Философский словарь

Было это в 1970-е годы, на улице Ульм. Я стоял в одном из коридоров университета «Эколь Нормаль» и болтал с приятелем. Вдруг к нам подошли три молоденькие женщины – в сапогах, каскетках, с сигаретой в зубах, и весьма надменно спросили: «Где тут у них сортир?» Судя по всему, они прибыли на мотоциклах, против чего я, впрочем, ничего не имею. Само собой разумеется, они имели полное право курить и произносить грубые слова. Но выглядели они ужасно мужиковато, в худшем смысле этого слова – никакой мягкости, никакого изящества, никакой поэзии. Вот исходя из этого, по принципу от противного, я бы и определил женственность. Ясно, что это не сущность и не абсолют (сколь ни мало женственности демонстрировали три мотоциклистки, они не переставали оставаться женщинами), но определенное количество черт или признаков, которые чаще всего присущи женщинам и без которых человечество оказалось бы сведено к одной только мужественности с ее грубостью и тяжеловесностью, с ее прозаическим подходом к жизни и ее амбициями – к тому, что Рильке называл «тщеславием и нетерпением самца».

Оба понятия – женственность и мужественность – могут быть определены лишь посредством друг друга. Именно это делает их относительными и лишает самодостаточности, но не снимает необходимости определения. Фрейд на закате своих дней все еще задавался вопросом, чего же хотят женщины. Может быть, он лучше знал, чего хотят мужчины – хотя бы потому, что сам принадлежал к их числу, – власти, секса, денег, успеха, славы. Мне возразят, что и женщины далеко не равнодушны ко всем перечисленным вещам. Мне это известно. Но все-таки мне кажется, что они чаще, чем мужчины, проявляют стремление отдавать предпочтение некоторому числу целей, больше относящихся к частной жизни и человеческим чувствам, таким как слова, любовь, дети, счастье, стабильность, мир, жизнь… Конечно, не следует слишком доверяться этим категориям, чересчур масштабным и расплывчатым, тем более что, прибегая к ним, мы рискуем навязать каждому человеческому существу какую-то заранее назначенную роль, которой сам он для себя никогда бы не выбрал. Но можно ли совсем обойтись без них, если только мы не признаем, что за половым различием не стоит никакой другой реальности, кроме физиологической? Как-то раз мне случилось пошутить, что любовь – изобретение женщин, что, будь человечество целиком состоящим из мужчин, мысль о любви даже не пришла бы ему в голову, потому что ему вполне хватило бы секса и войны. Но, возвращаясь к серьезному разговору, скажем, что мужчины и женщины по-разному переживают взаимосвязь любви и сексуальности. Большинство мужчин ставят любовь на службу сексу, тогда как женщины, во всяком случае большинство из них, скорее готовы поставить секс на службу любви. Это всего лишь тенденция, и не исключено, что она носит характер не столько природный, сколько культурный. Тем не менее мне представляется, что она является частью нашего опыта. Благодаря ей существуют обольщение и супружество (ведь мы все, и мужчины и женщины, хотим одного и того же – любви и секса), хотя благодаря ей же в наших отношениях нередки определенные трудности и недоразумения.

Можно было бы высказать соображения того же рода по поводу грубости и мягкости, по поводу отношения к времени и к действию. Когда начинается война, достаточно нескольких недель, чтобы все пришло в упадок, и мужчины вполне успешно с этим справляются. После чего нужны годы и годы терпеливых усилий, чтобы жизнь снова вступила в свои права, и я не уверен, что нам бы это удавалось без женщин.

Впрочем, вернемся к нашим трем мотоциклисткам. В тот раз я, как мне кажется, впервые осознал, что женственность, в те годы совсем не модная, это ценность. Мне тогда было 20 лет. Я еще не читал Рильке («…не сомневаюсь, женщина всегда бывает более зрелой, и она куда ближе к человечности, чем мужчина…»), не читал Колетт (107), Симону Вейль, Этти Хилсам (108). Правда, среднее образование я получил в смешанном лицее, где учились и мальчики и девочки. После коммунальной школы, в те годы исключительно мужской, это показалось мне настоящим раем, как будто из солдатской казармы я попал в цивилизованное место… Но вместо слов «женщины» и «женственность» я говорил тогда «девчонки» и, конечно, ни за что на свете не осмелился бы даже попытаться дать им какое-то общее определение. В ту пору феминизм для всякого прогрессивно настроенного интеллектуала был чем-то совершенно очевидным. Феминизм, но не женственность. Многие, и мужчины и женщины, видели в ней нечто вроде последней ловушки, последней иллюзии, от которой во имя общности и Революции, а то и во имя самого феминизма следовало срочно избавиться. Глядя вслед удалявшимся мотоциклисткам, я подумал, что сделать это будет не так уж легко и что мы рискуем на этом скользком пути утратить что-то очень важное. Из-за девушек-мотоциклисток я не стал относиться к феминизму с меньшей симпатией. Из-за них я стал гораздо больше ценить женственность.

Женщина (Femme)

Человеческое существо женского пола. Часто говорят, что в человеке важно человеческое, а не его пол. Возможно. Но человечество существует в виде двух разных полов, и от этого просто так не отмахнешься.

Половые различия, бесспорно, относятся к числу самых важных, самых постоянных, самых формообразующих. Все мы беспрестанно сталкиваемся с ними. В то же время любая попытка дать позитивную характеристику женской половине человечества (и тем самым охарактеризовать его вторую половину) оборачивается приблизительными и плоскими определениями. Да, женщины обычно менее грубы, чем мужчины, да, в них больше развито чувство конкретного, они больше тяготеют к прочности и продолжительности чего бы то ни было и легче адаптируются к повседневности (лучшим из них благодаря этому удается наиболее успешно вписываться в жизнь или реальную действительность), да, они одарены большей способностью к любви и дружбе, менее податливы соблазнам порнографии и власти. Все это очень часто кажется совершенно справедливым, но в то же время на любой из этих примеров можно привести множество контрпримеров, в результате чего вывести какой бы то ни было закон и определить сущность явления становится невозможным. Различие между обоими полами остается смутным и, вопреки кажущейся очевидности, в такой же, если не в большей, мере обязано культуре, как и природе. Вместе с тем из этого отнюдь не вытекает, что женщин не существует или что они не отличаются определенным образом от мужчин. Ведь смутное существует точно так же, как четкое, а культурное начало существует наряду с природным. «Женщиной не рождаются, – говорит Симона де Бовуар (109), – женщиной становятся». В этих словах заключена достойная удивления попытка «вынести за скобки» человеческое тело. Мне представляется, что больше ясности в вопрос вносит биология. Человек рождается либо женщиной, либо мужчиной, а затем становится тем, что он есть, – более женственным или более мужественным. Впрочем, может быть, все это не так уж и важно. Даже если это становление – целиком продукт культуры, оно – самый лучший подарок, который человечество сделало самому себе.

Жертвоприношение (Sacrifice)

Дар, приносимый кому-либо или чему-либо священному, чаще всего в форме убитого животного или человеческого существа. Большинство современных религий считает, что человеческие жертвоприношения суть святотатства, точнее, что каждый человек имеет право приносить в жертву только лично себя. В этом проявляется подчинение религии морали, что можно только приветствовать и что служит одним из самых верных признаков новейшего мышления. Но тогда, скажут нам, отсчет новейшего времени следует вести с Авраама. Почему бы и нет? Хотя понимать это мы начали, пожалуй, только после Канта.

В более общем значении жертвоприношением называют дар, приносимый кому-то или во имя чего-то, что человек любит и уважает. Высшим жертвоприношением является собственная жизнь, но не потому, что мы считаем ее бесценной, а потому, что она обретает ценность, только служа чему-то другому, какой-то высшей цели либо какому-то другому человеку, измена которому будет означать измену самому себе. Именно так поступают герои, и по этому поступку мы их и узнаем – посмертно.