтуров, генерал-квартирмейстер Толь – смотрят на него и в глазах одно: трус, предатель, немец.
Трудно немцу на Руси? Кому как – иному вольготно и сытно. И в чинах, и спокойно – особенно, если поближе к трону. А случись, что ты шотландец, которого почему-то все называют немцем? И идёт война, и происхождение твоё ставит под сомнение твой же патриотизм? Да что патриотизм – ум, знания, умение предвидеть события и строить стратегию. Наконец, личная храбрость и решительность – всё под большим сомнением. Это ли не самый тяжкий груз на душу командира?
– Понимаю, все вы ждёте решительного сражения. Но мне нужно подумать, – упрямо сжал губы Михаил Богданович. На его крутом лбу с огромными залысинами выступили капельки пота.
– Сейчас мы имеем наиболее благоприятное расположение противника, ваше высокопревосходительство, – прогудел Остерман-Толстой. Четвёртый пехотный корпус генерал-лейтенанта славился своими боевыми настроениями. И офицеры, и солдаты корпуса рвались в бой, готовы были гнать французов обратно к Неману безостановочно. Да и многие другие тоже… – Силы Наполеона растянуты от Могилёва до Витебска, от Рудни до Орши. Передушим как куропаток одних за другими!
– Армии соединились, нет больше повода откладывать ответный удар, – поддержал генерал от инфантерии Дохтуров. Его Шестой пехотный корпус тоже рвался в бой. – Нижние чины ропщут, солдаты устали отступать. Если не остановимся сейчас, будем драпать до Москвы. Этого невозможно допустить!
– Поэтому мы настаиваем, Михаил Богданович, – опять протянул бумагу Ермолов. – И я, как начальник штаба, и все мы, здесь присутствующие – настаиваем: или наступление, или подпишите прошение.
Барклай-де-Толли принял плотный лист бумаги покалеченной рукой. Прошёл к столу, припадая на повреждённую в боях ногу. Поднял усталые глаза на генералов:
– Я оставляю за собой право на решение до утра, господа. Сейчас ступайте, но к рассвету будет либо приказ по армии о наступлении, либо я подпишу сию петицию.
Генералы покинули кабинет. Командующий кликнул адъютанта Сеславина. Тот явился тотчас – лихо закрученные усы, умные глаза. Один из немногих верных людей, что не шепчут в спину «трус» и «изменник».
– Распорядитесь подать воды, Александр Никитич. Жарко, сил нет. Или, постойте, лучше чаю. Только холодного и без сахара. Спать сегодня вряд ли придётся…
Ночь словно непроницаемым пологом накрыла Смоленск, и казалось, даже раскалённый воздух просачивается через этот полог еле-еле. Душная ночь с 7 на 8 августа 1812 года.
Оператор откинулся в кресле. Удобная функциональная игрушка принимала форму тела и легко скользила вдоль длинного пульта, повинуясь мысленному посылу седока. Оператор сдвинулся влево – перед глазами одни дисплеи сменились на другие. Кривые графиков пульсировали и извивались на матовых экранах как причудливые существа, живущие своей потаённой жизнью. Скользили длинные цепочки цифр, время от времени возникали цветные диаграммы и тут же исчезали, сменяясь другими, ещё более сложными графическими построениями.
Оператор удовлетворённо присвистнул. Расположение кривых и цифры на экранах его устраивали.
Мягко мяукнул интерком, ожил динамик на пульте:
– Четвёртый, как у тебя?
– Всё идёт в штатном режиме, первый. Объект «Бар» на расчётном уровне: депрессия, неуверенность, тоска, весь комплекс предполагаемых эмоциональных и ментальных составляющих. Окружение же настроено решительно. Инициативная группа перешла к активным действиям.
– Ага, уже перешла… Как считаешь, это закономерное развитие ситуации или помогли со стороны?
– Скорее закономерное. Негатив охватывает все слои армии – от генералитета до последнего солдата-обозника. Пресс на объект не ослабевает, наоборот – растёт день ото дня.
– Не сломается? Может, притормозить, снизить уровень давления…
– Я в него верю, первый.
– Что ж, а я доверяю тебе, четвёртый. Продолжай. Как объект «Баг»?
– Там тоже всё в пределах расчётных параметров: боевой порыв и воодушевление с одной стороны, неудовлетворённость и обида на подчинённое положение – с другой. Если дать ему сейчас бразды – наломает дров…
– Отслеживайте ситуацию, четвёртый. Придерживаемся прежней тактики.
– Слушаюсь.
В нескольких тысячах километров другой оператор поправил матовую сферу на голове. На активном экране его хроношлема тоже змеились графики и скользили вереницы цифр. Информационные потоки вливались и напрямую в мозг через контактные приводы на висках и в области темени.
– Доложите обстановку, альфа, – прошелестело у оператора в голове.
– Показатели объекта «Танго» на критическом уровне, – мысленно ответил оператор. – Весь диапазон негативных эмоций – обида, сомнение, поиск опоры в окружающей сложной обстановке – всё это приближается к пиковым значениям для данного индивида. Можно добавить мощности излучения, и ситуация переломится…
– Не так скоро, альфа. Помните, мы имеем дело со свершившейся историей. Тут нужно сработать очень тонко. Как ближайшее окружение объекта?
– Как мы и планировали – недовольство, стремление изменить существующий порядок вещей. От писем и жалоб контрольная группа переходит к решительному давлению на объект.