Особый порядок

А пока поезд безостановочно мерно катился, лениво постукивая колёсами и покачиваясь. В состоянии душевного волнения и переживания, навеянном воспоминаниями, Андрей Иванович скоро уснул. Спать ему пришлось недолго.

Рано утром поезд прибыл в родной город, и пассажир с ощущением радости вышел из вагона. Карлин, постояв на перроне какое-то время, направился на привокзальную площадь. Здесь же находились камеры хранения…

На площади не так уж и многолюдно ввиду ещё раннего часа. Пахло утренней прохладой, не совсем приятной, пропитанной городской загазованностью. Но и в этом запахе городского утра улавливалось то родное и милое, что ещё больше приводило Андрея Ивановича в волнение. Едва заметная счастливая улыбка блуждала на его губах; глаза блестели тем счастьем, будто в них никогда и не было скорби. Казалось, он помолодел; жизнь только началась – так и хотелось воскликнуть: «Ах! Чёрт побери, как здорово!..» (я, автор, это знаю по себе). Он помнил, что от вокзала до дома около часа неспешной ходьбы. Андрей Иванович не определился, бежать ли домой или прогуляться по городу; ему хотелось и того и другого.

Город начинал шуметь, и шум нарастал: оживлялся городской транспорт, народу на улицах становилось всё больше и больше. Андрей Иванович всматривался в лица горожан, и ни одно лицо ему не было знакомо. Транспорт теперь весь расписной, с рекламой (не то что несколько лет тому назад). Зато дома узнаваемы; те же улицы – нет, не совсем так: некогда С-я стала Ямской, К-ой переулок переименовался в Поперечный…

Но вот улица, где он жил когда-то, осталась прежней – Арзамасской. Улица эта старая, ещё с добротными, но понемногу отживающими свой век деревянными домами. Она всегда была зелёной, с душистыми липами во время цветения, с тополями, с ужасным тополиным пухом. Случались пожары, когда поджигали лежащий на земле пух. От обилия зелени улица была тенистой, и хорошо было прятаться на ней от летнего зноя. Андрей Иванович уже шёл по той самой улице.

Вот и родной дворик, мало изменившийся, потому настолько узнаваемый. Узнаваемыми стали и изменившиеся за годы лица – прохожие как-то подозрительно всматривались в него, а присмотревшись, едва улыбались. Улыбался и Андрей Иванович, оглядываясь на них и думая, не обознался ли он. А те, в свою очередь, проходили, оглядываясь и сомневаясь.

Что происходило внутри Андрея Ивановича, когда входил он в родной дом, в котором последний раз находился бог весть когда? Кто испытывал чувства расставания или встреч хоть единожды, тот теперь знает, что это такое, и тот может его понять, представив себя на его месте. А не испытавшим того душевного беспокойства, стало быть, и знать ни к чему: всё равно не понять. Если же я начну подробно описывать, то, боюсь, вызову иронию или осуждение за чрезмерную чувствительность у столь серьёзного взрослого человека…

Итак, Андрей Иванович вошёл в дом, и сердце защемило. Почувствовав вдруг слабость в ногах, он опустился на высокий порог прихожей. Несколько минут просидел на пороге, через который некогда, в самые ранние детские годы, с трудом перебирался либо на улицу, либо в дом. У порога стояло несколько пар обуви, среди которых была маленькая пара – детская. В доме царствовала невероятная тишина. Дверь за спиной вдруг отворилась, и раздался возглас, испуганный и насторожённый. Андрей Иванович поднялся, обернулся и увидел во многом изменившиеся, но легко узнаваемые черты лица сестры. Он улыбался, находясь в волнительном исступлении и в нерешительности. Простояв какое-то мгновение в неопределённости, в замешательстве, брат приблизился к сестре. Она обняла его и стала целовать, как целовала своих детей, по-матерински.

– Господи, Андрюшенька! Надо же, приехал всё-таки. И сколько же тебя не было?..

Андрей Иванович понемногу возвращался в прежнее состояние, спокойное и осознанное, а когда пришёл в себя, заговорил:

– Ох, много. Кажись, лет десять… Нет, Леночка, я не приехал, а вернулся.

– Вернулся?! Вот как!

Они вместе прошли в зал. Андрей Иванович заметил, что комнаты в доме изменились: стены недавно оклеены новыми обоями, мебель поменялась; таким образом, комнаты стали более светлыми и просторными. Вдруг дверь детской комнаты распахнулась, и из неё вышел только что поднявшийся с постели мальчик лет пяти. Он увидел незнакомого человека и, искоса поглядывая на него, подошёл к тёте, которой стал что-то тихо наговаривать. Через минуту он и тётя вместе скрылись в той самой комнате, из которой минуту тому назад вышел мальчик. Пробыли они там недолго. Мальчик вышел первым и уже одетым, а вслед за ним вышла тётя. Он подошёл к незнакомцу, теперь радуясь и улыбаясь, и хотел что-то сказать, но, видимо, забыл, что нужно было говорить, смутился и вопросительно посмотрел на тётю, которая также оказалась в смятении.

Андрей Иванович быстро сообразил, что произошло, взял мальчика за руки и взглянул ему в глаза, затем посадил его себе на колени и стал спрашивать:

– Как звать-то?

– Димкой!

– А чей будешь?

– Ивана Карлина сын.

– Вон оно как?.. А я и не знал даже… Ивана Карлина сын, стало быть?

– Да.

Андрей Иванович вопросительно смотрел на сестру.

– Если внук брата, тогда кем он мне приходится?

Она не знала, как точно ответить, и, пожав плечами и разведя руки в стороны, вышла из зала.

«Значит, внучатым племянником будет», – подумав, решил для себя Андрей Иванович и поинтересовался:

– А где папа?

– Дома остался.

– А сколько уже дней ты здесь?

Племянник выставил перед собой худенькие бледные ручки и стал, считая, сгибать пальчики, но, сбившись со счёта, опустил их.

– Много, – сказал он.

Андрей Иванович улыбнулся.

– А ты мне родным дядей будешь, да? – спросил мальчик. – Мне так тётя сказала.

– Конечно, родным дядей, – ответил Андрей Иванович и, поцеловав племянника, опустил его на пол. – Пойди умойся, потом поговорим.

Племянник выбежал из зала. Андрей Иванович остался в комнате один. Он открыл дверь детской, где у стены стояла совсем другая детская кровать с незаправленной постелью, а на полу оставались разбросанные игрушки. Затем он заглянул в другую комнату, некогда родительскую, – и в ней обнаружилось мало прежнего…

Охваченная радостью, Елена Ивановна забыла, что давно нужно было отправиться на работу, а когда опомнилась, забеспокоилась и позвонила на работу подруге, чтобы та сегодня поработала вместо неё, разумеется объяснив ситуацию. Так Елена Ивановна сегодня не пошла на работу, и они втроём остались дома. К полудню у ребёнка пропала охота резвиться. Он ушёл в детскую и, немного поиграв на полу игрушками, на полу же и заснул. Андрей Иванович и Елена Ивановна уединились наконец и рассказали друг другу о многом: о минувшем, о планах на будущее.

V

Последний раз Андрей Иванович бывал здесь, дома, как бы гостем лет десять тому назад, когда ещё не было в стране великих потрясений, но они стремительно надвигались. А когда надвинулись, то потрясло всё – непонятно было, куда покатилась жизнь, которая теперь, как говорится, не стоила и ломаного гроша. А между тем (или вопреки тому) жизнь была; жить ещё было можно благодаря выживанию – вот инстинкт самосохранения! Выживая сами, женщины рожали детей – вот где необратимый процесс! Тот самый инстинкт и этот процесс – двигатели жизни. И что бы там ни говорили наши, выбранные нами, верховные правители, внизу всегда оставалась своя политика жизни, резко отличающаяся от той, что наверху… Эх, куда меня, автора, занесло! Но довольно: я пишу всего лишь роман, где герои нравственны или аморальны в силу тех или иных жизненных обстоятельств.

Поговорим же теперь и об иных героях нашего произведения. Итак, последние годы для Ивана Ивановича, отца Андрея Ивановича, складывались неудачно по причине нервозной ситуации в обществе. В нём скапливалась желчь, и в семье не хотели его раздражать лишний раз. Однажды, когда Иван Иванович ремонтировал свою автомашину и у него что-то не получалось, а это всегда выводило его из терпения, стал приставать к нему какой-то в алкогольном опьянении мужчина со своими разговорами. И это отца Андрея Ивановича наконец взбесило, и случилось так, что отец не выдержал и хотел кулаком въехать ему, а получилось, что с размаху тяжёлым гаечным ключом, которым работал, ударил приставшего, невзрачного на вид человечка по голове, причинив тем самым тяжкий вред здоровью. От причинённого вреда тот скончался в больнице. Разумеется, отца по настоянию прокурора обвинили в преднамеренном причинении тяжкого вреда здоровью, повлёкшего смерть, и суд дал ему большой срок – как-никак это стоило жизни какому ни есть, но человеку. А через год домой пришло извещение о смерти отца. Телесных повреждений на теле покойного обнаружено не было, а вскоре узнали из заключения судебно-медицинской экспертизы, что смерть наступила от сердечной недостаточности.

Что испытывало то самое сердце? О чём оно говорило? Что оно слышало? Что так трогало и беспокоило? Что лежало на сердце – обида? негодование? ненависть? смирение?.. Откуда уж нам это знать. Но одно верно: что-то было на сердце, если повело оно себя таким образом.

Что касается матери, то и у неё дальнейшая жизнь протекала натыкаясь на искусственные препятствия, в особенности после того, что произошло с Иваном Ивановичем. На мать пришла тоска, грусть. Она, затворившись, переселилась в однокомнатную квартиру где-то в самом центре города. Лишь временами она приходила домой, чтобы побаловать маленьких внуков. Мать состарилась: морщины на лице удлинились и углубились, губы сжались, а сама сделалась ворчливой. Бабушку-старушку дети боялись и любили, она это прекрасно понимала и чувствовала.

В этот же год, как только Андрей Иванович надолго уехал из родного дома, старший брат Александр влюбился в милую девушку. Несколько бессонных ночей, казалось, чуть не свели его с ума. Вскоре они начали встречаться. Стали складываться серьёзные отношения. Когда она собралась вернуться домой, в соседнюю область, брат последовал вместе с нею (замечу: не вслед за нею). Вскоре, как и полагалось, они поженились, и родился у них сын, названный Иваном. Шло время. Когда Ивану едва исполнилось восемнадцать лет, он сблизился с одной девчонкой, школьницей, которая и родила ему мальчика, Диму. Родители той школьницы-мамы бранили свою непутёвую дочь, упрекали, даже терроризировали. От сына она отказалась, подбросив ребёнка отцу: он оказался для молодой мамы нежелательным. Родители Ивана ужаснулись, но приняли дитя. Приняв, вскоре поступили ещё мудрее: всё чаще стали оставлять его у тёти. Тем более Иван женился на другой особе, серьёзной и деловой, которая теперь находилась в положении.

Елена Ивановна (напоминаю: сестра Андрея Ивановича), некогда стройная и высокая, теперь располнела, и полнота эта великолепно шла к её телу, к её русской натуре. Она была доброй, отходчивой, мягкой и впечатлительной. Она стала матерью троих детей: двух сыновей и дочери – Ирины (о ней речь пойдёт позже). Уже повзрослевшие дети вели свою жизнь и всё менее зависели от матери, в особенности сыновья. Они учились в военной школе и готовились стать офицерами, а служба в армии в нынешнее время была непрестижным делом. Но куда было деваться? Дочка же готовилась к выпускным экзаменам и думала поступать в педагогический институт. Мать ей не препятствовала, однако думала иначе. Много чего вообще происходило иначе, а то и жизнь была бы скучной.

Муж Елены Ивановны жил довольствуясь домашним уютом. Он и она – два сапога пара, или, если хотите, муж да жена – одна сатана. Как видите, насколько приемлемы для них сравнения, насколько они схожи друг с другом по характеру, по поведению. Муж её уходил рано, а приходил поздно: работал за троих. На работе его любили, но за работу за троих платили ему… впрочем, несоответственно. Добродушный и смиренный муж, Сергей Петрович Репнин, возвращался домой с работы всегда разбитый усталостью, но, пролежав на диване час-полтора, вновь оживлялся, усталость исчезала. Раньше, когда дети были маленькими шалунами, он уделял им времени гораздо больше. Теперь, когда сыновья уехали, а дочь стала взрослой, он всё больше времени проводил на диване и потому начал толстеть. И этот процесс уже никак нельзя было предотвратить. Такова уж природа русской лени; как сладостна та праздная напасть, и тем она губительней для самих же. Справиться с этим не было возможности.

VI

Андрей Иванович и Елена Ивановна сидели в комнате, и между ними шёл разговор.

– Вот видишь, Леночка, – как бы убеждал Андрей Иванович, – вроде бы из одного теста все мы сделаны, а насколько мы разные, и как у нас, у каждого, всё по-разному сложилось. Решительно мы разные.

– Верно, Андрей. Тесто, может быть, и одно было, да в разное время нас состряпали, потому-то мы и разные. – Вот слово-то – «состряпали», – с иронией заметил Андрей Иванович.

– При чём тут это?

– Интересно ты выразилась, а главное, правильно.

– Разумеется… – хотела возразить Елена Ивановна, но сказала: – Никак невозможно в точности сделать что-либо дважды.

– Это как нельзя войти в одну и ту же реку дважды.