День пятый

Осень. Натюрморт

Чай в чашке.

Оладушки на блюдце.

Виноград в окошке.

***

Потому и восторгаюсь другим,

потому что –

другое.

***

Скука сукой воет,

Николай Васильевич.

Человек копейку стоит,

Фёдор Михайлович. –

До сих пор.

***

Написал жизнь с улыбкой –

радуюсь.

Написал жизнь без ресниц –

грущу.

Замочило теле радио,

как электрон свечу.

Написал глаза на окне,

молчу.

***

День засрат до полдня.

Ноябрь обрывает листья.

Бессмертно и холодно.

Не будем и мы суетиться.

***

То ли ветки хруст,

то ли грусть патриарха.

Осень.

***

–Ты за кого, папаня,

за синих или оранжевых?

–За здоровые почки, сынок.

***

Поздняя осень.

Глаза старика

в окошке.

***

Старик смотрит на дорогу,

по которой ушли

все.

***

Опустилась на сад ночь, ничья

и черна до отчаянья.

У звезды моей четыре луча,

на четыре стороны сияние.

Боже праведный, не буди!

У звезды моей две груди

для дыхания.

У звезды моей две руки,

у звезды моей две ноги

для слияния.

Первородные все грехи –

до потери сознания.

***

Вчера вернулся прошлогодний снег,

проснулся прошлогодний человек.

Тень голода от синего сугроба.

И Гоголь ногти рвёт о крышку гроба.

***

В китайской чаше

тает небосвод,

Ли Бо вино пьёт

чёрное, как роза.

В саду мороз

стрекочет, как стрекозы,

на окнах звёзды

белые грызёт,

глаза пророка, слёзы.

Дождь

Дождь, улица, пивная, сквер.

Блок? Микеланджело? Ван Гог? Рюноске?

А у тебя счастливая причёска,

а у меня счастливый глазомер.

В огромной луже Троя? греки? доски?

ковчег еврея? Иоанн? Гомер?

***

Сонливо, солнце, лето, квас,

на кухне драные лахудры,

гора немытой, засранной посуды.

Россия, родина на мёде, Спас.

Южный пляж

Здесь много моря,

и всё оно синее,

и мягкий песок

лижет пятки.

Полежит под солнцем

и станет грузином

бой из Вятки.

Здесь красивые горы

и красивые долины

и тихий волн шум.

Здесь ночью ходят

молодые грузины:

–Дэвушка, давай угощу!

37-й

Семь дней, словно господь

творил, год раздирал и гадил,

стал чёрным светлый мир,

стал чистый смрадным.

И всей своей любовью

душа жалела плоть

и признавалась: «Больно…»

***

Боже, сократи

новый семнадцатый

до года.

***

Ледяная корка.

Улицы скользкое

подсознание.

***

И научили же

грязную плоть

чисто думать.

***

День Господа, осени листья

похерят, поднимут, размножат

поэты, шуты, живописцы,

оппозиция божья.

***

Вопрос не в том –

есть ли бог на свете.

Вот вопрос: «Зачем всё это?»

**

Тает воском в углу монах,

жёлтый свет от распахнутого листа.

И выходит немыслимое из сна.

И икона светится от лица.

***

Вот пропуски в моей эпохе:

нет А. Ахматовой на вдохе

и Гумилёва нет в дохе.

Просвета нет в немой тоске.

***

Там такое творится.

Вражьи армии полегают снопами,

и женщины готовы подхватить меня

на руки и нести на высокий трон цезаря.

В венке, я улыбаюсь.

Господь Бог стоит передо мной

и оправдывается,

мол, согрешил, недоделал,

оставил шероховатости;

что подправит образ-сознание

и выправит подобные сапогу человечьи лица,

а сад ангелы-архангелы выкорчуют

и заложат новый.

Во славе улыбаюсь я.

Листья осени у ног моих,

голуби на моих плечах,

улыбки восторженных на моих устах.

Почему вы спрашиваете меня?

Загляните в себя.

***

Прощай, отчизна,

женщина, столетье.

Страшнее жизни

не бывает смерти.

***

Вне шёпота и звука

в губах и слове есть

вчера, всегда и здесь –

я, мировая скука.

Дорога

1.

Хотя б до этого угла

прожить и не остановиться.

Дом, улица, берёза, птица.

Чему сознание дала?

2.

И метель в глаза и в уши лезет,

не имея вовсе интереса.

И глаза, и речи невпопад.

Так мосты разводит Ленинград.

3.

И вот вагон твой семенит,

вагон перебирает ноги.

Постель приносит проводник

Харон. Не пропадай в дороге.

***

Пахнет землёй,

мятой мятою.

Ты на кресте,

я на кресте,

распятые.

***

Погодите ещё минуту,

у меня к кому-то вопрос.

Улыбается почему-то

поцелуем распятый Христос.

***

День седьмого ноября

праздник не случайный.

Но страна, но я, бля,

его не отмечаем.

Утро поэта

Солнце встало.

И я с приветом.

Просыпайся, женщина.

***

Перед зимою

плачет и мокнет.

Как ты живое

делаешь мёртвым?

***

Свет звезды и предрассветный хлев.

Иисус, овца и божья матерь.

Пастухи, волхвы, вино и хлеб,

запах чеснока и благодати.

***

Снежно-воронья зима.

Тропинки на улицах,

щелинки на глазах.

***

И я ушёл в размер,

в свет, воду, вой,

в текучесть плазм.

Я слышу, как Гомер

чеканит череп мой,

как Модильяни

надрезает глаз.

Из пыли океанских пен,

свинцовых вод

я стану в позу.

Патологоанатом Бенн

в мой розовый живот

посадит розу.

***

Обросший знаками,

бродит мостами Петербурга

Белый.

***

Имя, адрес, время

в одной строке.

1937-й.

***

Текут краски.

Мона Лиза

оплодотворяет Подсолнухи Ван Гога.

Страшный суд

Вот фрагмент: Варфоломея

нож из всех ножовых сил

с очень страшного злодея

кожу снял и отпустил.

***

Вниз головой посередине дня –

Пётр так желал – распяли.

Как холодеют гениталии! –

Пётр смотрит на меня.

***

Вокзал. Сортир.

Едва начало дня.

Безликие деревья у сортира.

Однажды мир

проснётся без меня.

И я без мира.

***

Ходишь, красная, с сиськами.

Кто тебя любит, лапает?

На какой частоте тикают

твои кровяные клапаны?

***

Древесный камень –

Голова Ван Гога.

«Тебе на память», –

говорил Гогену.

Художники любили офигенно

жизнь, свет и тень

и поддавки от бога.

На острова дорога,

в поле.

И каждый день –

бездарно и напрасно.

Признание, безумье –

это после.

Сегодня – солнце

пашет красной краской.

***

И где-то в стране странной,

где никогда не бывал Гумилёв,

выходит охотиться траппер

на белых львов.

Он заболеет скарлатиной, гриппом, шуткой Ватто

и всё-таки приплывёт на льдине,

и всё-таки привезёт Вам корзину

серебряных северных цветов.

***

Дремучесть предночного холодка

к виску ещё не подступившей ночи.

И звёзды топчутся,

когда точильщик точит.

И не «о чём», не «что»,

а только «как».

***

Потому и прекрасен мир,

что мы на него

из него смотрим.

***

Милые, вы каждый день со мною:

рядом, под ногами, за спиною.

***

Идёт Заратустра.

За ним идёт Огонь.

За Огнём идёт Пепел.

Из Пепла вышел Человек.

Из Человека Женщина.

Из Женщины Любовь.

Заратустра Огонь.

Заратустра Любовь.

Куда идёт Заратустра?

***

Оттолкнёмся от берега, лодка течёт.

Всё равно заплывём за реки середину.

Видишь: звёзды считает ночной звездочёт.

Может, он этой ночью и наши сочтёт

без вины виноватые вины.

***

Снег. Лютый полдень. Гололедь.

И плачет псина.

Всё распишу, как Рафаэль смерть.

Красиво.

***

Без денег

нет революции.

Одно мордоплюйство.

***

Между живым –

я –

и мёртвым.

***

Я столько насмотрел.

Теперь мне надо:

ночь, щель, карандаш.

***

День осветит полмира и сгинет.

Снова ночь улыбнётся гиеной.

И расстелется тайной сангины

островов жизнелюбца Гогена.

***

От А. Фета с приветом «здрасьте»

до безрадостного Экклезиаста

и поэзии после Бродского,

нам сказали, суть идиотские.

Что поэзия? Это жжение

в одном месте, в другом – сгорание.

Плохо пишут красивые женщины,

некрасивые слишком правильно.

Что поэзия? – рыжая вруля,

не приложишь её к ране.

Что в итоге её выбирает? –

крест, изгнание, петля, пуля.

***

Что в тебе, наби?

Ни дать, ни взять,

так, одна слеза.

Приходи любить,

научу страдать.

В небесах, наби,

не твоя звезда,

так, случайный блик.

Приходи страдать,

научу любить.

***

Ночью спим и души открыты,

и приходят из всяческих сфер

бог еврей с аудитом,

бог ацтек с аутодафе.

А затем, сиятельно мудрый,

в рамы вваливается бог Ра,

расправляет лучами утра

крылья наших кардиограмм.

***

Без водки, дыма и огня

война – хуйня.

***

Я не пророк и даже не апостол,

я гражданин страны больного роста.

Я человек подрубленного мира,

мой мир – сортир, кровать и женщина в квартире.

Но вот я просыпаюсь (Петя, Вася),

я – улица, майдан, я мира масса.

***

Сократа обоюдоострое копьё:

мы живём умирая

или умирая живём?

***

Каждый день

я начинаю день,

который начинает меня.

***

В голодный Ленинград

не возвращались

птицы.

***

Красота –

это сознание

без одежд.

***

Платон –

это чудо

материального идеализма.

***

О Восток!

Не поймёшь: где

лодка, тростник, человек?

***

Дерево растёт –

хорошо. Хорошо

поливай дерево.

***

Не повторяй

мудрые слова,

чтобы не показаться глупым.

***

Моё место

у окна

в сумасшедшем трамвае.

Перед снегом

Кто высадил

за моим окном

платаны Платона?

Дождём висит

чей-то вопрос,

не даёт покоя.

Бесчисленные ветки,

как запутанный в себе Пиндар,

тычутся в небо.

В древних корягах

просыпаются

нос, глаза, уши.

За здоровье Кащея,

русалки, кота учёного

пьют Александр и няня.

Наконец отвалил от неба,

повис мелкий, крупный

свежий снег.

Платон:

Мудрец не замечает,

человек он или

ещё какая тварь.

***

С жалостью смотрит

слепой на мудреца.

Мудрец не видит жалкого.

***

Сонное утро.

Сойка у окна.

Музыка пилит дерево.

***

Заплатает дыру время,

залижет жизнью, сажей.

Вырастут дети, деревья.

«Так и было», – скажут

***

Спит, Ирод, Иудеи кесарь.

Спит роженица в дымящемся кесареве.

Дорогу к Спасу прочищает снеговик.

Иосиф, тот ещё, чего-то стружит, и

нынешний, но из того ж народца,

взошёл на кафедру читать Россию. – Бродский.

***

Серый декабрь пережить,

муть эту пережевать.

Жизнь из последних ватт

жить.

***

В речах революций

нет

страдательных падежей.

***

Демокрит взвалил мешок мудрости

на плечи Протагору.

И тот понёс.

***

«Не смотрите на солнце, –

говорил Заратустра. – Ослепнете.

Смотрите на вещи».

И. Христос

Истинно говорю:

вся дюжина евангелий

прелюбопытна.

***

А мы, действительно, всего только тени

одной большой и светлой идеи.

***

Человек – застывшая

в безумии своём идея,

ищущая дорогу домой.

***

В детство:

к круглому радио,

к керосиновой лампе.

Мёртвая очередь

к мёртвому телу

вождя революции.

Стансы

Бытие за окном:

красный дом, старый дом,

дым торчком в небо,

даль, за которой не был.

Дальше – гастроном,

где кульков с хлебом

ровно столько, сколько

жителей в посёлке.

И за огородами

прямо на родину

уходит железная колея.

Но это уже из области небытия.

День пошире, повыше,

даль подальше,

снег на крыше

просыпается раньше

петухов первых,

уныло пегая

повозку тащит.

В общем, зима как зима.

В нашей местности

мороза нема –

и уже не интересно

сапогами поверять грязь.

Хлюп, хрясь.