Конан и Слуга Золота

Но. Вот именно – но. В свете последних событий – ночных – это кажется по-меньшей мере подозрительным. Поэтому Конан решил проверить кое-что, чтобы не терять, значит, времени, да и… подстраховаться.

Спустившись вниз, где как раз в разгаре была обеденная сутолока и неразбериха с орушими едоками и запыхавшимися снующими прислужницами, он походя спросил у Эрека:

– А где моя женщина?

– Да вышла куда-то! – буркнул, зло сверкнув хищным глазом запыхавшийся хозяин, только и успевавший поворачиваться за своей перегородкой. А поворачиваться было нужно особенно шустро: в углу сидел наряд городской стражи, сменившийся с дежурства. А им – задерживать пищу нельзя! Разнесут ползала!

Лицо Эрека как всегда уже стало красным от жара печей, а руки так и мелькали от казанов, сковород и вертелов к блюдам и мискам с разнообразной дымящейся едой. Еду – надо отдать ему должное – Эрек готовил превосходно. Поэтому и купцы, и солдаты гарнизона, и горожане побогаче, часто обедали у него.

– Давно?

– Ну, где-то с час назад!

– Одна? – тем же ровным равнодушным тоном поинтересовался киммериец.

– Одна! – отрезал здоровяк, отвернувшись снова к плите, давая понять, что разговор окончен, и принялся что-то интенсивно перемешивать в одной из шипящих и шкворчащих сковород. Жирная складка на шее даже затряслась от усилий.

Хорошо, придёт и твой черёд, мрачно подумал варвар, за милю чувствуя ложь. Как «вызвать на откровенность» наглого хозяина, он уже придумал.

Не спеша он снова вышел на улицу. Там он со скучающим видом прошёл несколько шагов до ближайшего перекрёстка, где завернул за угол, и вынужден был подождать минут десять, делая вид, что выбирает товар в одной из лавок.

Ожидание было вполне вознаграждено: он услышал гнусаво-однообразные выкрики одного из десятка мальчишек-водоносов, обслуживающих их квартал. Когда тот приблизился, Конан пальцем поманил его, и, сунув мелкую медяшку, неторопясь принялся пить – вода, эта такая странная жидкость, которая довольно редко попадала ему внутрь, когда он был при деньгах, – оказалась и вправду свежей и холодной.

Постороннему наблюдателю ни за что не было бы видно или тем более, слышно, что именно громадный варвар, вооружённый здоровенным мечом, кинжалом и могучими кулаками, говорит мальцу. Так же ни одна живая душа не увидела бы серебряной (!) монеты, быстро перекочевавшей в маленькую чумазую ладошку.

Конан отправился в одну сторону, мальчишка же, снова затянув своё: «Вода, вода! Свежая холодная вода!» – в другую. Через полчаса, побродив без всякой цели по улицам, и сноване без доли удивления убедившись, что слежки нет, Конан опять был на том же месте, слегка удивив продавца той же лавки. Малец не замедлил появиться – словно вырос из-под земли. Он хитро улыбался. Пил на этот раз Конан намного дольше. Шёпот водоноса отчётливо запечатлевался в его мозгу:

– …ага, точно! Этот новый нищий сидит здесь только два дня. И мальчонка при нём – нездешний! Халил тоже их никогда раньше здесь не видел. А Кямаль говорит, что видел, как часа два назад в «Медного быка» входила женщина, выглядевшая, как проститутка, но почему-то без кружка на рукаве… Нет, уж у него-то глаз на этих шлюх намётан. Он потому её и заприметил. Нет, вот во что она одета, он не говорил. Зато говорил, что лицо у неё противное и злое – как у хорька. Да, лет сорок, может, меньше. Нет, чтобы входило сразу три-четыре здоровых мужчины, он не видел. Нет, никто из наших не видел, как выходила твоя Каринэ. Ну, они же не следят всё время за входом – они работают. Кстати, мне пришлось и им сунуть по оболу, чтобы помалкивали о моих расспросах! Они ж не дураки – понимают, что я не просто так интересуюсь!..

Конан, понявший недвусмысленный намёк, незамедлительно расстался ещё с одним серебряным динаром, и, дав ещё кое-какие указания, неторопясь двинулся домой – в «Медного быка», только недавно столь милый и уютный «тихий» постоялый двор.

Выбрав подходяще расположенный стол, он спокойно пообедал тем, что заказал всё тому же Эреку, не особенно налегая на вино, что уже, в принципе, говорило само за себя для тех, кто знал нрав варвара. Затем выждал, когда народу стало совсем мало, и здоровяк сдал вахту у плиты своей прыткой и такой же крупной жене. Сдерживаемая ярость клокотала в душе киммерийца, но он умело прикидывался скучающим и равнодушно ожидавшим неизвестно чего – не то, когда вернётся его женщина, не то, когда наступит ужин.

Он хорошо понимал, что от того, насколько умелой будет его игра, и решительными – действия, может зависеть и жизнь его подруги, и его собственная. Зря он сказал старому Шеймосу, что актёр он аховый – он явно поскромничал. При необходимости он оставил бы далеко позади любого лицедея или придворного. Корил он себя лишь за одно – что не сказал Каринэ о подозрительных незнакомцах. Он даже и в мыслях не имел, что охотиться могут не за ним!

Выждав, и ещё раз убедившись, что внутри обеденного зала не осталось незнакомых подозрительных личностей, он решил действовать.

Где у Эрека винный погреб, он хорошо знал, и когда здоровяк, решив в очередной раз пополнить запасы, нырнул туда с двумя огромными, литров по пятнадцать, кувшинами, Конан, не привлекая ничьего внимания и двигаясь плавно и бесшумно, последовал за ним. Тяжёлую крышку люка он за собой аккуратно прикрыл.

Заставленный и завешанный ёмкостями и продуктами сумрачный и длинный подвал был освещён лишь через узкие, забранные частыми решётками, щели, что выходили только во внутренний дворик постоялого двора. Конана, впрочем, такие мелочи, как отсутствие света, не смущали – зрением, слухом и силой природа его не обделила. Так же, как и трезвым, практичным умом.

Совершенно бесшумно проскользнув в дальний угол подвала, он оказался прямо за спиной чёртова толстяка. Схватив наклонившегося, чтобы зачерпнуть вина из огромной вкопанной прямо в землю лохани, за загривок, и зажав другой рукой лживый рот, Конан легко перегнул крупное, но беспомощное в его мускулистых руках жирное тело так, чтобы лицо Эрека оказалось в кислой жидкости, которую хозяин гордо именовал вином.

Затем руку со рта он предусмотрительно убрал, блокируя теперь ею обе клешни противника, и одновременно прислушиваясь, всё ли спокойно наверху. Побарахтавшись в тисках неумолимых рук с минуту, и убедившись, что невозможно как следует пнуть невидимого противника, или освободиться, Эрек издал странный звук, пустил много пузырей, и, наконец, затих. Тишину в подвале теперь не нарушала даже их возня.

Рывком вынув напуганную, и чуть было не утонувшую жертву из чана, Конан сунул под нос судорожно вздохнувшему, и трясущемуся толстяку огромный кулак, другой рукой так сжав горло негодяя, что глаза того вылезли на лоб. Чтобы было понятней, как обстоят дела, он свирепо прорычал, грозно сверкая очами:

– Только вякни – и ты – покойник! Утоплю, как котёнка, в твоём же поганом вине! Понял, скотина?!

Эрек, убедившийся в своей полной беспомощности против огромных мускулистых лапищ дикого нравом северного варвара, только покорно закивал, всё ещё моргая и задыхаясь. Он не смел даже утереть обильно льющуюся с волос в глаза пахучую и едкую жидкость.

– И не думай, что сможешь сдать меня властям, или своим подельникам! – в голосе киммерийца были презрение и злость, – Меня не взять никому! А вот тебе деваться некуда – найду из-под земли! На лёгкую смерть не рассчитывай – у нас, на севере, предатели легко и быстро не умирают!

Приблизив свои горящие безумным огнём глаза к выпученным в животном ужасе заплывшим жиром глазкам, Конан ещё с полминуты буравил противника страшным гипнотическим взором.

На пол опять закапало. И запах страха – пота и мочи – дал киммерийцу понять, что противник всё понял, и запуган до нужной степени.

– По…по… пощадите! – взмолился хриплым шопотом обделавшийся хозяин. Он, видать, и вправду поверил во все эти сказки, которые полупьяный Конан, не желая отставать от милой любительницы фольклора и экзотики, любил порассказать случайным собутыльникам, или партнёрам по азартным играм здесь, за ужином: о диких и жестоких забавах и обычаях свободных, гордых, и изобретательных северных наёмников.

Надо же! Похоже, он удачно сочинил некоторые, наиболее кровожадные истории о своих и чужих подвигах! Впрочем, почему – сочинил?! В гневе он и вправду страшен! Нужно будет – и сказку превратит в самую настоящую страшную быль!

– Расскажи мне то, что я хочу узнать, и останешься жив! – Конан подкрепил угрозу, чуть сжав руку с захваченными в горсть наиболее ценными причиндалами дрожащего Эрека. Тот было слабо вскрикнул.

Конан вновь по-волчьи оскалился, зарычав, и показав, что сейчас укусит прямо за щёку! Вскрик утих мгновенно.

– Говори! – приказал киммериец, – Кто такая эта Лавина, и кто те люди, что приходили с ней сегодня ночью?

– Ла… ла… вина… она, да, она… она – проститутка! – прорвало, наконец,плотину, поставленную далёкими сейчас, хотя и, несомненно, грозными врагами, страхом перед сиюминутной опасностью, исходившей от этого сумасшедшего варвара, – Она заходила сюда! И раньше заходила, и сегодня опять заходила!

– Я знаю, идиот! А то разве пачкался бы я о твою вонючую мошонку! Говори, кто эти люди, которые были с ней?

– Я… я… их не знаю! Клянусь! Мне… велели не замечать их, и… и держать язык за зубами! Я старался… Я не смотрел на них!

– Куда они забрали Каринэ?

– Никуда! Клянусь Миртой Пресветлым, сегодня их здесь не было!

– Где же тогда моя женщина, ты, помёт Неграла?!

– Так ведь… Она… она сама ушла – сама! Вместе с Лавиной! Они спустились вдвоём, и спокойно ушли! Их было только двое! Они ещё смеялись… я… Я подумал, что хоть в этот раз, всё, вроде, обошлось!

– Что – обошлось?! – проревел варвар, хотя, в принципе, и сам догадывался.

– А… э-э… Ничего! Клянусь, Конан, я ничего не знаю! Что там – потом… происходит – не знает никто! А я… Я… у меня четверо детей! – вдруг это ничтожество упало на колени, закрыв лицо руками, и разразившись бурными рыданиями. В луже собственной мочи он смотрелся омерзительно.

– Что, боишься оставить их сиротами, если скажешь, что здесь творится? – Конан и так узнал больше, чем рассчитывал, можно было заканчивать.

– Конан! Сжалься! Я… не могу! Ведь тогда и их тоже… Я не имею права – ведь это мои дети! Пощади – не спрашивай!..

Сплюнув и поморщившись от запаха, Конан взглянул ещё раз на червяка, жалко пресмыкавшегося теперь у его ног. Интересно, он и вправду сломлен, или прикидывается, чтобы выиграть время, и рассказать о киммерийце своим сообщникам? Или…

Или он просто жалкая, боящаяся даже своей тени, пешка в чьей-то крупной игре, не посвящённая ни в какие детали, и опасающаяся лишний раз даже взглянуть на запрещённые ему вещи и дела? Впрочем, какая ему-то разница?

– Ладно, ты, трусливая мразь! Слушай внимательно! Если хочешь жить, и спасти своих щенков, помалкивай о нашем разговоре! А я-то уж точно никому о нём не скажу. – варвар вновь брезгливо сплюнул, – Но если ты, упаси Мирта твою трусливую душонку, выйдя отсюда, передумаешь…

Ничтожество на полу слабо всхлипнуло, и выдохнуло:

– Нет, Конан. Ради детей я… у меня нет выбора. Я буду молчать.