Правда о «золотом веке» Екатерины

Ах, это такое аристократическое явление – демократия!

Мятежное русское дворянство

Впрочем, надо рассказать, что было дальше. Почти одновременно происходят два события. В Митаве Анна Ивановна получила письмо, прочитала текст «Кондиций» и скрепила их подписью: «По сему обещаю все без всякого изъятия содержать». То есть согласилась на ограничения своей власти – те, которые предлагал Верховный тайный совет.

А одновременно в Москве замысел «верховников» стал известен широкому кругу дворян. Те, что съехались на свадьбу, попали на похороны, а теперь оказались в водовороте не особенно чистой политики.

«Затейка», как быстро окрестили этот замысел, вызвала у дворян глухой ропот… Но не потому, что «верховники» хотели ограничить самодержавие, а главным образом потому, что сами они оказывались «вне игры».

«Невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением, хотя бы какие кто вымышлял отговорки, а то ради следующих причин:

1. Делали сие не многие, и весьма число не токмо не довольное, но малое и скудное. А если бы искалося от них добро общее, как они скажут, то бы надлежало от всех чинов призвать на совет не по малому числу человек», – так писал неизвестный нам участник событий, анонимный автор сочинения «Изъяснение, каковы были неких лиц умыслы, затейки и действия в призыве на престол Ея императорского величества».

И насчитывал в общей сложности 16 пунктов, в силу которых «невозможно затеянного сего дела не назвать самым злейшим преступлением».

По словам Феофана Прокоповича, принимавшего самое активное участие в событиях, «куда ни придешь, к какому собранию ни пристанешь, не иное что было слышать, только горестные нарекания на осмиличных оных затейщиков; все их жестоко порицали, все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие».

Феофан насчитывал до 500 «агитаторов», сплачивавший целый оппозиционный союз, в котором боролись два мнения. Сторонники «дерзкого» мнения думали напасть на «верховников» с оружием в руках и истребить их. Если учесть, что в числе оппозиционеров немало офицеров и гвардейцев, идея покажется не такой уж неосуществимой.

Сторонники «кроткого мнения» думали пойти к «верховникам» и заявить, что не дело немногих «состав государства переделывать» и что вести такие дела тайно «неприятно-то и смрадно пахнет».

Уже из этих рассуждений видно, что дворянство не так уж и предано идее неограниченной монархии, а вот принять участие в дележе власти – определенно хотело. То есть получается – а ведь и «рядовые» дворяне, простые благородные доны, были готовы посмотреть на себя и свое место в обществе так же аристократично, как «вельможество»… Это вельможество смотрит на них по привычке свысока, и похоже, изрядно недооценивает.

Сложность же состояла по большей части в том, что «верховников»-то не любили все дружно, а вот позитивная программа была у всех разная. Сторонники неограниченного самодержавия были в совершеннейшем меньшинстве (но и они были), а в либеральной части споры шли о степени и о формах ограничения монархии. Чтобы договориться заранее, у дворян попросту не было времени, и в результате их не объединяет какая-то общая политическая программа.

Прусский посол Марфельд доносил своему правительству, что все русские (он имел в виду, конечно, собравшееся в Москве дворянство. – Л. Б.) хотят ограничения абсолютизма, но не могут договориться о степени.

«Партий бесчисленное множество, и хотя все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка», – писал в январе из Москвы испанский посол де Лириа.

«Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента», – писал из Москвы секретарь французского посольства Маньян.

Послы доносили, что в Москве одни стояли за конституцию, как в Голландии, другие – за парламент, как в Англии, третьи – за шляхетскую республику, как в Польше, четвертые за образец брали Швецию. Но все дружно боялись возвышения новых временщиков, подобных Долгоруким при Петре II, и всем не нравилось, что «верховники», по словам князя Щербатова, хотели «из самих себя вместо одного толпу государей учинить».

Как видно, дворян возмущало вовсе не ограничение монархии, а олигархический способ решать государственные вопросы. Им как раз не нравилось, что сановники «себе полегчат», «прибавят себе сколько можно власти», а дворянство останется холопами – только теперь уже «толпы государей». Им не нравится именно это, а вовсе не сама затея «верховников».

2 февраля на заседании Верховного тайного совета Сенату, Синоду, генералитету и штатским чинам «от надворного советника» и старше верховники прочитали Кондиции и будто бы собственноручное письмо Анны Ивановны, на самом деле заготовленное от ее имени в Москве. В письме Анна якобы писала, что «для пользы Российского государства и ко удовольствию верных подданных» какими способами она хочет вести правление.

Собравшиеся, по своему собственному мнению, в своем представлении были не просто бюрократической и военной верхушкой государства. Эта верхушка осознавала себя своего рода должностными представителями народа; людьми, «всего отечества лицо на себе являющими», по словам Феофана Прокоповича. Собрались люди, осознающие свое право говорить от имени народа… которые как бы и были самим народом.

«Верховникам», балансирующим между императрицей и дворянством, как раз и нужно было получить согласие этих «представителей народа» на свою «затейку». Заранее заготовили и предложили подписать протокол заседания, где значилось: мол, прочитав письмо императрицы и пункты, все объявляют, что «тою ее величества милостию весьма довольны и подписуются своими руками».

Но тут «народ» возмутился, почувствовав, что очень уж им нахально манипулируют, и заявил, что надо, мол, подумать… Что документ они подпишут, но завтра. И люди, «все отечество на лице своем являющие», подступили к «верховникам», требуя объяснить – что же теперь будет за правление?!

И вот тут-то и сделал князь Голицын свою невероятную ошибку! Просто невероятную, учитывая его незаурядный политический опыт, ум и несомненный талант! Ошибку, объяснить которую я лично могу только одним – полным отсутствием опыта именно в таких, в политических делах. В конце концов, он до сих пор никогда не манипулировал людьми, никогда не должен был сделать так, чтобы обманутые им люди сами же пошли за ним и сами же вручили ему власть. Весь его огромный опыт был приобретен в бюрократической работе, где иметь дело надо с ответственными лицами, чей ранг заведомо известен. И где роль обмана и творимых подлостей сравнительно невелика; где надо находить точки соприкосновения, договариваться и так далее.

Наконец, князь Дмитрий Михайлович знал два типа переговоров – договор или сговор своих, где хитрость хитростью, а надо договариваться своему со своими. И дипломатические баталии с поляками или с турками, так сказать, продолжение войны словесными средствами. Обманывать «своих» людей, вырывать у них согласие на собственную игру он, может быть, и хотел бы, но совершенно не умел. Называя вещи своими именами, прожженный дипломат и бюрократ феодального государства оказался чересчур чист душой и приличен, не был достаточно циничен и подловат, чтобы сделаться демократическим политиком. Не буду пользоваться случаем пнуть «демократических политиков», но соблазн, по правде говоря, возникает…

А обмануть дворян было так просто! В конце концов, никто ведь пока не знал, что письмо императрицы – подложное. Все считали, что «Кондиции» – это и есть письменно выраженная монаршая воля, и эта воля производила огромное впечатление на общество. По словам Феофана Прокоповича, все «уши опустили, как бедные ослики», «дряхлы и задумчивы ходили». Но как ни ходи, как ни опускай или ни поднимай уши, а против монаршей воли не пойдешь. Что государыня соизволила подарить – то и соизволила, и ничего тут не поделаешь.

Стоило Голицыну на вопросы дворян так же твердо, как и раньше, заявить, что вот, «матушка-императрица» соглашается принять престол и дает нам дар – ограничение собственной власти, – и дворянству не осталось бы ничего другого, как принять это к сведению и разойтись.

Голицын же сказал, что присутствующие могут написать и подать на следующий день проект о форме правления… Тем самым он подтвердил худшие опасения дворянства – что «Кондиции» есть не дар царицы, а результат ее сделки с кучкой никем не уполномоченных, фактически самозваных «верховников». Тем самым он сообщил, что будущий политический строй – вовсе не дело, уже решенное монархом, а нечто такое, что могут решать сами дворяне…

Но тогда у каждого, буквально каждого дворянина открываются огромные возможности! Раз «Кондиции» – продукт закулисной сделки и ничего еще не решено, то ведь тогда каждый может попытаться предложить свою версию сделки! Свой способ политического устройства! Ведь если одной компашке можно договариваться с императрицей, как она будет править, то почему нельзя сделать того же и другим компашкам дворян?!

Так одной фразой Дмитрий Михайлович Голицын выпустил инициативу из рук. Тем самым он погубил задуманное «верховниками», но зато создал интереснейшую политическую ситуацию! Конечно же, совершить такую тяжелую ошибку мог только человек, предельно далекий от публичной политики и не очень способный ею всерьез заниматься.

В тот же день 2 февраля Верховному совету пришлось выслушать кучу устных выступлений и мнений, прочитать груду записок о будущем устройстве государственных дел.

Смятение дошло до того, что Верховный тайный совет всерьез опасался восстания и стал пугать расходившихся дворян, что, мол, у него для мятежников есть войска, сыщики и пытки.

Но это не напугало и страстей не утишило – люди, по словам все того же Прокоповича, «маломощные», без положения и связей, стали собираться тайком, ходили друг к другу по ночам, переодетые… Но что характерно – ведь ходили же! Ходили и писали свои проекты устроения государства Российского… Упорно продолжали искать способов объединения друг с другом и создания конституционной России.

До сих пор все вращалось в правительственном кругу; Верховный тайный совет имел дело с высшими учреждениями: Сенатом, Синодом, генералитетом, главами коллегий, высшими чинами. Но теперь-то в действие вступает общество, а не государственные институты! Люди организуются не по ведомствам, а по интересам и убеждениям. Известно 13 записок, поданных или подготовленных к подаче в Верховный тайный совет от разных кружков. Под этими проектами собрано порядка 1100 подписей, из них 600 – офицерских! Если учесть, что всего-то в Российской империи было тогда не больше 13–15 тысяч офицеров, число это просто поразительно.

Ни один из поданных проектов не ставит под вопрос ни избрание Анны, ни ограничение ее власти: все подходят к этому как к совершившемуся факту.

Самую обширную и гладко написанную записку представил Татищев, как-никак профессиональный историк. Обращаясь к идее естественного права, моралистическим идеям Пуфендорфа и Вольфа, он доказывает, что России больше всего приличествует самодержавное правление. Вместе с тем Татищев утверждает, что после пресечения династии избрание государя «по закону естественному должно быть согласием всех подданных, некоторых персонально, других через поверенных». Татищев возмущался вовсе не ограничениями власти Анны, сколько тем, что сделала это кучка сановников, самовольно и тайком, попирая права шляхетства и «всех чинов». Он призывал шляхетство защищать это право до последней возможности.

Еще раз обращу внимание читателя – получается, дворянство очень даже готово к тем же требованиям, что и «вельможество».

Другие записки менее теоретичны и куда более прагматичны. Эти проекты сосредоточиваются на схеме высшего управления империей и на привилегиях дворянства. У них, в общем-то, довольно много общего.

Верховное правительство называют в проектах по-разному: и Сенатом, и Верховным советом. По проектам в нем должно быть от 11 до 30 членов, и больше 2 членов одной семьи не допускаются: видимо, сразу 4 Долгоруких из 8 членов Верховного тайного совета, заседавшего в ночь на 19 января, производит очень уж сильное впечатление на дворянство. Как-то хочется менее семейственной политики…

Очень большое место в проектах занимает описание, какие разряды дворянства должны выбирать членов Верховного тайного совета, Сената, президентов коллегий и даже губернаторов. По некоторым проектам к выборам допускается все дворянство, по другим – только «знатное», но все дружно считают, что если даже допускать духовенство и купечество к обсуждению каких-то вопросов, то только к тем, которые их непосредственно касаются.

Во многих проектах предлагается ограничить срок службы дворянства, отменить единонаследие, позволить вступать в службу сразу офицерами и так далее.

Лишь в единичных проектах вообще упоминается крестьянство. И речь идет вовсе не об отмене крепостного права, не об ограничении поборов, а в лучшем случае об ограничении подушной подати, то есть того, что крестьянин платил не владельцу, а государству. «Послабляя» крестьянину его тяготу в пользу государства, господа помещики вовсе не склонны облегчать тяготу крестьян в пользу помещиков…

Но все проекты построены на мысли, что дворянство – это и есть народ, настоящий народ в юридическом смысле слова; народ, имеющий политические и гражданские права. Остальное население Российской империи практически не упоминается в проектах… И получается так, что миллионы подданных-недворян – это своего рода живой и говорящий инвентарь, не обладающий никакими правами и политически не имеющий никакого значения.

Князь Голицын тоже подал свой проект, очень сложный и занудный, где предлагал аж 4 высших государственных учреждения, из которых главный – Верховный тайный совет из 10 или 12 знатнейших фамилий; 2 голоса в совете Голицын уделил императрице.

Широкие слои дворянства к управлению государством не допускаются, но «шляхетству» бросается сразу два жирных куска: полная свобода от обязательной службы с правом добровольно вступать в службу в армию и флот сразу офицерами. И второе: по проекту Голицына решено дворовых людей и крестьян ни к каким делам не допускать!

То есть к управлению государством дворянство как не допускалось, так и не допускается, но привилегии его подтверждены, и к тому же свои привилегии дворяне сохраняют, а от обязанностей перед государством освобождаются.

А кроме подготовки проектов дворяне активно общались друг с другом, и быстро сложилась противоборствующая «верховникам» партия… «другая компания», по словам Прокоповича, и партия очень многочисленная.

Вошли в нее и высшие сановники, которых Верховный тайный совет не пустил в свой состав: такие, как Трубецкой, Черкасский и другие князья и высшая знать, родственники императрицы и их друзья, и множество чиновников, офицеров и рядовых дворян. Главная идея была – что добиться широкого представительства дворян и их участия в делах государства гораздо легче, имея дело с одной императрицей, чем с толпой «верховников». Главное – поддержать государыню, добиться упразднения Верховного тайного совета, узурпировавшего власть, и тогда всем будет хорошо.

Феофан Прокопович сбился с ног, рассказывая дворянам, что от тиранства «верховников» и посланного за нею Василия Лукича Долгорукого бедная императрица «еле дышит». Это науськивание на верховников оказалось так успешно, что Прокопович сам испугался, заметив, что распаленные дворяне «нечто весьма страшное умышляют». Многие гвардейские офицеры открыто говорили, что лучше они будут рабами одной государыни, чем сразу многих тиранов-«верховников», и готовы были не остановиться перед применением оружия.

15 февраля Анна Ивановна въехала в Москву и тут же была окружена почетом и вниманием дворян. Ее уже заранее любили – и как царицу, и как жертву произвола верховников. На Руси любят «несчастненьких».

Высшие чины еще присягали в Успенском соборе «отечеству» и просто «государыне», – в тексте присяги не было слова «самодержица». «Верховники» еще ликовали, открыто заявляли, что не получит императрица из казны больше 100 тысяч в год, а любую казенную ценность, хоть какую-нибудь табакерку, будет брать только под расписку; чуть что не так – сразу же ее и законопатят обратно, в свою Курляндию… Но это уже вопли людей, лишенных всякой реальной силы выполнить свое намерение. Потому что «весь народ», широкие слои дворянства, за «верховниками» не пошел.