Перед грозой так пахнут розы
К тому моменту, помимо моего желания, взвод лейтенанта Рамиреса постепенно приобретал известность. Особенно, его командир.
Помню, как на избирательном участке скучали вместе со мной три бойца.
Я подошёл и прислушался к их разговору.
Один из них поманил другого пальцем, чтобы заинтересовать, что же такого интересного сослуживец скажет, и заговорщическим тоном прошептал:
– А вы знаете, что Арсений – Яйценюх? Нюхает яйца… свои!
Из двух других один чуть не съехал со стула от смеха. Другой, криво усмехнувшись, заметил:
– Старо. А такие частушки знаете?
Укры форму надевали,
За Славянск дралися –
Всё, что можно, прое**ли…
И обос**лися!
– Попрошу не выражаться, здесь дети ходят, – осадил я не в меру ретивых воинов.
Певец воспринял замечание, как наезд, и полез в бутылку:
– А ты, вообще, кто такой? Боевой офицер или крыса тыловая? Повоюй с моё – будешь указывать, как мне базар фильтровать.
Я принюхался – они пьяны. Мне впервые захотелось набить соратнику морду – из-за таких, как он, ополчение называют махновщиной.
Но мне не пришлось опускаться до рукоприкладства лично – за меня это сделал третий солдат. Он с размаху отвесил сослуживцу подзатыльник и одёрнул его:
– Ты что, до чёртиков допился, командиров не узнаёшь? Это же лейтенант Рамирес. По сравнению с ним мы все – крысы, пороха не нюхавшие.
– Виноват, товарищ командир, не признал, – опомнился смутьян и улыбнулся, – богатым будете.
– Я бы предпочёл, чтобы мне вместо золота и бриллиантов подкинули более нужные сейчас железные стволы и свинцовые патроны, – ответил я также полушутя.
Да уж. Я мечтал стать авторитетом в информационных технологиях, которым отдал добрый десяток лет, а стал таковым среди военных, к коим до восстания вообще отношения не имел. К тому моменту я находился в действующих войсках уже несколько недель. Угрызений совести от убийства врагов я больше не испытывал. Человек ко многому может привыкнуть. Мои сослуживцы как-то заметили, что даже когда я безоружен, я при ходьбе размахиваю только левой рукой. А правую продолжаю по привычке держать на бедре, как будто у меня там кобура с пистолетом.
* * *
Мы оставались на запертых избирательных участках и в ночь на 26 мая, опасаясь провокаций укров. Но и тогда мне не удалось закончить мемуары полностью. Второй творческий заход закончился возвращением в Киев из свадебного путешествия.
Я хотел в третий раз приступить к записи воспоминаний второго июня, когда офицеру в очередной раз выпало нести караульную службу. Но помешала украинская авиация, нанеся удар по администрации Луганска, после чего все мобильные группы ополчения были подняты по тревоге.
В связи с этим произошёл эпизод, который мне кажется заслуживающим внимания.
Мы получили задание установить зенитное орудие на крыше здания, доминирующего над окружающей застройкой, чтобы сбивать самолёты, если они ещё раз попробуют сюда сунуться. Я выбрал главный корпус института, где учился, который теперь называется «Восточно-Украинский университет» и скоро, без сомнения, будет переименован.
Командир показывал пример подчинённым, как надо работать, вместе со всеми затаскивая по лестнице детали этой пушки.
На лестничной клетке четвёртого этажа о чём-то оживлённо беседовали две студентки, нарядные в честь начинающейся сессии. Я не старался подслушивать, но они разговаривали достаточно громко.
Одна из них выражала недоумение по поводу какого-то однокурсника Михаила, который внезапно перестал посещать учёбу, да ещё в такой момент, когда идёт зачётная неделя. И примерно в те же дни её отец ушёл на работу и не вернулся.
Вторая протараторила в ответ какую-то запутанную фразу, из которой удалось понять только словосочетание «Батальон Призрак».
У первой расширились глаза от страха:
– Батальон «Призрак»? Но папа не в ополчении. И Миша не может там быть.
Вторая накинулась на неё:
– Конечно, Александр Петрович в ополчении! И Миша тоже. Они ведь мужчины. При том, православные и луганчане.
Первая схватила меня за рукав:
– Товарищ командир, товарищ командир! Вы знаете Михаила Федосеева?
– Девяносто четвёртого года рождения, – уточнила вторая.
– Знаю, – безуспешно попытался я сдержать улыбку, – внизу в оцеплении стоит. Можете с ним пообщаться. Если сержант попытается прекратить ваш разговор, скажите ему, что лейтенант разрешил.
Ловко перебирая по ступенькам высокими каблуками, девочки умчались с четвёртого этажа на первый.
А я, закончив выполнение боевой задачи, предался размышлениям о том, как собранное с миру по нитке воинство будет останавливать орду доставшихся украинской армии от Советского Союза танков, вертолётов и самолётов. В моём взводе – автоматом и связкой гранат. А в подразделении, где служит бывший начальник IT-отдела, работавший со мной на Лутугинском заводе – пистолетом и одной гранатой.
И знаете, что? Мы их остановим. Потом мы их остановим ещё раз и погоним на запад. Может быть, даже я это сделаю сам. А если меня убьют, то это сделает начальник IT-отдела. А если и его убьют, то это сделает донецкий гопник, который бил мне морду четыре года назад в Шахтёрске, отбирая у меня наличку и мобилу. Или даже мой сосед-алкаш, которому я сам бил морду за то, что он наблевал в нашем подъезде.
Мы просто обязаны их остановить. Потому что, если мы их не остановим, тьма накроет всю Восточную Европу, и придёт толстый жирный песец всей славянской государственности и православной цивилизации.
* * *
Тиха украинская ночь…. Точнее, ночь в Луганской Народной Республике. В эту ночь, с 4 на 5 июня 2014 года, артиллерия укров наконец-то оставила Луганск в покое, и у меня появилась возможность закончить этот текст.
Что произошло за пропущенное в моём повествовании третье число? Мы потеряли город Счастье. Репортажи на сайтах пестрят заголовками «Сепаратисты потеряли счастье». Но не потеряли веру. Наши стены разбиты, но сердца – нет. Мы не потеряли надежду на окончательную победу. И, несмотря ни на что, не потеряли любовь к своим родным и близким.
Милая мама, утром ты обнаружишь флешку с этим произведением у себя на кухонном столе. Я приеду на рассвете, когда ты ещё будешь спать, и постараюсь пронести её в нашу квартиру бесшумно.
Не буду говорить тебе вслух о новом месте службы, чтобы заранее тебя не расстраивать. Ты узнаешь о нём из этого текста.
Стрелков направляет продажных чиновников из Славянска в штрафбат – рыть окопы в Семёновке. Этот небольшой посёлок – глухая окраина Славянска, форпост в непосредственной близости от артиллерии укров. А я направляюсь на помощь Донецкой республике добровольно. Там будет огненный ад, и некоторые думают, что попасть туда – это уже всё. Но ты не поддавайся бесовскому отчаянию. Ведь у меня очень трудолюбивый ангел-хранитель, неоднократно выносивший меня на руках из самых опасных передряг. Бог не выдаст – свинья не съест.
Бандеровским наёмникам, воюющим за деньги, не понять, как мы можем отправиться в пекло на выручку друзьям совершенно бескорыстно. И поэтому мы их победим. В середине дня на сайте информационного агентства «Русская весна» один корреспондент разместил статью с заголовком, придуманным с моей подачи: «Если кому-то не хватает чистых и честных человеческих отношений, он обретёт себя в Новороссии».
И всё же, на всякий случай я оставлю тебе этот носитель с краткой пояснительной запиской, что с него нужно читать, и что с этим делать.
Если услышишь о том, что я погиб, передай этот текст как можно большему количеству информационных агентств. Я бы попросил тебя передать его и в том случае, если не погибну, но не считаю себя вправе так рисковать твоим здоровьем, физическим и психическим, пока могу сделать это сам. Второй экземпляр я буду держать у себя.
Думаю, оставленные тебе на хранение, мои воспоминания не пропадут.
Я в тебя верю.
И ты веруй в Бога, верь в победу и в меня верь.
Я люблю тебя. Как никогда в жизни. И это не пустословие.
А что нам ещё остаётся делать? Ведь мы единственные близкие люди друг у друга, что пока ещё остаются в живых.
Ближе для меня ты была, пожалуй, только 33 года назад, когда меня грудью кормила.
Прости, что не обнял тебя на прощание перед отправкой под Славянск.
Подпись: лейтенант Народного Ополчения Донбасса Андрей Соколов-Рамирес, 11 мая – 4 июня 2014 года, Луганская Народная Республика.
Верю, люблю, надеюсь.
Эпилог всего произведения. Меч Господа и Гедеона.
Интервью ополченца Андрея Соколова каналу “Anna News” 30 июля 2014 года.
Корреспондент Марина Харламова (в дальнейшем М. Х.): Здравствуйте. С вами рубрика «Наши крупным планом». Сегодня у нас в гостях командир Народного Ополчения Донбасса, одно имя которого вселяет в сердца бандеровцев страх. Его позывной – Рамирес. Здравья желаю, товарищ лейтенант.
Лейтенант Рамирес (в дальнейшем Л. Р. Сидит в полевой форме – в тельняшке и камуфляжном кителе, из-за жаркой погоды с закатанными рукавами): Доброго дня.
М. Х.: Этот день действительно добрый. Вчера взвод лейтенанта Рамиреса бок о бок с бойцами Моторолы предотвратил взятие Шахтёрска украинской армией. При этом они подбили в общей сложности 125 танков.
Л. Р.: 125 только полностью уничтоженных. 219 всего их было. 94 мы надеемся отремонтировать и ввести в строй.
М. Х.: Разрешите задать вам наши вопросы.
Л. Р.: Разрешите, сначала я задам вам один вопрос: вы и есть та Анна, в честь которой назвали канал? (улыбается)
М. Х. (смеётся): Нет, меня зовут Марина. Ознакомиться с историей канала зрители могут на официальном сайте. Лучше потратим наше ограниченное время собственно на интервью. Итак, вы не похожи на испанца. Я правильно догадываюсь, что по паспорту вы совсем не Рамирес?
Л. Р.: Я не скрываю своё настоящее имя. Соколов Андрей Владимирович.
М. Х.: Украинские СМИ усиленно распространяют слухи, будто бы дончане сидят по домам, а в ополчении воюют наёмники из России. Вы – русский или украинец?
Л. Р.: Я – полукровка. Отец русский, мать – украинка. Родился и вырос в Лутугино, в 22-х километрах от Луганска. Два с половиной года жил в Крыму, полгода в Киеве.
М. Х.: Вы розмовляете украiнською мовою?
Л. Р.: Розмовляю трохi. Але, зараз, коли идеть боротьба за право Донечiни i Луганщiни розмовляти россiйською мовою, нам краще розмовляти россiйською.
М. Х.: Вы правы. Давайте лучше по-русски. У вас есть украинский паспорт?
Л. Р.: Сжёг.
Голос за кадром: Правильно. Я свой тоже сжёг.
Укоризненный взгляд журналистки в камеру, точнее, в глаза стоящего за ней оператора.
Тот же голос за кадром: Прости, Марин, не удержался.
М. Х.: Вы убивали людей?
Л. Р.: Людей – нет. Только нацгадов и правосеков.
Улыбаются удачной шутке.
Л. Р. продолжает: Могу предсказать следующий вопрос: «Легко ли убивать врагов?» Это ложь, будто бы можно убить человека и не испытать состояние шока. После первого убийства неизбежно ломает. Не слабее, чем наркоманов и алкоголиков. Потом привыкаешь. Первый раз все мои внутренности буквально вывернуло наизнанку. Второй раз пошёл уже легче. Третий раз, вообще, ничего не почувствовал. Четвёртый – хуже третьего. А потом я сбился со счёта своих убитых и перестал их считать.
М. Х.: А страшно ли вам во время боя за свою жизнь?
Л. Р.: Когда Лёха выступал перед нами на курсе молодого бойца…
М. Х.: Вы имеете в виду подполковника Алексея Мозгового?
Л. Р.: Так точно. Это для меня он – Лёха, а для вас – товарищ подполковник. Так вот, когда подполковник Мозговой выступал перед нами на курсе молодого бойца, он сказал фразу, которая оказалась пророческой: «Когда вы попадёте на фронт, первое, что вы сделаете – вы обгадитесь. Можете сколько угодно храбриться на тренировках в тылу, но когда на передовой пули засвистят над вашими головами, вы, всей душой того не желая, неминуемо испытаете дикий животный страх. Ибо инстинкт самосохранения ещё никто не отменял». Не боятся только бактерии – у них мозга нет. А люди, кто лучше, кто хуже, умеют контролировать свои инстинкты разумом. И выставлять приоритет общественного над личным.
М. Х.: Пройдём по слухам, что ходят об ополчении. Есть ли среди ваших бойцов женщины?
Л. Р.: В моём взводе нет, а вообще в ополчении есть. Например, лучший снайпер батальона «Призрак», где я служу – совсем молоденькая девочка Ксюша, позывной Завиток. Особо хочу сказать про женский батальон из временно оставленного нами Северодонецка. Командир у них колоритный. Полина, позывной Чёрная вдова. Она и вправду вдова. В один прекрасный, а точнее, ужасный день пошла с утра на воскресную службу в храм. Возвращается, а на месте дома – воронка. Погибла вся семья. Тогда она побежала назад в церковь, что есть мочи, упала на колени перед священником, который ещё не ушёл, обхватила руками его за ноги и как закричит:
– Батюшка! Делайте со мной, что хотите, но я вас не отпущу, пока не благословите воевать.
Объездила всю Донечину и Луганщину, выискивая готовых пойти добровольцами девушек.
Бесстрашия в ней не меньше, чем во всём моём взводе. Я имел возможность оценить её в деле – мы вместе совершали диверсии в Лисичанске в первые двое суток после взятия его украми.
Вы, наверно, задали вопрос про женщин, потому что после свадьбы Моторолы вам интересно, не собираюсь ли я пойти по его стопам. Мой ответ – категоричное нет. Полина пыталась ко мне клеиться в Лисичанске, когда мы ночевали вдвоём в тесном схроне. Но безуспешно. Я люблю своих соратниц, но только как сестёр во Христе и сестёр по оружию. У меня была только одна любимая женщина, которая сейчас ждёт меня на том свете. Если Господь сподобит дожить до победы, то я уйду в Свято-Успенский монастырь в Бахчисарае и стану иеромонахом.
М. Х.: Вы затронули тему православия. Я вижу у вас на плече шеврон «Православие или смерть». Значит, вы носите эту нашивку не для красоты, а по убеждению, так?
Л. Р.: Именно. Хотя, выглядит этот знак действительно красиво.
М. Х.: И вы делом доказываете свою позицию, отстаивая православие на Донбассе не на жизнь, а на смерть. Расскажите о наиболее запомнившемся вам подвиге.
Л. Р.: Где тут подвиг? Тут работа. Как говорится, «Делай, что должен, и будь, что будет» (неловко улыбается).
Помню, брали мы Кружиловку. Это на самом краю Луганской Народной Республики. Первый прорыв ополчения к границе, когда мы опрокинули украинскую пограничную заставу и открыли возможность переправлять гуманитарные грузы из России.
В ночь на 22 июня.
Нас было всего 20 бойцов со стрелковым оружием. Их что-то около 130 человек, причём, у них была даже пушка. Мы подъехали на пяти машинах – шли без света, на предельно малом ходу, чтобы шума поменьше. Едем вверх, на холме их казармы, дальше – крутой спуск и река Северский Донец, по которой и проходит граница. Встали мы, значит, вокруг них полукругом. И в последний момент резко врубили дальний свет и включили автомобильную акустику на полную мощность. У кого панк-рок, у кого хэви-метал. У меня – пауэр-метал про геноцид индейского населения Америки, устроенный янки, с которых укры берут пример. Идея не моя была. Новенький в нашем отряде придумал. Мы после этого хотели присвоить ему позывной Артист, но такой уже есть у актёра харьковского театра, перешедшего на нашу сторону ещё в апреле. И назвали паренька Ди-Джей.
Хохлы повскакивали с постелей в трусах и майках, не понимая, что происходит. А мы начали палить беспорядочно из автоматов и орать во все свои лужёные глотки: «Меч Господа и Гедеона!». Они отложили тонну кирпичей и открыли по своим же дружественный огонь. Часть из них хотели завести грузовик и сбежать – так по ним шмальнули из ихней пушки. Никого не осталось. Через несколько минут всё было кончено. Остатки уплыли на катере вниз по Донцу, но недалеко. В панике они завернули в левый приток реки, на территорию Ростовской области, где их повязали российские погранвойска.
А мы ударно трудились под палящим солнцем весь самый длинный день в году и на следующее утро навели понтонный мост. Радиосвязи с другими взводами и ротами не было. Как мне рассказали после нашей встречи, подошли к Кружиловке ещё две роты, со стороны Пархоменко. Не зная, какой именно из взводов «Призрака» вышел на задание, и успешно ли мы выполнили боевую задачу или полегли. Стали смотреть в бинокль и спорить между собой. А мы выкрасили простыню в синий крест на красном фоне и повесили её на флагштоке вместо жовто-блакитной тряпки. И вот, смотрят, значит, два ротных командира на понтонный мост, на боевое знамя Новоросии, и один говорит:
– Я слышал от Алексея, что зачищать границу в этом секторе выдвинулась группа Рамиреса.
А второй возражает:
– Рамирес поднял бы «Весёлого Роджера».
То есть, я уже месяц назад ассоциировался со знаком «Православие или смерть». На пиратский флаг похоже, скажете. А я и не возражаю. Мы тоже мятежники. Объективно. Впрочем, боевое знамя Новороссии на основе “Rebel flag of Confederate States19” – более красноречивая пощёчина янки, спонсирующим Петро Потрошенко. У меня и такой шеврон нашит на форме – на другом плече, для симметрии (улыбается).
М. Х.: Я только заметила, что у вас татуировка на правом предплечье, латинскими буквами. Что там написано?
Л. Р.: Cristeros libertadores. В переводе с испанского – «Воины Христовы, освободители». В двадцатых годах прошлого века, когда в Мексике правили троцкисты, местные католики подняли против них восстание, называя себя так. И мы воюем против бандеровской хунты, насильно обращающей православных христиан в секту «Киевский патриархат», сравнимую с так называемой «Церковью Рейха» в нацистской Германии, где в храмах вместо статуй Христа ставили бюсты Гитлера. А среди этих кристерос был священник Викториано Рамирес, отсюда и мой позывной. У меня был родственник, священник отец Виктор, убитый во время националистических погромов в Киевской области весной. И я хочу, чтобы при монашеском постриге, когда будут менять имя, меня назвали именно Виктором.
М. Х.: Но ведь татуировка – не совсем православное явление. Точнее, совсем не православное.
Л. Р.: На день рождения наколол, который совпал с днём провозглашения Луганской Народной Республики. Покуражиться перед сослуживцами захотелось. Батюшка, окормляющий наш батальон, конечно, не одобрил. Но сводить не буду. Может быть, в одном из боёв эту руку оторвёт.
М. Х. (поёжилась): Чёрный юмор.
Л. Р. (ледяным тоном): Какая жизнь, такой и юмор.
М. Х.: И всё-таки, несмотря на всю трагичность текущей ситуации, можете ли вы припомнить какой-нибудь курьёзный случай на вашем боевом пути?
Л. Р.: Пару недель назад заглянул на сайт СБУ – чисто поржать. И увидел, что там вывесили списки террористов, сепаратистов и прочих противников режима Порошенко, то есть, нас. Не знаю, что курит составитель этого «хит-парада», какие грибы. Игорь Стрелков, герой из героев, всего лишь на пятом месте. Мозговой, выдающаяся личность, равная Стрелкову, вообще, в первую десятку не попал. Но сильнее всего меня возмутило то, что моя фамилия там вообще отсутствовала.
Там был так называемый телефон доверия, по которому можно позвонить и сдать сепаратистов. Я и позвонил. На том конце провода обрадовались – подумали, кто-то из гражданских хочет заложить партизан. Спросили, кого я желаю назвать. А я ответил:
– Я – сепаратист. У меня в подчинении три десятка удалых молодцов, а меня нет в списке лиц, опасных для Порошенко. Безобразие.
М. Х. (едва сдерживая смех): И что они вам ответили?
Л. Р. (спокойно): Поблагодарили за звонок. Обещали исправить свою оплошность. Через три дня я снова посмотрел списки – не обманули.
М. Х.: Нам поступает информация, что про войну уже анекдотов всяких насочиняли. Вы знаете хоть один?
Л. Р.: Знаю, и не один. Мой любимый таков:
Киевлянин живёт и работает в Донецке уже не первый год. А прописка киевская. Вдруг ему на мобильный звонок – киевский военкомат. Военком начинает ездить по ушам, что, мол, должен он явиться через два дня в военкомат с вещами для отправки на войну.
Тот отвечает:
– Вообще-то я не в Киеве и уже воюю.
У военкома появилась заинтересованность:
– Когда призывались? В какой части служите? На каком участке фронта? Кто командир?
Тот отвечает:
– Доброволец. Батальон подполковника Кононова. Шахтёрск. Ополчение ДНР.
На том конце провода – кататонический ступор. Потом робкий вопрос:
– А в Киев когда собираетесь?
– Вот освободим Славянск и Краматорск, и сразу к вам. Прямо к военкомату на танке подкачу.
М. Х.: А мой любимый:
Армянское радио спрашивают:
– Почему бойцы национальной гвардии Украины во время интервью прикрывают лица масками?
Ответ:
– Им ещё в Россию гастарбайтерами ехать.
Л. Р.: Такого я ещё не слышал.
Оба смеются. Журналистка возвращается на деловой лад первой.
М. Х.: Продолжим разбирать слухи об ополчении. Есть ли у вас несовершеннолетние?
Л. Р.: В моём взводе один сын полка. Родился в день нападения Соединённых Штатов на Югославию в 99-м году. Учился в школе в Мариуполе, никого не трогал. 13 июня он сдавал экзамен. И тут тревога – укры начали зачистку города. Жители спустились в подвалы, а солдаты завязали с нашими бой. Его школа была на правом берегу реки Кальмиус, где шла регулярная армия – эти гражданских не тронули. А его семья оставалась дома на левом берегу, где шёл правый сектор. Те забрасывали подвалы гранатами. И остался он круглым сиротой. Прибился к отступающей роте Бабая и шёл с ними до самого Антрацита, где я взял его под своё крыло. Оружие малолеткам мы не даём. Вася, например, ведёт разведку. Юркий подросток, идеально знающий местность, в этом деле незаменим. Он объездил на своём велосипеде весь юг Донецкой и Луганской республики. Был даже в двух сёлах Бердянского района Запорожской области. Вот такой сын полка. Да он и вправду мне почти что в сыновья годится. Если бы я залетел на первом курсе института, у меня бы мог быть сын такого возраста (смеётся).
М. Х.: Но у вас нет ни жены, ни детей?
Л. Р.: Не успел я завести детей. Я – вдовец (резко мрачнеет).
М. Х.: Эту войну называют братоубийственной. У вас есть родственники в противоположном лагере?
Л. Р.: Есть. Точнее, был один. Мамин двоюродный племянник, Юра Грищук, из Хмельницкого. Девичья фамилия матери – Олеся Грищук. Так вот, этот Юра был главным специалистом по пыткам в карательном батальоне. Отпетый садист. Был в моём взводе боец, Дима – виртуозно играл на гитаре Битлов, у него и позывной был Маккартни. Попал в плен. А Юрик придумал изощрённое издевательство – во время жестоких допросов над заключёнными измывались под звуки музыки. А между этими допросами прокручивали им в камере те же песни, что звучали во время пыток. И когда мы обменяли Диму на их пленника, его трясло мелкой дрожью от первых же аккордов некогда любимой песни “In my life” – его под неё месили, как боксёрскую грушу. Неделю назад Юра попал ко мне в плен сам. Вспомнив, что он сделал с Маккартни, я лично пустил ему пулю в лоб без суда и следствия.
М. Х.: Есть ли у вас родственники в ополчении?
Л. Р.: У меня остался один близкий человек – мама. Остальных я потерял. В середине марта во время погрома в Киевской области погиб двоюродный брат. По дороге из Киева в Крым попала под горячую руку бандеровцев жена. А я, оставшись один, как перст, взялся за пистолет. Я сражаюсь не за то, чтобы Донецк и Луганск писались без мягкого знака на географической карте. А за то, чтобы никогда, вы слышите, ни при каких обстоятельствах весёлые аполитичные панки и рокеры не становились суровыми мстителями за смерть друг друга. Вот за что я сражаюсь! (стучит кулаком по столу)
М. Х.: Вернёмся к вопросу о составе ополчения. Насколько охотно записываются в него жители Новороссии? И каков процент сочувствующих вам среди тех, кто не воюет?
Л. Р.: В разных городах по-разному. Помню, ехали мы как-то вечером на БТРе по улицам Луганска. И видим, развалились на скамейке несколько рыл, пиво дуют. Проезжаем мы мимо них, а они одобрительно кричат пьяными голосами:
– Молодцы, ребята, так держать!
Я не выдержал и наорал на них:
– А вы что сидите? Вместо того чтобы отстаивать свою свободу, пивные сиськи отращиваете!
