Райские сады

Белые розы. Очень красиво.

Очень тихо. Недоступно…

Мне объяснили, что это рай.

Я не поверил, но кто его знает?

– Как вам? – спросил художник, после паузы. – Тоже ерунда?

– Нет, не такая ерунда, только я не понял. Что это значит?

– Я не знаю, Ваше Сиятельство. Мир – не школьная тетрадь. Нельзя выучить от сих до сих и всё понять. Я увидел образ. В нем была мысль. Я написал стихотворение, написал картину, если бы умел, написал бы симфонию, балет, пирамиду бы построил, только что бы выразить этот образ. Но от этого он не стал бы доступней.

– Понятно, – сказал Иванко, после длинной паузы.

– Прекрасно, – засмеялся художник. – Может, тогда приступим?

– К чему?

Вместо ответа художник достал свою папку и вытащил из нее пачку скрепленных, плотно исписанных, листов.

– Это первый семестр, – засмеялся художник. – Ваша сестра просила меня дать вам уроки. Учить вас рисовать смысла не вижу. Поэтому будем учиться думать. Тут несколько совершенно неочевидных утверждений на самые абстрактные темы. Я утверждаю, вы опровергаете. Договорились?

– Давайте, – согласился граф, толком не поняв о чем речь.

– Для начала простенькое. «О жизни и смерти». Читаю?

– Читайте.

Художник взял листок и стал читать:

О Жизни и Смерти.

«Смерть – отрицание жизни. Она делает нашу жизнь бессмысленной, все наши помыслы суетой. Победа над смертью – вот цель человека. Победа над смертью вернет жизни смысл». Так говорят жизнелюбцы. С другой стороны другие люди поют о смерти-утешительнице, о том, что смерть – это лучшая награда человеку за мучения жизни, о том, что все мы отдохнем и о том, что и рождаться не стоило. Так говорят любители смерти. Рассмотрев оба эти мнения заметим, что они, собственно говоря, мало чем отличаются друг от друга, потому что оба не верны. А дальше мое утверждение с красной строки.

Итак, я утверждаю, что смерть – есть фундамент жизни. Любая воля к жизни, любое желание жить может существовать только тогда, когда есть смерть. Если человека лишить смерти – он не захочет жить. Собственно говоря, можно сказать, что смерть и есть воля к жизни. Без смерти жизнь лишиться смысла, станет абсурдом, у человека не останется воли, чтобы пошевелить пальцем. И это в самом прямом смысле. Наше «завтра» разряжает волю к нашему «сегодня». Известно, что нигде так не хочется жить, как в камере смертников, где любовь к жизни доходит до судорог. Бесконечное «завтра» бесконечно бы размазало волю к «сегодня». Человек бы просто лег на землю и никогда бы не захотел подняться. Так что борьба жизнелюбцев со смертью – это борьба против своего же жизнелюбия….

Художник закончил чтение, отложил листочек в сторону и посмотрел на графа. Граф пожал плечами. Он не знал, что сказать. Но, как оказалось, ничего говорить и не требовалось. Художник взял другой листок и прочитал еще один небольшой текст. Потом еще. Иванко слушал с интересом, но не понимал горячность, с которой художник строил свои утверждения.

– Вам надоело? – спросил художник, отложив очередной листок.

– Нет, – сказал граф. Ему и, правда, было интересно. Но если бы художник взялся читать ему какие-нибудь «в гостях у пиратов» или «сокровища одноглазого тролля», он тоже с удовольствием бы послушал.

– Хватит на сегодня, – сказал художник и стал складывать свои листочки.

Тем временем стало быстро темнеть. Сад погрузился в сумерки. Вокруг всё притихло, только фонтан все также неугомонно шелестел водой.

– Как быстро темнеет зимой, – сказал художник, закинув руки за голову, – когда темнеет мне всё время думается… какая-то мысль приходит…. даже не мысль, а так, что-то странное. Знаешь, вот часы, большие часы с маятником и идут тихо так. Тик-так, тик-так. Стрелки крутятся. А мне страшно. Я боюсь часов. Видишь ли, его называют временем. Все смотрят на часы и ничего не знают о нем… Мне всегда мерещится одна и та же картина. Вот представьте себе поле, огромное снежное поле, так что ни конца, ни края и по нему идет человек, человек почему-то в черном. И вот он идет, совсем не зная куда, а может быть и зная. И это все так издалека, так что только черная точка, бескрайнее поле и снег. Такая картина.

Художник замолчал. Иванко тоже молчал. Тут совсем рядом послышались шаги. Граф оглянулся и увидел, как из темноты выплыла стройная фигура слуги.

– Господин Лейбниц, я за вами, – раздался спокойный голос.

– Хорошо. Я готов, – ответил художник, положив листочки себе на колени.

– До свидания, граф, приходите, завтра или когда захотите. Я вам всегда буду рад.

– Конечно, приду, – ответил Иванко.

Слуга взялся за спинку кресла и аккуратно покатил художника сначала вокруг фонтана, а потом по одной из аллей.

Вернувшись из сада, Иванко сразу пошел к Кате. Ему хотелось еще раз увидеть Аленку. У Кати хозяйничал великий Готье. Аленка, как ассистент хирурга на операции, подавала ему то рулетку, то ножницы, то иголку. Катя стояла в нижнем белье, как манекен и ее постоянно измеряли. Иванко вызвался помочь, но Готье оказался противным старикашкой. Он замахал на Иванко руками и попросил не мешать. Обменявшись с Аленкой улыбками, граф пошел к себе. Было уже поздно, но спать не хотелось. Он лег на кровать и смотрел на потолок, пока не задремал. Его разбудил стук в дверь. В комнату вошла Катя.

– Еще не спишь? – спросила она.

– Нет. Закончили с платьем? – спросил Иванко.

– Почти. Завтра доделаем.

Катя села на кровать. Иванко сел рядом.

– Как там у нас? – спросила принцесса.

– В деревне? – уточнил граф

– Ага.

– Всё также. Ничего не изменилось. Тебе от всех привет.

– Спасибо. Не обиделись на меня, что я на похороны отца не приехала?

– Нет, – отрицательно покачал головой граф. – Никто и не думал, что ты приедешь.

– Могли бы и лучше обо мне думать, – усмехнулась принцесса.

Граф промолчал.

– Отчего он умер? – спросила Катя. – Я что-то так и не поняла.

– Его свинья загрызла, – ответил граф.

– Свинья? – удивилась принцесса. – Как это?

– Перепил, уснул в луже, мимо проходила свинья, и горло ему перегрызла.

– Мерзость какая, – принцесса поморщилась. – Свинья-людоедка. Не знала, что так бывает.

– Она не людоедка. Просто папаша занял ее лужу. Не переживай, мы свинье отомстили, съели на поминках.