– Роман… не знаю отчества… я уже здесь.
– Без отчества. Просто Роман. Доброе утро, мистер Колот.
– Да что вы, в самом деле. Иван я. В крайнем случае, Колотушкин.
– Это в каком крайнем?
Колотушкин смутился, развел луками:
– Да я так, к слову.
Из-за барной стойки на него мрачно смотрел Сид. Роман подумал, что если бы даже он сам не позвонил Козмасу, это непременно бы сделал старый повар. Попробуй тогда все объяснить киприоту и греку, не вызвав подозрений. Роман поднялся и, допив последний глоток бурого пойла, который Сид именовал «кофе», подошел к Колотушкину.
– Ну, Иван Колотушкин, поехали?
– Пошли! В море ходят, а не плавают.
– Усвоил. Пошли.
Огромный черный «Лэнд-Крузер» стоял у самого порога гостиницы. Старая седая англичанка, давно жившая в гостинице, пыталась обойти его, чтобы войти в холл, но у нее это не получалось. Места даже для ее щуплого тела почти не осталось.
– Черт побери! Какой болван… – начала она.
– Это я, мэм! – ответил одноглазый, спускаясь вместе с Романом по лестнице. – Не бухти! Сейчас уберем.
Последние слова он произнес по-русски, но суровый тон англичанка уловила и, поджав тонкие губы, нехотя отодвинулась в сторону. Роман поторопился сесть на пассажирское место, а одноглазый, не спеша протерев платком огромное боковое зеркало, кряхтя и сопя, сел за руль.
– Все им некогда! Чухонцы хреновы. Хоть и эти, как их, англосаксы. Один хрен! – ворчал он, отъезжая от гостиницы. – Целый день у окошка сидит, старая стерва, в небо плюет!
Роман с интересом взглянул на Колотушкина и подумал, что одноглазый, пожалуй, не один и не два дня наблюдал за гостиницей Романа, если уже знает привычку англичанки сутки напролет, почти без сна, сидеть у окна и глазеть на пустую, пыльную улочку. Получается, что Ахмед и компания заинтересовались русским сыщиком куда раньше, чем он ими.
…Акулье тело белой «Кометы» дрогнуло и сорвалось в море. Подводные крылья зло резали волну, бегущую навстречу. Изумрудная вода упрямо пенилось, вскипала и долго возмущенно бурлила за хвостом «Кометы».
– А вот, говорят, на воде следов не остается. Невозможно рассечь пространство, не оставив следа – сказал Роман. Он стоял в капитанской рубке. За штурвалом восседал одноглазый, еще больше теперь напоминавший флибустьера. Он снял с себя рубашку, обнаружив под ней полинялую тельняшку. Капитан, седой угрюмый мужчина, и его помощник, парень лет девятнадцати, сидели на небольших крутящихся табуретках.
Флибустьер повернулся зрячей половиной лица к Роману:
– Намек понял! Выходит, мы тебе след оставляем, а ты по нему идешь… как собака.
– Пусть собака. А ты не любишь собак, Колотушкин?
– Не люблю. Говорят, в прошлой жизни кто-то был собакой, а кто-то котом. Я – котом.
Роман засмеялся, хлопнул одноглазого по плечу.
– Что смешного? – Колотушкин будто даже обиделся.
– Я же тебя вчера спрашивал, не был ли ты котом? А ты что мне ответил?
– Это фигурально! Просто не люблю псов. Коты, они сами по себе, а псы всегда у ноги. Иначе это – волки! Вот ты слышал когда-нибудь о том, чтобы люди возвели собаку в святые?
Роман пожал плечами, пытаясь припомнить что-нибудь подобное.
– То-то! А котов священными животными очень во многих местах считали и считают. Возьми хотя бы Египет!
Роман задумался. Потом вздохнул и спросил:
– Зачем вы здесь?
– Бизнес. Морской транспорт и все такое.
– Только перевозка людей?
– Пока – да. Но собираемся расширить дело.
– Много вас?
– Хватает.
– Зачем вам Ахмед?
– Пассажирская линия. Лимассол – Бейрут и назад. А что, нельзя?
– Почему же нельзя, можно. Только дело-то не в этом. Видишь ли, Ваня, сколько веревочка ни вейся, а конец ей будет. И, кажется, он уже у меня в руках.
– Да ну? – одноглазый недоверчиво хмыкнул. – Даже интересно!
– Интересно? А мне вот не очень! Лучше бы я чем-нибудь другим занялся.
– Вот и занимайтесь! Можно, я вас лучше на «ты»? А то непривычно как-то… Мы люди простые.
– Можно. Если непривычно, то можно.
– На брудершафт, значит.
– Только целоваться мы не будем.
– Почему? – одноглазый рассмеялся.
– Боюсь, привыкнешь.
Теперь в капитанской рубке засмеялись все. Роман посмотрел на девятнадцатилетнего помощника.
– А ты-то как здесь?
Капитан вдруг опять стал серьезным.
– Я не для того сына родил, чтобы он в вашей армии вшей кормил! А тут не достанут! – сказал он угрюмо.