Гениальный язык. Девять причин полюбить греческий

Но, конечно, данная работа претендует на страсть и вызов. Это словесный (а не дословный) отчет о некоторых особенностях великого и изящного языка, каким является древнегреческий, о его молниеносной, синтетической, иронической, открытой манере выражения, по которой – что греха таить – мы неосознанно тоскуем.

Древнегреческий – что бы вам о нем ни говорили (а главное – не говорили) – прежде всего язык.

Каждый язык любым своим словом служит для описания мира. И этот мир ваш. Благодаря языку у вас есть возможность формулировать мысли, выражать чувства, сообщать о своем состоянии, изъявлять желания, слушать песни, писать стихи.

В наше время, когда все мы связаны с чем-то и крайне редко – с кем-то, когда слова выходят из употребления, сменяясь смайликами и другими современными пиктограммами, в этом всё убыстряющемся мире и в этой реальности, настолько виртуальной, что люди превратились в записи о самих себе, мы фактически перестали выражать свои мысли словами и понимать друг друга.

Язык, или то, что от него осталось, становится всё банальнее: многие ли нынче звонят по телефону (я имею в виду – набирают номер, чтобы услышать человеческий голос) от любви? И когда вы в последний раз писали письмо (я имею в виду – ручкой на листе бумаги) и, лизнув марку, наклеивали ее на конверт?

Разрыв между значением слова и его толкованием растет не по дням, а по часам, точно так же как недоразумения и недомолвки – прямо пропорционально сожалениям и неудачам. Мало-помалу теряется способность говорить на языке – абсолютно на любом. Понимать и объясняться. Рассказывать о сложном простыми, подлинными, искренними словами – вот в чем силен древнегреческий язык.

Вам это покажется странным (так ведь я с самого начала сказала, что я странная), но чтение книги, посвященной греческому, поможет вам в повседневности (я не о том, что у вас появится возможность наконец доделать просроченные домашние задания: о них уже позаботилась сама жизнь).

Да, именно тот древнегреческий. Если подойти к нему без страха (и запасшись изрядной долей безумия), он позволит заглянуть ему в глаза и даже поговорит с вами. Громким чистым голосом. С тем, чтобы, подумав, издать звук, выказать желание, выразить любовь, избавиться от одиночества, прочувствовать время и наконец-то обрести свое ви?дение мира и выразить его на собственный манер. Ибо (вновь обращаясь к тому же эссе Вирджинии Вулф) «…мы всякий раз к ним [древнегреческим авторам] обращаемся, когда нам тошно от царящей вокруг неопределенности ‹…› от времени, наконец, в которое нам выпало жить»[3 - Вулф В. О глухоте к греческому слову [1925] / пер. Н. Рейнгольд // В. Вулф. Обыкновенный читатель. М.: Наука, 2012. С. 37.].

Написание книги, посвященной древнегреческому языку, стало для меня беспримерным человеческим опытом. Я вновь открыла смысл слов, написанных на школьной доске тысячу лет назад и тут же стертых после звонка – забытых.

Отправной точкой послужило воспоминание обо мне самой, почти ребенке, который корпел над чужим алфавитом, пока не увидел свой собственный язык, то есть собственную человеческую натуру, в абсолютно новом свете.

Я вытащила из коробок, переживших свыше десяти переездов, учебники, где, будучи четырнадцатилетней, писала рядом со склонениями слов имя соседа по парте, учебники, что сопровождают меня всю жизнь, из одного города в другой вместе с ключами от оставленных домов.

Попытавшись прогнать мысли, мучающие меня более десяти лет, я поняла, что достаточно разделить их с близкими: мы, порой безотчетно, думали об одном и том же. Но никогда друг другу в этом не признавались.

Я помогла ребятам, которые нынче, в 2016 году, борются с греческим в классическом лицее, и многому научилась у них; они задавали мне те же вопросы, какие ставила и я, будучи неопытной и в греческом языке, и в жизни. Ведь когда спросишь о чем-то, уже не сможешь отозвать свое любопытство, как ни старайся; именно так поступала я сама, хотя мне потребовалось невероятно много времени, чтобы найти или придумать ответ.

В компании многих друзей, теперь уже взрослых и прошедших сквозь те же мытарства с древнегреческим, я шутила, обнаруживая, что любой, кто начинает учить этот язык, хранит в ящике целую коллекцию конфузов – вот где нужно смеяться!

А главное, я пыталась излагать странности древнегреческого и тем, кто никогда его не изучал. Невероятно: они меня понимали, мы понимали друг друга. И хорошо. Быть может, так даже лучше.

Я, такая странная, выучилась благодаря виду в греческом языке иначе воспринимать время, а затем говорить о нем.

Я сдула столько зонтиков одуванчиков, загадывая желания в оптативе и подсчитывая, насколько сильно хочу осуществить их, что теперь к концу весны в полях вокруг Сараево эти цветы почти не вырастают.

Я однажды сказала «люблю тебя», употребив греческое двойственное число, означающее «мы оба» – только мы с тобой.

Я осознала жестокость вынужденного молчания, но и то, что иной раз музыку можно не только слушать, но и смотреть.

Я даже примирилась с моим мужским именем, – Андреа, – хотя считала ту битву давно проигранной.

В процессе написания книги «странное чувство»[4 - Вордсворт У. Прелюдия: 1805 [1805] / пер. Т. Стамовой; сост. Е. Халтрин-Халтуриной // У. Вордсворт. Пребывание в Кембридже. М.: Наука, Ладомир, 2017. С. 49.], обуревающее меня, как это ни парадоксально, стало менее странным. Словом, благодаря древнегреческому (его пониманию или, по меньшей мере, интуитивному ощущению) мне удалось поведать намного больше, а отнюдь не меньше, и себе самой, и другим.

Надеюсь, то же самое случится и с вами, когда вы прочтете эти страницы. Надеюсь, вы сможете добраться до сути, зная, где нужно смеяться и как насладиться древнегреческим языком – хотя бы раз в жизни.

Когда – никогда. Вид

Настоящее и прошедшее,
Вероятно, наступят в будущем,
Как будущее наступало в прошедшем.
Если время всегда настоящее,
Значит, время не отпускает.
‹…›
Шаги откликаются в памяти
До непройденного поворота
К двери в розовый сад,
К неоткрытой двери[5 - Пер. А. Сергеева.].

    Томас С. Элиот. Бёрнт Нортон.
    Из цикла «Четыре квартета»

Время – наша тюрьма: прошлое, настоящее, будущее. Рано, поздно, сегодня, вчера, завтра. Всегда. Никогда.

Древнегреческий мало заботился о временах, а то и вовсе не делал этого. В своих высказываниях греки учитывали влияние действий на говорящих. Они, будучи людьми свободными, всегда спрашивали себя – как. Мы же, будучи людьми пленными, вечно спрашиваем – когда.

Не поздно или рано, а как нечто происходит. Не моментально, а в процессе развития.

Не время, а вид. Вид есть категория древнегреческого языка, относящаяся к качеству действия, без того чтобы помещать его в прошедшее, настоящее или будущее. Мы привыкли располагать происходящее вдоль четкой временной линии; у каждого она своя – прямая или извилистая.

Древние греки рассматривали факты в их становлении, время приходило потом, с другими лингвистически вторичными категориями, – если вообще приходило, ведь очень часто время фактов не наступало никогда.

Платон в «Тимее» (строки 37e–38c) касается времени, приводя все видовые варианты глагола ???????? – «возникать» и глагола ???? – «быть»:

?????? ??? ??? ?????? ??? ????? ??? ?????????, ??? ????? [настоящее] ???? ??????? ???????? [аорист], ???? ??? ?????? ??????????? ??? ??????? ????? ?????????? ????? ?? ????? ???? ??????, ??? ?? ? ? ?? [имперфект] ?? ? ? ????? [будущее] ?????? ???????? [перфект] ????, ? ?? ???????? ?????????? ??? ??? ?????? ?????? ??? ?????. ??????? ??? ?? ?? ?? [имперфект] ????? [настоящее] ?? ??? ????? [будущее], ?? ?? ?? ????? [настоящее] ????? ???? ??? ????? ????? ????????, ?? ?? ?? [имперфект] ?? ? ? ????? [будущее] ???? ??? ?? ????? ??????? ?????? ?????? ????????.

Ведь не было ни дней, ни ночей, ни месяцев, ни годов, пока не было рождено небо, но он уготовил для них возникновение лишь тогда, когда небо было устроено. Всё это – части времени, а «было» и «будет» суть виды возникшего времени, и, перенося их на вечную сущность, мы незаметно для себя делаем ошибку. Ведь мы говорим об этой сущности, что она «была», «есть» и «будет», но, если рассудить правильно, ей подобает одно только «есть», между тем как «было» и «будет» приложимы лишь к возникновению, становящемуся во времени, ибо и то и другое суть движения[6 - Здесь и далее пер. С. Аверинцева.].

?? ?? ??????? [перфект] ????? ??????? [перфект] ??? ?? ?????????? [настоящее] ????? ?????????? [настоящее], ??? ?? ?? ??????????? ????? [будущее] ??????????? [будущее] ??? ?? ?? ?? [настоящее] ?? ?? [настоящее] ????? [настоящее], ?? ????? ??????? ???????.

К тому же мы еще говорим, будто возникшее есть возникшее и возникающее есть возникающее, а имеющее возникнуть есть имеющее возникнуть и небытие есть небытие; во всем этом нет никакой точности. Но сейчас нам недосуг всё это выяснять.

Вид был прежде всего способом мышления, делившим события мира и жизни на «совершённые» и «несовершённые» – perfecta и infecta. Иначе говоря, начало и конец. Всякий язык предполагает особый взгляд на действительность. Если в древнегреческом время лишь вторично, стало быть, существуют начало и конец вещей. Всего сущего.

Вид обозначал как раз протяженность от любого конца к любому началу. Сколько длится действие и как. Как начинается, как развивается, как завершается. Чем становится. Именно вид был нужен, чтобы выразить, как и что рождается от каждого начала и каждого конца.

Что будет, если ты видел, и теперь, стало быть, знаешь, если доверился и теперь, стало быть, веришь, если написал, и теперь некогда пустая страница полна слов. Если отправился и прибыл – неважно, когда, – и теперь ты здесь.

Нелегко это понять нам, пришедшим в мир с мыслью о том, что между каждым началом и каждым концом протекает определенное слишком большое или слишком малое время, и что данное время – всё, что у нас есть. Нелегко это расшифровать нам, говорящим и думающим на языке, в котором, как в большинстве современных языков, всякое действие привязано к определенному моменту – прошедшему, настоящему, будущему, – однако же ничего ко времени привязать нельзя, ибо оно непременно перейдет во что-либо иное. Мало того – уже перешло. Нелегко заметить происходящее нам, ибо мы носим раны в ожидании, что они зарубцуются, доверяем целительной силе времени. Нелегко думать вне времени, но ведь времени нет, есть конец всякого начала и начало всякого конца. Крестьяне и моряки знают: надо сжать, чтобы посеять и снова собрать урожай, надо причалить, чтобы сняться с якоря, переплыть море и вновь причалить. Нелегко нам, вечно глядящим на часы, в ежедневник, календарь, занятым материальным обеспечением жизни во времени, увидеть, что всё меняется и при этом остается неизменным: слова «остаюсь» и «жду» происходят от одного корня в греческих глаголах ???? и ?????.

Нелегко нам, но не древнегреческому языку, в котором осознается не время, а процесс, и с помощью вида глаголов выражается качество вещей, которое словно постоянно ускользает от нас; мы то и дело спрашиваем себя «когда?», ни разу не почувствовав – «как?».

Вид греческого глагола – пожалуй, самое славное наследие индоевропейского, одного из первых языков, на которых говорило человечество, исчезнувшего, а посему ныне лишь гипотетического.

Языки, пришедшие потом, разве что рассыпали накопленное наследие по научным и языковым индоевропейским амбарам ради экономии – именно так, принципом экономии, именуется в лингвистике упрощение и, следовательно, профанация языка.

Тысячелетиями одно за другим общество претерпевало изменения, народы переселялись, из кочевников становились скотоводами, потом горожанами; необходимо было выражаться быстрее, торопливее, чтобы изъясняться и быть понятыми. Мир делался сложнее, и, как это ни парадоксально, ему нужен был более простой язык – так всегда происходит, когда реальность становится трудновыразимой; взять хотя бы нынешнее общение: смайлики – современные пиктограммы. Никто уже не звонит по телефону, и умение разговаривать забывается.

Структура индоевропейской глагольной системы была весьма оригинальной. В ней отсутствовало привычное нам спряжение на основе времени, которое мы учим в начальной школе: «Я ем, я ел, я съел, я поел». Вместо этого были глагольные основы, не связанные между собой никакой зависимостью от времени.

Древнегреческий язык, начиная с Гомера, сохранил индоевропейскую оригинальность и старинный, чистейший способ ви?дения мира вне времени.