Да здравствует Герберт Уэллс!

Сразу вычисляю по характерно наглой роже, приказным жестам, и злобным окрикам, кто командует наступающими пехотинцами. Да и идёт он почти по центру, держась чуть позади… Ну, получи, голубчик!

Едва поражённый в центр груди сволочь падает, издав слышимый даже за сто шагов стон-всхлип, в дело вступает наш пулемёт: косит подчистую всех остальных балбесов, застывших, и на какие-то мгновения растерявшихся от зрелища убитого командира. Падают наземь, стараясь откатиться вбок и назад, все эти пехотинцы. Потому что пулемётчик наш на высоте: косит, словно косарь – траву… Даже залёгших!

А приятно, что у нас есть, оказывается, и пулемёт. Пусть и расположенный с той стороны блиндажа – то есть, вне моего поля зрения.

Остатки выживших гансов очень быстро всё соображают, и отступают – то есть, проще говоря – пригибаясь, бегут, и буквально падают в свою траншею, оказавшуюся всего в пятидесяти шагах от того места, где мы их столь удачно затормозили. Убежать удалось примерно двадцати гаврикам из где-то пятидесяти. Плохо. Потому что вот чует моя задница, что сейчас начнётся. И точно.

– Москалёв, Ивушкин! Укрыться! Миномёты!

Я и сам вижу, что по ту сторону немецкой траншеи, в вырытых отдельно окопах-укрытиях, возятся шустрые и деловые миномётчики, устанавливая полевые, то есть – небольшие и короткоствольные, миномёты. Отсюда выглядящие как отрезки труб на крышках от канализационных люков. Что не делает их менее опасными. Мина калибром сорок пять миллиметров убивает, насколько помню, «гарантированно», в радиусе пяти метров.

Ах, вы так со мной!..

Лезу в прицельную планку, устанавливаю на триста метров. Хоть наводчика у меня и нет – я и сам с усам!

Выцеливаю долго, но – грамотно. Жду, пока заряжающий, приподнявшись на коленях, замрёт, готовясь опустить мину в ствол… Есть! Вот он вынужденно чуть привстал!

Мина, правда, всё же в ствол вошла, и упала на иглу-боёк. Зато «мой» миномётчик, отброшенный силой удара пули, попавшей в грудь, падает навзничь. Второй злобно смотрит в мою сторону – отлично вижу его гримасу в оптический. Но поскольку мне нужно перезарядить, он успевает нырнуть вниз – за невысокий бруствер окопа.

Тут мины начинают сыпаться вокруг нас: потому что миномётов при этом подразделении целых десять! И вижу я, что пять из них работают по позиции нашего пулемётчика, то есть – бедолаги Ивушкина, а пять – по моей.

Что не радует.

Сгребаю все вещички, что вывалил из подсумка, и – бегом в дальний конец траншеи, почти на четвереньках, чтоб неприятель этого не увидел.

Конец траншеи оказывается всего в двадцати шагах, и кончается она тоже чем-то вроде блиндажа, в один накат. Всё лучше, чем ничего…

Проползать мимо растерзанных будто чудовищной собакой, ну, или уж ти-рексом, трупов, с развороченными животами и оторванными руками-ногами, стараясь не задевать их – жутко! Нет, не жутко – а чудовищно жутко! Потому что сейчас, когда увидал «обстоятельства», невероятно сложно втюхать своему мозгу, что это – только картинка! Иллюзия! Работа Машины!

Ну вот не хочет мозг верить в то, что это – невзаправду!..

Диким напряжением воли удерживаю новые позывы к рвоте – сейчас не до этого, а нужно успеть залезть в укрытие!!!

Вот и падаю на пузо, поскользнувшись на мерзкой луже – из крови, но по инерции всё равно въезжая головой вперёд в это самое укрытие.

И вовремя! Прямо за спиной как ухнет, как бахнет! По голове словно осёл лягнул! В ушах чудовищно звенит, жутко больно – то ли выбило мне барабанные, то ли – контузия! Меня буквально приподнимает на мягких руках, и вбрасывает вглубь землянки!

Чёрт возьми. Моргаю, трясу головой. Разеваю несколько раз рот – не сразу, но помогает. И вот вокруг и проясняется – зрение по-крайней мере снова при мне…

О, Господи!.. (Прости, что помянул всуе…) Сразу становится не до собственных «ощущений».

Потому что в землянке с десяток трупов. Наших. И у всех такие жуткие раны… И такое выражение на лицах… Кто сам не видел такого – всё равно не поймёт.

Похоже, блиндаж использовали как склад. Для убитых. Или раненных. Пока было кому их сюда стаскивать. И перевязывать.

Отворачиваюсь, скрежещу зубами. Ах, вы ж сволочи фашистские. Легко воевать, когда у тебя и гранаты, и мины, и артиллерия, и автоматы. И танки. А у противника – только винтовки, «патриотизм», да русский мат…

Обстрел минами продолжается пять минут.

Похоже, просто очередной боекомплект мин закончился. Ощущаю, что он закончился по тому признаку, что земля подо мной перестала содрогаться. А самих взрывов вообще не слышал – точно: контузило. Но за пять минут как-то собрался с духом и силами. Оправданием мне может послужить только то, что никогда до этого меня не «бомбили». И в блиндаж с «нашими» трупами не попадал…

Но вот и более-менее пришёл в себя. Продышался немного. Могу встать, и идти. А, вернее – передвигаться. На четвереньках. Что и делаю.

На своей старой позиции разместиться не удалось.

Там вся траншея так разворочена, что укрываться невозможно. Сволочи. Метко целились. Профессионалы. Продвигаюсь дальше, обнаруживаю более-менее подходящее место – траншея и бруствер целы. Относительно.

Снова вываливаю слева от себя обоймы, трясу головой – так и гудит, зар-раза, всё это время, как казан. И кружится. Смотрю в оптический, моргаю, щурюсь. Заставляю взгляд сфокусироваться, и цветные круги перестать «плыть» и вибрировать по краям поля зрения. Понял я уже, что получил ещё и сотрясение мозга. И если в ближайшие полчаса не вкатят мне «горячий» укол, то – просто отключусь. Сознание уедет!

Значит, нужно успеть поубивать их всех до этого момента…

Вот и смотрю на них в свою оптику.

Идут, гады. И даже не бегут уже, а спокойно так движутся, пешком. Словно на прогулке. Видать, уверены. Что миномётчики справились с задачей. И сопротивляться уже некому.

А погодите. Сейчас я вам…

Вынимаю ту обойму, из которой использовал два патрона, кладу в карман. Вставляю целую – с пятью. Стреляю я быстро. Вот и проверим. Насколько быстро.

Удивляюсь своим мыслям: нет даже ни малейших колебаний, или сомнений, типа, что передо мной живые люди. И у каждого – тоже, типа, семья, дом. Работа.

Ваша работа сейчас, твари профессиональные, когда вы нагло впёрлись на нашу землю, одураченные Геббельсовской пропагандой – убить нас, нас всех. Мужиков. А женщин наших – вывезти к себе. В качестве бесплатных рабынь. И игрушек для удовлетворения вашей кобелиной похоти!

И заселить нашу освободившуюся землю своими …раными колонистами!

Так не бывать же этому! Плевать на гул в голове, и круги перед глазами!

Устанавливаю прицельную планку на сто метров…

На выстрел уходит меньше секунды, поэтому когда пять скалящихся, ковыряющих в зубах травинами, и переговаривающихся между собой бугаёв падают, так и не успев ничего понять, мордами вниз, в пыль, для остальных это настоящий шок! Они на мгновение ошарашено замирают. Но затем снова кидаются наземь. Но двигаются теперь уже вперёд! Хотя, конечно, не как на параде, и не перебежками, а ползком – по пластунски.

Видать, начальство приказало добить оставшихся в живых русских, и захватить упрямо сопротивляющуюся высоту любой ценой!

Ну-ну.

Пока они ползут, время у меня есть. Хватаю винтовку, обоймы, так же, на четвереньках, двигаюсь к тому месту, откуда слышал команды.

Чёрт. Убит тот, кто раздавал их. Вижу я лежащего на спине молоденького худого младшего лейтенанта, в форме явно не по размеру, и во лбу у него огромная кровавая дыра – неровная, значит, осколок от мины. Поражают меня его устремлённые в Вечность и широко открытые голубые глаза. И такая в них ненависть… Уважаю. Но глаза бедолаге прикрыл – сил нет смотреть в них.

Ползу дальше по нашей траншее. Проклятье!

Нет больше ни пулемётчика, ни пулемёта! На их месте большая воронка, и вокруг снова – куски и части. Тела и пулемёта. Бедняга Ивушкин – не мог даже его головы найти. А от старинного «Максима» остался только искорёженный тубус ствола…

Вот я и остался один. Да ещё и контуженный.

Высовываюсь из-за бруствера. Ползут, гады. Не встают – уважают. Боятся.

Но до них уже не больше шестидесяти-семидесяти шагов.