Мережковский первый по времени увидел Ницше; глазами Ницше он окинул историю; согласился с «Антихристом» Ницше[23 - «Антихрист. Проклятие христианству» – одна из последних книг Ф. Ницше (изд. 1895).] и поднял руку на историческое христианство. Это богоборчество отразилось в «Юлиане». Но, подняв руку, он остановился: и в «Я» он увидел второе «Я». «Я» или «Ты»? Этот вопрос стоит у него в «Воскресших Богах». «Я» и «Ты» примиряется в третьем, в народе. И уже в «Петре» прозвучала глубоко народная лота[24 - Речь идет о романной трилогии Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист»: Ч. 1 – «Отверженный» [ «Смерть богов» («Юлиан Отступник»), 1896]; Ч. 2 – «Воскресшие боги» («Леонардо да Винчи», 1901); Ч. 3 – «Антихрист» («Петр и Алексей», 1905).]. В «Петре» Мережковский вместе с русским сектантством. За «Петром» уже проповедь: литература ли это? Слово ли?
Нет слов тут… Далее: или народный подвиг, или углубление прошлого нашей литературы; Мережковский перенес свою художественную стихию в критику; после «Толстого и Достоевского» по-новому подошли мы к нашему прошлому.
Подошли и остановились, недоумеваем.
«De la musique avant toute chose»[25 - «De la musique avant tout» (франц.) – «о музыке прежде всего». Из стихотворения П. Вердена «Art po?tique» («Искусство поэзии»). Один из девизов символизма.]: раздался голос Брюсова в 1895 году своим до крайности преувеличенным декадентством. И мы встретили его как иностранца. Поэзия – это музыка, осязаемая не как проповедь, но как форма; и Брюсов дал ряд изумительных форм. Далее: показал он нам, что такое форма Пушкина.
Брюсов изваял лозунг формы в русской литературе. Не голое слово, – сплетенье слов нам дорого в Брюсове. Брюсов не проповедует, не идет, потому что путь его литературной линии не в истории: индивидуализм углубляет личность. Мережковский проповедовал индивидуализм; был ли он индивидуалистом в смысле Брюсова? Мережковский весь в искании; между собой и народом ищет он чего-то третьего, соединяющего. Брюсов не ищет: он изучает форму; в этом его подлинная правда, святая правда, принятая с Запада.
Так символически ныне расколот в русской литературе между правдою личности, забронированной в форму, и правдой народной, забронированной в проповедь, – русский символизм, еще недавно единый.
Мережковский – весь искра, весь – огонь: но направление, в котором он идет, за пределами литературы; литература все еще форма. А Мережковский не хочет искусства: он предъявляет к ней требования, которые она как форма не может выполнить.
Литература должна быть действенно религиозна, а единственная форма действенности – проповедь.
Но после Ницше, молчаливо улыбавшегося нам на проповедь, Ницше, который проповедовал не словами, а жестами страдания, подвигом мученичества, безумием, – литературная проповедь – мертвая проповедь. И Мережковский боится пророчествования: между тем слово его достигает до нас в форме проповеди, а не живой действенности.
Брюсов – весь блеск, весь – ледяная, золотая вершина: лед его творчества обжигает нас, и мы даже не знаем – огонь он или лед: но творчество его не говорит вовсе о том, как нам быть. Он, как и Ницше, молчит в самом тайном. Но Ницше не вынес своей немоты, сошел с ума; что происходит с Брюсовым под трагической маской – никто не знает, пока он не снимет маски, не скажет слова.
«Вы – родоначальник и представитель живой линии русской литературы!» – хочется крикнуть Брюсову – или его двойнику, бронзовой статуе, изваянной в наших сердцах: – «Вы – знамя, будьте же знаменем»…
«Ах, вернитесь в литературу как форму поэзии: не уходите из литературы: с вами уходит в проповедь огромный художник; наденьте до времени поэтическую маску; еще не настало время действовать, – хочется крикнуть Мережковскому. – Действие, соединяющее нас с народом, не литературное творчество, а религиозное творчество самой жизни; в вашем призыве есть преждевременность: не рано ли вы снимаете маску? Еще не исполнились сроки!»
В молчании Брюсова, в слишком громком голосе Мережковского символически отразилась трагедия современности: молчание Запада там, где над смыслом жизни поставлен роковой вопрос, и крик с Востока, превращающий роковые, еще только приближающиеся к нам вопросы жизни в преждевременный призыв.
Одна правда с Мережковским, от которого ныне протягивается линия к религиозному будущему народа.
А другая правда с Брюсовым.
Но обе позиции как-то обрываются: в одной нет уже слов, в другой – нет еще Действия.
Мережковский – слишком ранний предтеча «дела», Брюсов – слишком поздний предтеча «слова».
Слово и дело не соединены; но и не может быть ныне слово соединено с делом.
Мы, писатели, как теоретики имеем представление о будущем, но как художники, говоря о будущем, мы только люди, только ищущие; не проповедующие, а исповедующие.
Мы просим только одно: чтобы нам верили, что наша исповедь – живая исповедь.
Есть общее в нас, пишущих и читающих, – все мы в голодных, бесплодных равнинах русских, где искони водит нас нечистая сила.
1907
notes
Примечания
1
Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Поэту» (1830).
2
Строки из стихотворения Н. А. Некрасова «Рыцарь на час» (1860).
3
Ирония истории заключается в том, что русский формализм – прежде всего в лице В. Б. Шкловского – уравнял форму и содержание именно в качестве «приемов», «техники письма», во многом опираясь на стиховедческие разработки самого Белого. Ср. у Шкловского: «В понятии „содержание“ при анализе произведения искусства с точки зрения сюжетности надобности не встречается. Мысль в литературном произведении или такой же материал, как произносительная и звуковая сторона морфемы, или же инородное тело» (см.: Шкловский В. О теории прозы. М., 1983, с. 62).
4
changer vos darnes (франц.) – перемена дам (одна из танцевальных фигур кадрили).
5
«Слово о полку Игореве», по мнению современных исследователей, написано в конце XII в.
6
Отец Матвей Константиновский – ржевский протоиерей, духовник Н. В. Гоголя в Москве в последние годы жизни писателя.
7
Строки из «Песни убогого странника» в поэме Н. А. Некрасова «Коробейники» (1861).
8
А. М. Добролюбов, поэт-символист, около 1900 г. порвал со своим окружением и ушел «в народ»; странствовал, одно время жил в Соловецком монастыре. Белый соотносит фигуру Добролюбова с героем некрасовского стихотворения «Влас» (1854), мужиком-грешником, который имел «видение» и во исполнение своего обета раздал имущество и сделался странником.
9
Вскоре Белый опишет уход и смерть Л. Толстого именно как религиозное действо (см. Белый А. Трагедия творчества: Достоевский и Толстой. – Наст. изд.).
10
Имеется в виду глава «Буди, буди!» из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского (ч. 1, кн. 2, гл. V), где старец Зосима утверждает неизбежность преображения христианского общества «во единую вселенскую и владычествующую церковь».
11
Неточная цитата из «Бесов» Ф. М. Достоевского (ч. 2, гл. 6). В романе – «От Смоленска до Ташкента».
12
Цитата из стихотворения Н. А. Некрасова «Что ни год, уменьшаются силы» (1861). Белый взял это стихотворение эпиграфом к своей книге стихов «Пепел» (1909).
13
«град новый» – Откр. 21.