Черная Принцесса: История Розы

Слабо хоть уже и помня, да и как и в том же самом моменте стараясь так же и сейчас особо уже не вспоминать, как и по возможности еще параллельно не акцентировать такого же внимание и не дотошничать излишне и не вновь, он все же еще видел это все перед собой. Как преодолел эту высоту – будто и не заканчивающийся подъем вверх, вместе же и с неизмеримой длиной пути. Как искал ключи в рюкзаке Софии, почти спавшем с ее правого плеча и повисшем над полом, но отчего-то же еще и рябящем, как назло и в этот же самый момент, желтым, белым и розовым цветами похлеще и новогодней елки, с никак не оттеняющим же и не успокаивающим сейчас совсем черным цветом в ткани и коже. Как все-таки нашел их в левом маленьком кармане спереди и открыл бордовую железную дверь, тут же прибирая их обратно. Как внес Софию на второй этаж и занес в ее же комнату. Как уложил ее на кровать, а рюкзак скинул рядом, но и не стал укрывать зеленым ворсистым пледом, как и раздевать чтобы промыть и продезинфицировать раны. Не потому, что и брезговал – не желая пачкать себя и все вокруг ею же самой. А потому, что не решился. Одно же дело – ребенок, которым она когда-то была. И то же ведь еще и там – со своими же уже ограничениями и не только как: не по родству и доверенности. Другое же дело – девушка, которой сейчас и являлась. И пусть же и все еще в виде ребенка, которым она для него еще тогда оставалась и сейчас же осталась. Но уже ведь и не была им для себя: уже и сама прекрасно имея представление о том, что можно и нельзя в отношении себя же от себя и других – не только же и в разрезе личного пространства, как и зоны комфорта. Ну а ему же хватило и этого, как и того, что он увидел – синяки и кровоточащие раны: те, что уже проглянули через прорывы-порезы в одежде и обуви и те, что только намеревались. И вот если это еще можно было как-то и быстро пролистать, как и отпустить-опустить, забывая и почти же что уже не помня, чтобы только вновь не вернуться, но уже и принципиально и не за Софией, не сразу, ей же и себе во благо, в разрезе же все того же просто и самоубийства, то вот то, что он помнил и запомнил хорошо и специально, чтобы именно уже и подняться если что, а не спуститься, нет – запах! Так он ощутил его и ее же саму в Софии, Розу, что как и говорил же ему ранее сам Влад – сверил часы до секунды.

Прокрутив же вновь события случившегося как кинопленку на повторе и несколько же раз в голове и перед своими же глазами, Александр все же нашел в себе силы оторвать их, пусть пока только и их от потолка, коль и не себя же пока и от двери и метнул сразу же их хмурым взглядом в сторону гостиной. В какой-то же уже надежде, не могла же она в конце-то концов вся и разом умереть, так еще же и последней, вера ведь и любовь все еще оставались в нем и перед ней, как и сама же София, и хоть так отвлечься, увидев, если и не услышав хотя бы одно движение и хоть и кого-нибудь уже из вечной троицы. А дома были все – он знал это еще же до того как и вне квартиры. Будучи осведомленным об этом заранее и по их же общему положительному отклику на его же вопрос о местонахождении и желание поговорить всем вместе из той же все переписки. Без какого-либо подтекста, как и принципиального требования устроить сбор и разбор полетов, чтобы разговор вдруг и раньше же времени не вышел из берегов «с глазу на глаз» на плоскость же «мессенджер». Предупредил же их и сам, что скоро будет. И теперь же вот уже и чувствовал их, находясь внутри квартиры, как и их же это общее смешение и смешанность, невроз в энергетиках, сконцентрировавшихся в одном месте, в одно время – в гостиной. Вместе же и с полной тишиной и просто гробовым молчанием, накаливающими и утяжеляющими то самое первое напряжение своим и вторым – с каждым ответно же отсутствующим действием мужчины, будто и отзеркаливая тем самым его, но и на деле – ожидая просто новый ход от него, чтобы ответить тем же. И он наконец-то сделал его! Как и шаг от двери к шкафу, расстегивая по пути свое светло-бежевое длинное пальто, периодически лишь стопорясь и долго вынимая пуговицы из их «гнезд». И пусть они были и достаточно большими. Но и руки его все еще тряслись и продолжали же трястись так, что количество и качество пластика явно уступало тем же параметрам вибрации тела снаружи, как и сердечного ритма внутри, готового уже, как и само же сердце от одной же колибри перейти к двум, а там и к их же уже общим семейкам, желающим выбраться наружу прямо здесь и сейчас. Но и все-таки справившись с этим пусть и спустя некоторое же время, чуть и большее же, чем обычно и требовалось же на это, он все же снял с себя верхнюю одежду и, не повесив ее на этот раз в шкаф, как и на ее-его же место – одну из светло-коричневых деревянных вешалок, запихнул ее в черный мусорный мешок, что был до этого в рулоне и в одном из небольших ящиков под сумками для кремов для обуви, щеток, электрических сушилок, стелек, ложек, шнурков и прочего такого, для выброса старых и изношенных донельзя вещей. Под которыми еще стояли два больших бело-прозрачных пластиковых ящика для химчистки одежды и обуви отдельно и соответственно. И пока же еще видел их сейчас перед собой и помнил – вытащил их к входной двери вместе с мешком, чтобы уже завтра выкинуть то, что уже нельзя никак спасти и отдать службе чистки то, что еще как-то и можно. И уже окончательно теперь закрыв шкаф, отошел к обувнице, где уже и чуть быстрее избавился от темно-бежевых укороченных кожаных сапог, благо и они были на небольших не искусственных молниях. И тут же убрал их с прохода на верхнюю свою полку этой же самой тумбы из темного дерева. И только же собирался уже от нее отстраниться, как вновь замер и подвис на месте, зависнув тем самым еще и у нее, уперевшись руками в ее дерево до его, как и ее хруста и скрипа своих же пальцев, и вновь вымученно прикрыл глаза, глубоко вздохнув. Затем так же глубоко выдохнул и сомкнул веки между собой еще сильнее – до цветных и пульсирующих кругов под ними и перед глазами. Вновь повторил это дыхательное упражнение не единожды. И ко всему же еще прочему – сдавил свою переносицу пальцами правой рукой, кончиками их накрывая еще и сами веки. Сдавливая и вдавливая их таким образом вдвойне сильнее, а еще же и к самому носу придавливая их – и втройне. После чего еще и ударил своей до этого свободно висящей по шву левой рукой по этой же самой тумбе со всей дури и развернулся к ней наконец спиной. Как и к зеркалу над ней, что не пострадало только волею случая. Да и само направление, как и угол удара, приложения и попадания были явно скошены и хоть и не дали того самого результата, успокоения, которого бы так ему сейчас хотелось, но ведь и сильно же вредить обустройству, как и самому помещению параллельно, желания у него никакого не было. Вот и пришлось же поэтому обойтись малой кровью. Ему! И ведь стоило только вновь вспомнить об этом, как и о той, у кого ее было явно же и никак не мало, а даже ведь еще и показалось что и чуть больше, чем и всегда, как еще и сцепив-стиснув зубы до их хруста Александр мотнул несколько раз головой, отбиваясь от этого, как и от невольного же параллельного сравнения себя с Розой. Но и где вот только и он умеет и может выбирать, расставляя верно, как и ему же во всяком случае казалось и так же ведь и не кажется до сих пор, приоритеты, и где она – и совершенно не парится по этому поводу. Но от чего-то же и оба при максимальном же таком различии все равно приходят к одному и тому же минимальному сходству-итогу: мебель и аксессуары – жалко. Хоть и с одним, но и все же немаловажным уточнением: он из-за этого на других, живых и в этом же самом своем помещении находясь, как и в вопросе и разрезе не переключается, не ищет таким образом альтернативы и компромисса, а она же – да. И, как все же еще было и есть же на нем самом видно, весьма и весьма с удовольствием!

И вновь же опустив руки, как и голову вниз, вместе с открывшимся, но и так же все пустым взглядом и тут же спустившимся по телу и всему же внешнему виду, слегка лишь зацепив и внутри же душу, он поджал губы и как-то горестно, почти обреченно простонал-прорычал – его белая длинная футболка поверх синих свободных джинс и с ними же вместе была вся в мелких каплях пусть уже и высохшей, но и вместе же с тем еще и въевшейся крови. Когда же и само пальто, что было до поверх этого и своевременно же уже отправилось в утиль, было в ее же уже и что ни на есть пятнах – полноценных и больших, а где-то еще же ко всему и размазанных, делая себя же тем самым еще больше и, как в ужастиках, будто подстраиваясь таким образом еще и под отпечатки же кровавых ладоней и пальцев на стеклах и как в его же и одновременно не его же случае, как и на кого посмотреть еще и стенах, потолке и полу. Проведя же тут же по тканям руками снизу вверх и сверху вниз несколько раз, как в бреду и без как – еще же пребывая в нем и так нормально же из него и не выйдя, желая то ли еще это все и сразу с себя убрать, а то ли еще и уже вновь ощутить, Александр и правда снова почувствовал это самое же липкое, одновременно и склизкое ощущение на своих ладонях и пальцах. И это же еще при условии, что руки-то он помыл и еще же у Розы! А будто бы и нет. И будто бы снова вернулся в тот и свой же собственный ало-кровавый ад с металлическим привкусом на языке и с прохладно-теплым вкусом жизни Софии в душе.

А ведь он еще и не бежал, не летел и не скрывался, идя и к себе уже домой. Идя! Ведь как и в случае со ступеньками и в не ее доме – он вновь же и шел. Вбивал себя под стук и ритм и выбивал же одновременно все это из себя. Да и не только же все это, но и самого же себя – старого себя. И со своими еще, теми, ошибками. Шел как и по своим же все граблям, считая: свист за свистом, удар за ударом. Наказывая себя таким образом и раз же от разу, снова и снова: «Понимал – принимал – признавал, признавал – принимал – понимал». И снова ударял. И снова же ударялся. Пока не дойдет. Пока и не выбьется внутри черепной коробки черным по белому и меж красного же! Да. Из тех самых двух типов нелюдей, кто вечно ноет на и за других, бьющих его, и топит себя же самого в этом и кто бьет себя, но и топит же при этом в этом же самом других и за себя – он всегда был вторым и одновременно же первым. Да, самоуничтожался. Да, самобичевался. Но и какое-то ведь время – не все. И потом же все-таки вставал и шел. Сломленный, но не сломанный. Поверженный, но не убитый. Сильный, но и пусть же от слабости! В этом же она, как и в этом же – весь он. Как и в том, что вот сейчас пусть он и один. Но он и перебродит сам это и в себе. Утонет. Дойдет до дна. Соберет все, что его тянуло и утянуло. Выкинет или ответно утопит. А лучше сожжет и развеет. Вместе и с этим же днем. С собой же самим еще заодно. Очистит и очистится, переродившись. Оттолкнется. Всплывет. И только после всего этого выйдет ко всем и даст жару уже им или с ними же.

Приложив обе ладони к лицу, на что неприятно и впервые же отозвались скрипом и звоном его разномастные фенечки и браслет, сцепившись прямо-таки и в неравном бою, будто бы и переругавшись и разругавшись же окончательно по вере и азарту, религии и вселенной, творчеству и балансу, искусству и равновесию, хоть и будучи же разделенными лишь бусинами и нитями, но и все-таки, как решили же, видимо, и сами они – и сплелись еще и с концами в моток, гнездо и какое-то даже подобие змеиного гнезда, и на что же уже и он сам только еще раз вздохнул и выдохнул с усмешкой о том, что хоть и шею же не тронули и о своевременности же иронии: «змея змее все же рознь». Но и кто же знал, что такая и настолько? Продлив, и пусть же лишь совсем еще немного, таким образом момент единения и уединения с собой в молчании и тишине, он все-таки собрался, оторвал руки от лица, отлип и сам от тумбы и прошел в гостиную, а скорее даже и вновь же вполз, прошествовав к камину таким незатейливым, почти что и спокойным и даже тихим шагом по черно-белому ковру. В общей же тишине помещения. И под двумя безумно изумленными взглядами, сообща же – будто и под солнечными лучами в отражении морской глади. А затем и просто упал на черный кожаный диван, откидываясь сразу после своей спиной и головой на его уже спинку. Подле уже по-настоящему спокойного, да и что еще можно было сказать о Владе, разве что: как и ничего и никого не замечающего более. Но и скорее же: ничему и никому более не удивляющегося. И слегка же еще подпрыгнувшего на пружинах, но и лишь из-за новой тяжести как и нового же веса, возникшей рядом с ним. Где он и так же непринужденно лишь повел своей правой бровью и мельком бросил прищуренный взгляд, осмотрев отца на предмет его повреждений. В ту же секунду, неожиданно даже и для себя, вдруг и почти что дернувшись в его сторону, отметив же сначала на вид, а не на запах кровавые пятна и их разводы на его одежде. Но и тут же практически поняв, как и учуяв же, и пусть чуть позже, но и все же и уже на запах, что они не его, как и кого же именно, остался на месте. Выжидая же теперь и уже как и самая настоящая змея в кустах, когда же будет та самая часть, где он был прав из уст отца, а из разинутых ртов позади него сидящих, что и так же, как и он сам, не просидели мимо такого эпика – как и красное на белом, а точнее даже и белое на красном, так еще же наверняка и поседели если и не внешне, то внутренне, наконец прольется и хоть что-то же адекватное, если уж и не прощения-за-не-веру-вопрошающее, но и кроме все того же тяжелого дыхания и какого-то утробного предупреждающего рычания, будучи пока же, и пусть и не в таком же, как и он сам, но и состоянии ожидания объяснений и пояснений. Но и уже так же ведь, как и он сам, никто из них не хотел спрашивать об этом первым и раньше времени, чтобы не травить его тело и не бередить же так же лишний раз душу. Ну и дождались. Все же трое. Поток букв из него последовал практически же и незамедлительно и без остановки, разрушив тут же тишину, молчание и обрушив же что-то еще кроме и в каждом же из них – свое и отдельно:

– Роза спустила Софию с лестницы. Но и это же скорее – для красивого и красного словца. Ведь там она была не одна – лестница. Да как, собственно, и ступенька же в ней. С лестничным же пролетом и этажом. Благо же еще, что подъезд и дом – один.

– Какого?!.. – Встрепенулся сразу и первым Никита, почти же что и задохнувшись от возмущения с кисло-сладким привкусом и почти что молочно-пенным вкусом. С розовыми лепестками роз же на поверхности. Да еще и так, будто бы и неожиданно погрузился в ванну с пеной с головой и забыв же при этом задержать дыхание. Но зато не забыв и с трубкой и очками для плавания и ныряния. «Юный дайвер». Решил же поэкспериментировать и проверить снаряжение до непосредственного же своего погружения и в домашних условиях. И на свою же все голову. Ведь и как только вода попала в очки, глаза и нос, а лепестки же соответственно и в единственное на момент открытое дыхало – все полетело по одному лишь сценарию. Но и как опять-таки зато – не полетел же следом и сам парень, вовремя придержав и задержав руки за столом из темного же дерева, не отрываясь же все это время и до от набора текста на клавиатуре своего же ноутбука, который и тут же закрыл, громко хлопнув крышкой, и отодвинул его от себя как и от греха подальше. Руками же все еще продолжая держаться за стол.

Следом за ним и от дел, но уже и куда более спокойно и в сравнении, хоть и с небольшим все же и уже своим напрягом оторвался и сидевший, как и сидящий же все это время по правую же руку и сторону от него Егор. Закрыв так же и за ним же свою толстую серую тетрадь с мелкими синими записями от руки меж таких же мелких голубых клеток на белых листах, оставляя внутри нее синюю же шариковую ручку. И сразу же водружая поверх нее свой же серый телефон в красном матовом чехле, заблокировав его на заметках.

Оба же парня уже почти что приготовились к спокойному вечеру, если уж еще и не ко сну да и в принципе. Никита, сам того не ведая и не сговариваясь, уважил саму же Софию по части всего же белого – длинных спортивных свободных штанов и широкой футболки. Егор же, если что и признавал в этом всем, в своем укладе, так это черный цвет – и дань гостиной так же сообща и таким же вот образом была отдана почти что с лихвой. Но спокойствие, увы и ах, им только же еще снилось и должно было когда-то там и не в этой же жизни-смерти присниться, как и сам же и хоть какой-то уже сон. Ведь и как раз чего нельзя было сказать о Владе. Который хоть и сейчас был чем-то средним между ними, той же самой золотой серединой – и во всем же сером: что снаружи, да что и внутри. Будучи же еще и не только с меланхоличным выражением лица на теле и внешне, но и души – и внутренне. Но и ничем же себя еще при этом не выдавал как в общем, так и в частности. Да и в принципе! И чем же только еще больше провоцировал всех и на себя. Буквально же и переводя весь огонь таким образом. Но и был ведь этому совершенно не против. Во всех же смыслах. И, оставив опять все при себе, как и свое же замолчанное, но и такое громкое «я же говорил», поставил с черного же пластикового джойстика игру на плазме на паузу, подтянул-подкатил стеклянный передвижной двухъярусный столик на черных пластиковых колесиках к себе, изъял со второй полки, выудив и среди остальных алкогольно-чистых и алкогольно-кровавых напитков, початую уже стеклянную бутылку с ромом и вместе же с ней и все так же молча удалился на кухню.

– Ксан, я… я же проводил ее до дома…

– А надо было – в. В дом. Так еще же и в квартиру! – Рявкнул мужчина, делая особый выделяющий акцент на предлоге, но и тут же прикусил язык, поняв, что сорвался не на того. И вообще же – зря сорвался, да еще и с таким жаром и по сухому. Слепя же им уже почти что не только себя, но и всех окружающих. А ведь только же что это и сам проработал. Видать же, что нет. Да и не все. Как и нужно же было – со всеми. И выдавив воздух сквозь плотно сомкнутые зубы, он так же плотно сжал губы и, спрятав лицо вновь же в ладонях, уже куда спокойнее проговорил. – Прости, Ник. Я…

– Да и кто б ему дал только! – Хмыкнул Влад, вернувшись из кухни с бокалом-тюльпаном на короткой ножке, заполненным на две трети янтарной жидкостью с тремя небольшими квадратными кубиками льда. Неся же за собой еще и фронт свободы мяты и покоя лаванды с шалфеем. И передал все это и еще немного больше мужчине под его же благодарный кивок. Тут же прибирая бутылку обратно в стол. – Полетел бы… так же. Хоть уже и, правда, через окно… Не повторяется же! – Хохотнул он, но так до конца и не докинул же в этот раз свой развеселый взгляд до дивана, сцепившись им на полпути с хмурым и прямо-таки злым же темно-синим. – И да, Егор, знаю не понаслышке… Не перетруждай себя своими же подколами в сторону меня! Лучше скажи – как тебе: «В сказке ложь, да в ней намек»?

– Ты – не мо́лодец! – Ядовито выплюнул блондин, цедя неотрывно парня напротив еще более потемневшим взглядом. На что тот же лишь только еще больше ухмыльнулся. И, в который же раз сравнив этот и как реакцию же его на него же самого хвойно-маслянистый всплеск с прошлым же и на Софию, только еще раз убедился в правильности своих и тех же еще мыслей. Тут ведь и с ним куда больше горячности и кислоты. Какой-то же и кислости, кислотности. Когда же и там и с ней была только приторность, терпкость и температура тела. Ни больше ни меньше. И там же еще он и не кусал, он именно прикусывал. Почти что и лечил, излечивал и залечивал. Но вот и только же лишь осталось понять: «кого же из них самих и двоих первостепеннее?». – Но… да… тебе урок! Не творил бы херни вначале… чтоб покрошить и раскрошить наше же как в общем и мое же как в частности доверие… мы бы до этого момента не ждали – когда Роза и, сама того не ведая, подтвердит действиями свои… и твои же ко всему… слова! Но и кстати… о ней же и сейчас… точнее и со вчера же на сегодня… и уже как о и самой настоящей же хуйне…

– Ой, даже и не начинай… – всплеснул обреченно руками рыжий. – Нет! Ты меня с собой и в эту же вновь одну упряжку опять не запряжешь – мне и одной же и прошлой… как и лямки… хватило за глаза, чтоб еще же и теперь… и снова… так еще же и бурлаком. Да и за так!

– Из-за тебя же это… и пусть же не все… – смилостивился хоть немного и в этом Егор, но так стали же из голоса и не убрал, как и из своих глаз, ставших уже куда более темно-серыми, чем и синими, – …может, ты и впрямь… и в этот же конкретный раз… вдруг и действительно не причина… а всего лишь и связь… но ведь и для этого же самого следствия… Не было, не было и вот опять, да? И снова!

– Хочешь сказать, что Роза бы не смогла и какую-то другую… причуду, как и ниточку… да и целую же веревку для этого найти… придумать и про себя… помимо и меня же… только чтобы София вновь потянулась сама за ней… вдруг… и выбрать… и потянула же еще и ее на себя, чтобы наконец-то выбраться… а та бы, в свою очередь, и в это же самое время могла бы ее взять и ей же самой еще ее и задушить? Без лосьона. Без одежды из кожи… Зато и с молчащими овцами и грызущимися между собой волками, что в своих шкурах, что и нет как всегда! Спорим, вообще, что и я ей до конца тоже не был? Как и наверняка же и само выполненное задание Софией. Хотя… там и не выполненное тоже бы ее вряд ли и хоть как-то бы смилостивило… но и я же все еще вангую по шипам – которых сколько еще было со вчера, столько и осталось на сегодня! Нашла же просто к чему привязаться и придраться. Просто… Как и она же сама… сложная! Как и ты же сам и сейчас… Да и всегда! Все-таки у вас с ней куда больше общего, чем я думал… – скривился Влад и тут же в удивлении на месте подпрыгнул, услышав как и в этот же самый момент Александр подавился и закашлялся. Но и так же сразу же среагировал и, подскочив к нему в момент, постучал его по спине так, что буквально и в ладошки же с ней сыграл за то, что так и не сумел же до этого отобрать у него самого бокал, в который тот вцепился мертвой хваткой со словами: «Пользуйтесь и не благодарите… пока же я еще жив… с ним… и молчу! Но и как только же я его в три глотка уговорю… а это уже будет очень скоро… я вернусь… и обоим за эту же очередную перепалку… на пустом и лобном… по навтыкаю». – Да-да… Конечно! Пока ты его лишь только и в три горла уговариваешь. Как заменишь количество качеством, как Роза, тогда и точно же поговорим об этом… да и отхватим же за правду от тебя же… правда, Егорка? У тебя же ведь в отличие от него и с ней же – различие настоящее и правильное всего лишь одно… и только же в том, что она физический урод, а ты моральный! И что ее еще можно могилой исправить… после кремации и наживую… залив и после всего же и сразу еще и бетоном… и сбросив же этот самый кусок… на самое дно Марианской впадины… нет ее же и нет проблем… нечего и исправлять… а тебя – нет. Тебя ничто и никто не исправит… кроме и тебя же самого! Но ведь и опять-таки…