Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова

Краткая биография. Продолжение. 1917–1938

В феврале 1918 г. Вавилов возвращается из армии в Москву и начинает, как мечтал, заниматься физикой – в лаборатории, организованной его прежним научным руководителем, учеником великого П. Н. Лебедева, П. П. Лазаревым. Лаборатория эта была прямой наследницей бывшей Лебедевской лаборатории. Лазарев, избранный еще в марте 1917 г. академиком, развернул при советской власти активную научно-организационную деятельность. Он занимался материальной помощью ученым, создал при Наркомздраве рентгеновскую лабораторию (в которой, в частности, делали рентген В. И. Ленину (1870–1924) после покушения на него Фанни Каплан (1890–1918)[209]), основал выдающийся журнал «Успехи физических наук», организовал картографирование региона Курской магнитной аномалии. Помимо прочего, Лазарев также преподавал в Московском высшем техническом училище и взял Вавилова туда на работу ассистентом. Позднее Вавилов начал преподавать в МВТУ самостоятельно, а со временем стал там профессором по кафедрам физики и теоретической светотехники, проработав в МВТУ до 1927 г.

Роль Лазарева в судьбе Вавилова огромна: выбрав ранее под влиянием Лазарева своей научной специальностью именно оптику, Вавилов, благодаря Лазареву же, в послереволюционном хаосе вновь стал физиком. При этом сам Вавилов к Лазареву относился очень неоднозначно, чаще негативно. Вот несколько цитат из дневника 1913–1916 гг. «П. П. [Лазарев] – это, кажется, одно недоразумение, он не физик, не врач, а просто неведомо что» (26 апреля 1913). «Никак я не могу решить, кто же П. П. В нем есть несомненная „талантливость“ (отдельные слова и мысли), но и много самой печальной дряни» (31 июля 1913). «…необходимо будет освободиться от П. П. и начать работать либо за границей либо в другом городе» (8 января 1914). «…наконец все раскусили, что такое П. П. // 1) Это, безусловно, не физик ‹…› 2) Это отвратительный, бесхарактерно-самодержавный человек. ‹…› это что-то неврастеническое, несчастное, а иногда и противное. // ‹…› у меня останется очень скверный паспорт – моя работа, в которой выражается благодарность и проч. (вообще каждения) meinem hochverehrten Lehrer Herrn Prof. P. Lasareff![210]» (7 марта 1914). «Был у Лазарева – больной человек…» (27 января 1916). «Судьба устроила очень нелепо, под фирмою Лебедева кинувши меня в объятия П. П. Лазарева. Скверная история» (11 августа 1916). «Получил сегодня письмо от Лазарева. Пишет, что представил меня кандидатом на премию Мошнина. Подкладка этого представления довольно ясна, но перспектива в будущем заниматься физикой в стиле П. П. незавидная» (13 октября 1916). «Лазарев устроил мне золотую медаль [Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии]. Скверно, это ко многому обязывает» (28 октября 1916). «Два дня подряд видался с Лазаревым. Берет отчаяние. Больной, больной человек и наша московская физика разрушена» (15 декабря 1916).

Помимо преподавания в МВТУ, Вавилов также сразу устроился на работу и в Московский университет: сначала рядовым преподавателем в общем физическом практикуме, затем, после сдачи магистерских экзаменов весной 1919 г. и утверждения приват-доцентом, начал читать лекционные курсы по фотохимии, позднее по абсорбции и дисперсии света.

С осени 1920 по 1929 г. Вавилов преподавал физику еще и в Зоотехническом институте, со временем став там заведующим кафедрой физики. Именно в Московском высшем зоотехническом институте Вавилов получил звание профессора – уже в 1920 г.

В феврале 1920 г. в образованном из рентгеновской лаборатории Лазарева Институте биологической физики Наркомздрава Вавилов занял свой первый в жизни административный пост – заведующего отделом физической оптики. Там в следующие несколько лет были выполнены и все экспериментальные работы Вавилова.

Многолетняя послереволюционная разруха, невозможность приобретать современное оборудование вынуждали обходиться минимумом возможного. «Сергея Ивановича часто можно было встретить в мастерской за токарным станком, где он вытачивал нужные ему детали» (воспоминания П. А. Ребиндера, [Франк, 1991], с. 202). Хотя работа в нескольких местах и приносила какой-то заработок (имея и свои минусы – например, необходимость при неработающем общественном транспорте регулярно ходить пешком из конца в конец города), общая бытовая ситуация была очень тяжелой. После отъезда в 1918 г. отца за границу семья Вавиловых (мать, сестра Александра с двумя детьми и Сергей) была вынуждена «уплотниться» во флигель, в их большом доме разместили детский сад. Тем не менее с тяжелыми бытовыми условиями – инфляция, карточки на продукты, очереди, голод, острая нехватка дров зимой – как-то справлялись, в меру возможностей семье помогал и брат Николай, к тому времени уже именитый биолог.

25 июня 1920 г. Вавилов женился. В 1918 г. он снял комнату в Еропкинском переулке на Пречистенке у В. А. Веснина (1882–1950; в 1937–1949 гг. председатель Союза архитекторов СССР, в 1936–1949 гг. президент Академии архитектуры СССР). Ольга Михайловна Багриновская (1894–1978) была младшей сестрой жены хозяина квартиры. Она происходила из большой московской интеллигентной – «гуманитарно-артистической» – семьи. До 1916 г. училась в консерватории (вокал), затем добровольно ушла на фронт и провела там более двух лет, работая в отряде детской помощи (спасение детей, потерявших своих родителей в районах военных действий). Встретив однажды нового жильца, Ольга поинтересовалась, нет ли у него книги поэта Баратынского. «Иногда мы вместе выходили из дома, но никогда не видела С. Ив. без книг. Из его карманов и портфеля всегда выглядывали книги, и моим спасением в то трудное время были поэты. Их „четки мудрости златой“ говорили словами Пушкина, Тютчева, Блока. Оказалось, что С. Ив. обладатель обширной „Пушкинианы“, собрания русских поэтов. Думаю, с того и началось наше душевное общение», – писала в воспоминаниях О. М. Вавилова-Багриновская ([Вавилова, 2004], с. 42).

8 июля 1921 г. у Вавиловых родился сын Виктор.

Первую собственную экспериментальную работу Вавилов сделал в 1920 г. – провел серию опытов по проверке оптического закона Бугера. В частности, для экстремально малых интенсивностей света Вавилов впервые применил «метод гашения по порогу зрения» и, соответственно, крайне чувствительный «прибор», который он будет еще неоднократно использовать в других схожих экспериментах – собственный глаз. Очевидная причина этого – недоступность в те годы другого оборудования; но верно также и то, что глаз и в самом деле является одним из наиболее чувствительных в природе фоторецепторов, так что опыты Вавилова вполне корректны. Отголоски такого минималистского подхода – использования собственного глаза в качестве датчика – будут заметны и спустя много лет. Так, вспоминая скепсис Вавилова, уже ставшего директором Оптического института, по отношению к некоторым технически громоздким опытам его подчиненных, физик П. П. Феофилов писал, что Вавилов вовсе не был противником сложной экспериментальной техники – «он просто не любил ее» ([Франк, 1991], с. 236).

Вавилов доложил о своих результатах на I съезде Российской ассоциации физиков и опубликовал статью. Но как он ошибся в статье лета 1915 г. о неправильности лежащего в основе теории относительности опыта Майкельсона, так и теперь он сделал на основе своих опытов ошибочное утверждение о неверности «гипотезы „световых квантов“» ([Левшин, 2003], с. 92).

В том же 1920 г. Вавилов продолжил свои исследования люминесценции, начатые еще в дипломной работе (и, в свою очередь, продолжающие тематику исследований П. П. Лазарева 1912 г.), и к середине двадцатых опубликовал по этой теме несколько новых интересных результатов. В частности, в 1924 г. он установил, что у многих красителей энергетический выход люминесценции может быть в десятки раз больше, чем предполагалось до этого. К концу двадцатых он достоверно установил зависимость энергетического выхода люминесценции от длины волны возбуждающего света (эта зависимость среди специалистов получила название закона Вавилова). Были начаты важные исследования поляризации люминесцентного излучения. В будущем именно люминесценция станет узкой специальностью Вавилова-оптика.

Помимо собственных экспериментальных исследований, Вавилов активно занимался реферированием статей, рецензированием и переводом книг[211], писал статьи для различных появлявшихся энциклопедий и т. п. – за год у него выходил десяток-другой публикаций (только для первого издания Большой советской энциклопедии в 1926–1947 гг. С. И. Вавиловым было написано более 60 статей).

В двадцатых годах Вавилов также начал писать научно-популярные книги: «Действия света» [Вавилов, 1922], «Солнечный свет и жизнь Земли» [Вавилов, 1925], «Глаз и солнце» [Вавилов, 1927]. Книга «Глаз и солнце» переиздавалась затем еще многократно (о ней чуть позже речь пойдет подробнее).

В январе 1926 г. Вавилов был направлен в полугодовую научную командировку в Германию, в физический институт Берлинского университета в лабораторию П. Прингсгейма (1881–1964) – известного специалиста в области люминесценции. Там Вавилов выполнил важную работу по изучению поляризационных свойств длительного свечения сахарных леденцов разного цвета. Регулярно посещая институтский коллоквиум, Вавилов видел великих физиков: М. Планка (1858–1947), М. Лауэ (1879–1960), В. Нернста (1864–1941), А. Эйнштейна (1879–1955). С Нернстом и Эйнштейном ему даже удалось немного пообщаться. В письме своему коллеге В. Л. Левшину (1896–1969) из Германии Вавилов делится впечатлением от лекции Эйнштейна ([Левшин, 1987], с. 139): «Читал он в Большой аудитории популярную лекцию об относительности. Читал он великолепно. Вид – жирного кота с толстыми руками и маленькими глазками. Сегодня меня Эйнштейну представили, и я имел счастье провожать его по Фридрихштрассе». После Берлина некоторое время Вавилов провел в Геттингене, где встречался с Д. Франком (1882–1964), М. Борном (1882–1970) и другими известными физиками.

Уже с начала двадцатых годов Вавилов включился в некоторые «внутрицеховые» конфликты московских физиков. Есть три причины, по которым на этой теме не стоит подробно останавливаться. Во-первых, по немногим сохранившимся в архивах коллективным письмам-жалобам и воззваниям к руководству с подписью Вавилова невозможно определить, насколько важна именно его роль – по сравнению с ролью других подписавших – в том или ином конфликте. Во-вторых, само содержание жалоб и воззваний, равно как и персональный состав групп физиков, участвовавших в конфликтах, постоянно менялись: эти группы и конфликты не были постоянны ни по признаку лояльности к новой власти, ни по признаку научной заслуженности и талантливости, ни по признаку принятия/непринятия новейших открытий физики. В-третьих, тщательное разъяснение малопонятной сейчас терминологии («предметные комиссии», «выборы действительных членов института», «лабораторно-бригадная проработка» и т. п.) и прочих нюансов перманентного административного переустройства высшего образования и науки, бурно проходившего в двадцатых годах, заняло бы несколько страниц. Но если попытаться максимально коротко[212] изложить всю череду конфликтов двадцатых, в которых в той или иной степени участвовал Вавилов, может получиться следующая крайне упрощенная история. В Московском университете у руководства физическими исследованиями оказалась группа А. К. Тимирязева (1880–1955; ученик П. Н. Лебедева; сын знаменитого биолога Тимирязева, его так и называли – «сын памятника»). А. К. Тимирязев, член партии с 1922 г., трижды упомянутый самим Лениным в статье «О значении воинствующего материализма», не принимал теорию относительности, а также противился привлечению на работу в университет физиков не из его круга, в том числе выдающихся (Л. И. Мандельштам, 1879–1944). Против всего этого восстала другая группа физиков, в том числе социально активная университетская молодежь. С середины двадцатых в МГУ все же были взяты на работу некоторые неприятные Тимирязеву талантливые физики – Л. И. Мандельштам, И. Е. Тамм (1895–1971), Г. С. Ландсберг (1890–1957), – но только в 1930 г., после проверки комиссией Рабоче-крестьянской инспекции, Тимирязева удалось окончательно отстранить от руководства. В ходе этой долгой эпопеи в жизни Вавилова произошли четыре важных события: он лучше узнал многих выдающихся впоследствии физиков, стал защитником теории относительности, перешел на работу в МГУ, создал себе имя социально активного и лояльного к властям молодого ученого. В 1929 г. Вавилова избирают заведующим кафедрой общей физики Московского университета, он становится также действительным членом Научно-исследовательского института физики при МГУ. Вавилов сразу уходит при этом и из лазаревского Института физики и биофизики, и из Зоотехнического института – университет становится основным местом его работы. В 1930 г. в университетской газете «За пролетарские кадры» было опубликовано сообщение (с портретом): «Сергей Иванович Вавилов – первый ударник-профессор на физическом отделении».

В двадцатых годах формируются еще две грани канонического облика Вавилова из его грядущих биографий: защитника теории относительности и специалиста по Ньютону. После своей неудачной попытки опровержения опыта Майкельсона Вавилов примкнул к сторонникам теории относительности[213], активно защищал ее от нападок и наконец в 1927 г. написал выдающуюся работу «Экспериментальные основания теории относительности» (издана в 1928 г.). Эта книга ознаменовала конец этапа, когда против теории относительности могли выступать настоящие физики – дальше нападать на Эйнштейна стало прерогативой откровенных маргиналов и отдельных философов, и то уже не против самой теории, а против ее философских трактовок и использования в идеологических целях. Одной из особенностей книги стал подбор в качестве эпиграфов к каждой главе ярких и хорошо подходящих по смыслу цитат из Ньютона. Это удалось Вавилову потому, что именно в то же время он работал над переводом «Оптики» Ньютона – ранее не переводившаяся на русский язык книга с комментариями Вавилова вышла в 1927 г.; в том же году Вавилов опубликовал еще две статьи о Ньютоне, уверенно входя в не слишком широкий круг отечественных знатоков его творчества.

Примерно в те же годы, когда Вавилов становится профессором-ударником, государство на фоне «великого перелома» в политике (сворачивания НЭПа) и в рамках культурной революции принимается за Академию наук. После изменений устава, принуждения к выбору в состав академии членов партии (количество академиков по уставу в 1929 г. было резко увеличено – с 47 до 90 человек), неоднократных переподчинений разным госструктурам Академия наук СССР к концу тридцатых годов постепенно превращается из подобия научного клуба в подобие «министерства науки», призванного отвечать за все фундаментальные исследования в стране и получившего во владение определенную материальную базу (некоторые институты) и властные полномочия. С. И. Вавилов попал в одну из первых волн расширения и «осовечивания» академии: в 1931 г. он становится членом-корреспондентом, в 1932 г. – академиком. Избрание академиком, пожалуй, первый эпизод в карьере Вавилова, остающийся до конца так и не объясненным историками. В цитировавшемся ранее письме к Э. Резерфорду П. Л. Капица пишет и об избрании Вавилова академиком: «Я никогда не мог понять, почему Вавилов оказался в Академии. И хотя с физиками у нас бедновато, но есть здесь такие люди, как Скобельцын, Фок и другие, которые в тысячу раз лучше Вавилова. Разгадка, я думаю, в том, что Вавилов – человек с очень тонкими манерами, он знает, что и когда надо сказать, чтобы было приятно всем» ([Капица, 1989], с. 65). Несомненно, Вавилов был общественно активным и лояльным к власти молодым профессором, но он и в самом деле был такой не один среди физиков. Возможно, сыграла роль слава его брата Николая, биолога, достигшая зенита как раз в конце двадцатых – начале тридцатых годов. Есть конспирологическая версия (см.: [Kojevnikov, 1996]) о дележке вакантных мест для «своих людей» между уже существовавшими на тот момент четырьмя академиками-физиками – Вавилов оказался компромиссной фигурой и был по разным причинам мил как минимум троим из них (П. П. Лазареву, Д. С. Рождественскому и Л. И. Мандельштаму). Возможно, сработали все эти причины. Особенно в сочетании с такой чертой характера Вавилова, отмечаемой во многих воспоминаниях, как его внешняя доброжелательность ко всем окружающим[214], и с тем, что сам Вавилов вряд ли стремился стать академиком.