Хобот хоботу глаз не выклюет

– Бонд! Нуу, шучу, юморю, где надо и не надо, вторая натура, – хохотнула дама, – зовут меня, чаще, «сестра». А так – Вася! Ваше мягкое «я» в конце, битте, как заказывали. Хотя, я бы такого уж значения имени не придавала. Я слышала, что «как вы яхту назовёте, так она и поплывёт», но, сколько живу, столько сталкиваюсь с обратным – такие Навуходоносоры, бывает, мимо гордо проплывают – мамочки мои. Не могу, кстати, не обратить ваше внимание, что пращуры ваши не спроста нарекли вас Kill-gore, полагаю, что призваны вы уничтожать горести, а не самого себя. Про вашу фамилию, вообще, молчу – форелька ваша исполнять желания должна, а не руки, то есть, ха-ха, плавники на себя накладывать, пусть, через вас, служить сварливым бабкам, но с русским (подкормите, ладно, вашу подсознательную образность) размахом. Забегая вперёд, если сильно вас, в отношении употребления алкоголя, будет ломать, то русский же, наш, творец-классик свидетельствовал, что если быть избирательным и тратить силы челюстей на ценное, то пугающая белка оказывается ручной затейницей, а не какой-нибудь своенравной и неуправляемой, при этом, со средствами у неё проблем нет и с духовной состоятельностью. Творческих вам успехов и, – она подмигнула, – вы справитесь, куда мы без вас.

Дверь хлопнула, скрыв за собой загадочную посетительницу, а у Килгора Траута нестерпимо защипало грудь (едкая химия пропитала весь фасад одежды), он резко стянул через голову блузу, при этом вырвав «с мясом» пару пуговиц. Так же нервно содрал с себя брюки и бросил комок одежды в угол.

Яростно скребя грудь, так что ногти оставляли красные следы среди седой редкой растительности, старик направил свои стопы, мысленно повторяя изгибы саднящих тропинок на коже, прямиком к нижней полке кухонного шкафа. Там ждал своего часа забытый пыльный графин с чем-то горячительным, готовый поделиться со взалкавшим заветным «писяриком».

***

– Хайнрикус, душа моя, да не убивайся ты так, забудь, у нас с тобой дел – по горло, ещё и с твоими персональными травмами теперь возись, жалко времени, помилуй, братан! – Примерно такими словами всю ночь утешал своего верного соратника и коллегу по инквизиционному движу Иаков-следопыт Брызгун.

По всему было видно, что плановые разборки в пригороде не просто пошли прахом, а ещё и морально повредили одного из самых лучших сотрудников, похоже, безвозвратно. Иаков крепко задумался, по-отечески, но брезгливо гладя сальные волосы на голове безутешного компаньона, чей гипоталамус начал терять в вышине свою контрольную точку, отчего плечи вздрагивали от рыданий с пулемётной частотой. Всхлипы и завывания, перемежающие конвульсии, добавляли концентрации прагматичному мозгу декана, в котором уже, в общих чертах, созрел недурственный планчик.

– Хайнрикус, душа моя… – начал было опять Иаков, но осёкся, внезапно поймав на себе полный гнева взгляд рыдающего мужчины.

– Ты чё, декан, меня специально так длинно называешь, чтобы ещё унизить? Я же Геша, как и всегда было, глаза разуй, что изменилось? Я понимаю, когда у тебя гордая фамилия Брызгун, мать его за ногу, на чужие, мои-и-и, проблемы можно свысока взирать. А как нам, Мелочёвщикам по жизни себя ставить, когда акцент всегда на «мелочь» приходится?? – стеная, начал предъявлять безутешный.

– С этим, погонялом, кстати, проще простого. Будешь Инститором! Не благодари, как тебе вариантик? Да, завязывай с предъявами своими, ты на стрессе сейчас, но не надо близких гвоздить, не по понятиям это. Пока прощаю, но, на будущее, не забывай, что замут у нас парный и баланда на двоих, – подняв вверх указательный палец, вернулся к своим дежурным жестам Иаков.

– «Инститор»?? Ты обоснуй, звучит, вполне, как «Брабус», конечно – значительно и хрен поймёшь, почему, – вытирая слёзы спросил Геша, глядя красными глазами снизу вверх на своего коллегу.