Расщепление ядра

Именно поэтому и был выделен еще один тайный бюджет на очередную мощную имиджевую кампанию в пользу президента, а контроль над этими громадными средствами поручили уже другому человеку из старого окружения президента, когда-то служившему в аналитическом управлении советской политической разведки. То был малоизвестный в народе генерал-полковник Петр Николаевич Смирнов, человек сухой, серый, прямолинейный, а потому совершенно непреклонный в достижении поставленных целей. Товаров увидел в нем своего личного конкурента, неспособного к какому-либо примиряющему договору. И все же Джокер настоял на том, что главные средства останутся под его контролем.

Он был убежден, что такие массы денег, направляемые в сумбурное пространство государственной пропаганды, способны разогреть воображение даже столь крепкого орешка как генерал Смирнов, не искушенного достаточным опытом в щедрой на житейские удовольствия пропагандистской синекуре. Поэтому Джокер решил стреножить конкурента, определив ему безопасное для себя место.

С самого начала Товаров настаивал на том, что в России не существует достаточно мощной компании, могущей осуществить эффективный удар по разобщенному и ленивому общественному мнению.

– Мы слишком обширные, разномастные, маргинальные, безразличные и малообразованные существа, чтобы одинаково принять то, что нам всем повесят на уши! – сказал он на одной из личных встреч с президентом, стараясь убедить того в том, что все должно координироваться из единого центра, – Большевики, в свое время, приучили нас к неверию, к внутренней закрытости мышления, ко лжи и к духовной слепоте. Даже их чудовищная жестокость увязла в зыбучих песках ленивого русского бытия, или… в гигантском болоте, коли этот образ ближе пониманию того, что есть мы. Если это сейчас пробить…, пусть и не сразу, а спустя хотя бы десятилетия, …то может случиться обратный эффект: джин, выпущенный нами из узкого горлышка бутылки, нас же и поглотит, а обратно его загнать также невозможно, как пасту в тюбик. Все, кто раньше пытались проделать нечто подобное в России, потерпели фиаско. А как еще объяснить наши нынешние потери в идейной бойне с теми же американцами и за долгий период «холодной войны» и, главное, в том, что последовало за ней?

Он ожидал реакции президента, но тот молчал, глядя на него немигающими, стального цвета, глазами, и тогда Товаров продолжил:

– Потери – это еще мягко сказано… Фиаско? И это недостаточно верное определение. Обгадились! Вот уж это точно, хоть и звучит не литературно…, не научно звучит. Подумать только – какой мощный идеологический, пропагандистский аппарат создали, какой силы свисток выдували из ржавых своих труб, а как лихо провалились разжиревшим телом в родную выгребную яму! Ну, хорошо…, в то самое болото недоверия и бессмысленной, а потому и бессильной, жестокости. Разве мы теперь этого же хотим? Нужен рывок! Ведь я сделаю все возможное для тонкого взращивания параллельной идейной системы с участием известных вам националистических сил, и прошу…, прошу не сомневаться во мне и в том эффекте, к которому придем. Непременно придем!

Президент продолжал молчать, точно был один. Товаров покрылся испариной, но вдруг лицо его залила краска, и он почти выкрикнул:

– Это могу только я! Только я. Кому, как не гроссмейстеру, играющему на одной доске в имитационной партии и белыми и черными фигурами, заранее знать все ходы и сам исход сражения!

То был не эмоциональный взрыв, а тонкий психологический расчет: грубая искренность в привычной «византийской» среде верховной российской власти, смесь восточной горячности с холодным прагматизмом западного образца, должны были вызвать своего рода оздоровляющий шок.

Президент еле заметно, наконец, кивнул и даже в самые краешки его сухих губ вкралось некое подобие улыбки.

Товаров теперь уже деловито продолжил, будто не видя этого:

– Я предлагаю подробное досье на одну американскую компанию, известную высокой эффективностью на мировом рынке подобного рода услуг. По-моему, они способны даже объявить Тутанхамона живым и энергичным парнем, да еще убедить в том целый мир! Но за все следует платить. И очень, очень немало, а также особым образом подтвердить их полномочия у нас. Исполнять беспрекословно, не рассуждая, не умничая, как у нас это принято. Даже если что-то вдруг покажется как будто вредным, недалеким и даже комичным. Главное – результат. А он непременно будет! Контакты с компанией должен поддерживать лишь один человек, чтобы не вносить во весь этот долгий процесс нашей российской неразберихи …и не смазать бы все алчностью посредников. Этих людей привел я, я и готов ответить за все, что будет ими сделано. Лично перед вами.

Президент вновь кивнул.

То был не единственный разговор. Дальше круг участников был несколько расширен. Споры вокруг того, стоит ли впускать в свое интимное державное пространство посторонних иностранцев, а особенно американцев, пусть и представленных крупной компанией, известной своим цинизмом, но и эффективностью, наконец, улеглись. Товаров сам предложил генерала Смирнова главным ревизором проекта с гигантским бюджетом. Президент подписал распоряжение, и дело сдвинулось с мертвой точки. Больше деньги из того хранилища в разные стороны не расползались.

Товаров тогда, как и прежде, не назвал имени одного из основных «выгодополучателей» от внебюджетных финансовых средств, особых услуг, да и прочих усилий, а именно – Даниила Любавина. Он посчитал это преждевременным. Туз, а он для себя и в некоторых секретных бумагах именно так Любавина и называл, ведь еще не из козырной масти, а такого может побить даже какая-нибудь козырная «шестерка».

Денежная масса очень скоро оживила не только рутинный рынок российских пропагандистских ремесел, занятый до того лишь растаскиванием государственного бюджета на выборах разного уровня, но и поколебала хладнокровную природу генерала Смирнова. Все вдруг заметили, что тот вдруг округлился, расхолился, подобрел и лицом и телом. У Товарова больше не было опасных конкурентов.

Американская компания получила в пользование огромный офис в самом центре столицы, мощную охрану, расчетные счета в трех крупных российских банках и те широчайшие полномочия, на которых настаивал Товаров.

Сколько денежных средств утекло агентству, сколько пробило себе собственный фарватер, на сколько рек и ручейков поделились эти бурные воды ответить не смог бы ни один ревизор. Это был бесконечный простор, в котором ясно ощутимы лишь мощные течения, но и совершенно неиссякаемы более мелкие, тайные струи, которые, объединяясь, могли бы, пожалуй, поспорить и с главным потоком.

Этот изобильный денежный фонтан составил серьезную финансовую поддержку и самому Товарову, но и тем, кого он предусмотрительно щедро окропил драгоценными брызгами.

Сначала многие поговаривали, что именно это, столь мелкое по своей сути и столь богатое по результату, и было единственной его целью. Но так судили лишь те, кто страстно ревновал его к верховному правителю России или же – еще неспособные заглянуть в самую глубину его рафинированного мышления.

Материальная выгода, по мнению Товарова, является обязательным сопровождением любой сделки, даже в том случае, когда ее содержание хранит исключительно идейное ядро. Однако именно это ядро стоит дороже всего – как впечатляющая разница между целой жизнью и любых размеров сундука со всеми сокровищами мира.

Новые условия

Уже в Москве майор Федор Разумов вдруг восстановился в полиции, став комбатом в одном из полков ОМОНа, расквартированном где-то в ближайшем Подмосковье. Кто и как посодействовал его трудоустройству в полицию после известного увольнения в сибирском городке, так и осталось для большинства загадкой. Об этом сплетничали в окружении Приматова, недоверчиво косились на поэта-полицейского, но никто не посмел обвинить майора в двурушничестве или в беспринципности. Ким Приматов однажды на литературных чтениях (так он называл не без оснований заседания их полуподпольного клуба «русских социалистов») обвел всех суровым взглядом и потребовал раз и навсегда прекратить обсуждать всякие вопросы, связанные с личной жизнью и с профессией членов клуба. Это, дескать, неверно в корне. Нет ненужных для народа профессий, если они не приносят вполне очевидной пользы государству и нации. Банкиры и те полезны, если работают на благо страны, а не только на собственные карманы и на проворовавшихся чиновников. А уж полиция нужна! Не та, что охаживает дубинками почем зря народ, а та, что его бережет. ОМОН, мол, разным бывает не столько от того, что делает по приказу диктатора, а от того, как он это делает и кому сопереживает. Тирания, порой, бывает ненавистна и самой полиции, которая постепенно становится уже не столько источником давления на массы, сколько истомленным ретранслятором беспощадных приказов верховной власти и прежде всех остальных испытывает на себе ее мощный пресс. Нередко именно там зреет скрытый протест, особенно опасный для власти сатрапа из-за прочных солидарных связей внутри хорошо вооруженного и профессионально обученного полицейского сообщества. Многие политические перевороты в мире именно по этой причине стали не только возможны, но еще и успешны. Нужно вести в этой среде терпеливую тайную работу, привлекать на свою сторону как можно больше людей, но в то же время не увлекаться этим, помня, что в таких тесных и дисциплинированных коллективах всегда есть место своим «иудам». Они могут сорвать дело.

Любавин тогда криво посмотрел на Приматова и ухмыльнулся. Соловьев лишь неопределенно пожал плечами, остальные же смущенно потупились, но разговоры на эту тему тогда прекратили.

К затаенному обсуждению роли Разумова в деятельности организации все же вернулись через полгода, когда он был направлен в составе полка в Новороссию, под Луганск. Полицейских переодели в форму без знаков различия, неопределенной расцветки, навесили так называемые «разгрузки» и переправили через вполне условную границу. А спустя две недели туда, к Федору, поехали с очередным гуманитарным конвоем сначала Любавин, а затем, сразу за ним, и Соловьев. Принял их и разместил в брошенном доме богатого украинского базарного торгаша, дав сопровождающих из местных ополченцев, как раз майор Разумов. Тогда стало понятно, что имел в виду Ким Приматов, когда сказал о принципиальной разнице в полицейских. Он, оказывается, знал больше, чем говорил, хотя кто бы в этом сомневался!

Но и по очередной кривой усмешке Любавина тоже можно было понять, что он не только догадывался, но даже знал о новых политических условиях так называемого подполья «русских социалистов». Увидев все это и крепко обдумав, Соловьев чуть было не поссорился с Любавиным, с которым за последние два года жизни того в Москве сдружился. Они ведь даже стали выпускать два раза в месяц политический журнал с яркими интервью и с репортажными снимками из горячих точек, с некоторых важных правительственных совещаний, с заметных или, напротив, скрытых от общественного контроля и глаз, событий. В Интернете появился более полный аналог журнала, аналитичный и оперативный. Деньги на все это приносил Любавин. Соловьев догадывался, что они приходят из тех рук, которые им самим же и были названы Киму Приматову и самому Любавину после беседы с доверенным человеком Товарова. Андрей задал одни раз вопрос об этом Любавину, но тот отмахнулся – не дело, дескать, говорить на темы, далекие от его компетенции.

Соловьев попытался возразить, но Даниил Любавин вдруг посерьезнел еще больше и сказал, что в их святой борьбе за справедливое распределение общественного продукта на разных ее этапах хороши разные же и методы. И допустимы! Если наверху находится кто-то, способный составить им, в определенном смысле, компанию в деле, поддержать финансами или организационно, предупредить или защитить, и если идеи его руководства в чем-то совпадают с идеями и даже с некоторыми целями их подполья, то почему бы не принять помощи.