НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи. Книга вторая

Ночью мне снились мои обычные кошмары. А под утро приснилась Людочка.

– Ну и пусть подает, – успокаивала она, – Тогда мы сможем, наконец, с тобой пожениться. Я же твоя невеста вот уже много лет, – убеждала она.

– Людочка, но ты мне только снишься. Мы никогда не сможем быть вместе, – неуверенно возражал, любуясь моей красавицей-невестой, при этом, ясно осознавая, что сплю.

– Ну и что. Я буду приходить к тебе во сне, и мы вместе будем воспитывать нашу Светланку.

– Людочка, какую Светланку? Твоя сестричка уже взрослая девушка, а моя дочь останется с матерью. И она сделает все, чтобы не допустить никаких встреч с ней.

– Светланка наша дочь, а потому ее оставят тебе, – уверенно сказала Людочка и как всегда медленно растаяла.

– Людочка! Людочка! – громко закричал я и проснулся в слезах.

– Ты что так кричишь? – спросил кто-то невидимый с кровати Тани. Это была ее подруга Нина.

– Нина, а где Таня? – спросил, приходя в себя.

– Спит на моей кровати. Вот пришлось перебираться сюда. Ты, говорит, не опасный… Дура Танька. Забыла, что я опасная.

Я рассмеялся:

– А Боря?

– Что Боря? Он не мой идеал. Ничего у нас не получится, Толик. Он совсем не в моем вкусе.

– Нина, что мне делать?

– Ничего. Перебесится, и помиритесь, – успокоила Нина.

Когда проснулся, Нины уже не было. Вскоре пришел Боря.

– Пошли в пивбар. Отойдем после вчерашнего.

– Разве они работают так рано?

– Да уже полдень. К тому же воскресенье. Должны работать.

Мы поискали Татьяну с Ниной, но их уже нигде не было. Пивбар был полупустым, но свободных столиков не было. Куда бы ни пытались примоститься, нам объявляли, что здесь занято. Мы явно были чужими в этом пивбаре. И когда уже хотели уходить, два молодых парня, переговорив по-литовски, предложили сесть за их столик. Едва сели, у нас тут же приняли заказ.

– Откуда вы? – спросил старший, пододвигая нам по кружке пива.

– Из Москвы, – ответил я, – Спасибо. Нам сейчас принесут, – показал я на пиво.

– Пока принесут, пейте. Потом отдадите. А еще советую, закажите фасоль в горшочках. С пивом пойдет великолепно, – посоветовал он. Так и поступили.

А вскоре уже разговаривали, как старые друзья. Веселили друг друга анекдотами, обсуждали любые вопросы, включая межнациональные.

– Ты на поляка похож, – сообщил парень, – А мы поляков не любим, как и русских. Потому вас никто за свои столики не пустит. Я тоже не люблю, но надо еще и на людей смотреть. А вы ребята нормальные, – пояснил он.

А я припомнил эпизод в первый день нашего пребывания в Каунасе… Мы подошли к газетному киоску. Нас интересовали открытки и путеводитель по городу. Киоскер, пожилой мужчина, едва заслышав русскую речь, отвернулся и стал наводить порядок в своем хозяйстве.

– Можно посмотреть путеводитель? – попросила Татьяна.

– Не понимаю по-русски, – сердито ответил киоскер и снова отвернулся, явно не желая нас обслуживать.

– Шпрэхен зи дойч? – экспромтом подключился я, даже не представляя, что говорить дальше. Ведь немецкий я давным-давно позабыл, изучая английский. «Надо было спросить по-английски», – мелькнула запоздалая мысль.

– О-о-о! Йа-йа! – радостно метнулся к окошечку киоскер, восторженно разглядывая меня. Я же, порывшись в памяти, неожиданно выдал довольно длинную фразу, сохраняя при этом, насколько мог, серьезное выражение:

– Ихь хэтэ гэрн айнэн райзэфюрэр фон Каунас… унд айнэн штатплан.

– Битэ, битэ, – засуетился явно старый прислужник гитлеровцев, демонстрируя товар. А в стекле киоска отражались расплывшиеся от беззвучного смеха лица моего сопровождения. И я понял, что больше ничего не смогу сказать по-немецки, не рассмеявшись. И перешел на ломаный русский:

– Зколко рубли?.. Вас костэт дас? – вспомнил я вопрос.

– Эс ист айн гэшэнк – ответил он понятной фразой, ведь слово «гэшэнк» так часто употребляли мои немецкие друзья из лагеря военнопленных, вручая мне очередной подарок.

– Найн, – гордо возразил я, – Вас костэт дас?

– Гэшэнк, – повторил и он, – Бесплатно, – добавил по-русски. «Неужели догадался?» – подумал я, – «Пора закругляться».

– Филен данк, – поблагодарил за подарок.

– Битэ, – услужливо ответил «бывший» не знаю, кто, но точно бывший. А мое сопровождение уже отошло подальше от киоска и умирало от смеха.

Аналогичный случай произошел с нами в автобусе. Мне передали деньги на билет, что-то сказав по-литовски.

– Передай на билет, – отдал я их Борису, стоявшему передо мной.

– Передайте на билет, – протянул он деньги следующему пассажиру. Тот даже не шевельнулся, – Пожалуйста, – добавил Борис. Снова не сработало.

Пассажир отвернулся к окну.

– Давай сюда, – взял я деньги у Бориса, – Товарищ, передайте по другому маршруту. Впереди не понимают по-русски, – отдал их удивленному пассажиру.

– Вы не поляк? – почему-то спросил он.

– Нет, – ответил ему…

Выпив пива, вернулись в гостиницу. Татьяны с Ниной по-прежнему не было. Они появились лишь после обеда. Что произошло, не знаю, но наши отношения с женой постепенно наладились. Вечером совершили коллективную прогулку по аристократическому району Каунаса. А с утра нас автобусами повезли в Вильнюс. Понравилась резиденция польско-литовских королей – Тракайский замок, который посетили по пути.

Вильнюс осмотрели мимоходом. Обзорная автобусная экскурсия по городу дала лишь слабое о нем представление. Увы, нас уже ждал поезд до Москвы. Во вторник утром мы были дома. С обеда уже вышли на работу. Такое впечатление, что нас не было, по меньшей мере, недели две. Если бы не ссора с женой, можно сказать, отдых удался…

– Ну, Толя, самое интересное ты прозевал, – заинтриговал Кузнецов, едва появился на работе.

– Что же такое я прозевал, Владимир Александрович? Неужели «Буран» запустили?

– Ну, до этого пока не дошло, – рассмеялся Кузнецов, – Наши события поскромней. У нас власть переменилась. Пока, правда, партийная.

– А мы с вами причем?

– Не причем, конечно, но целых два дня отдел трясло… Знаешь, кто теперь вместо Мозгового?

– Откуда, Владимир Александрович.

– Меди, – выложил Кузнецов главную новость.

Меди был начальником сектора анализа телеметрической информации. Именно в его секторе работали Мазо и Жарова до перевода в наш сектор. По их рассказам Меди был отличным специалистом, но очень жестким, своеобразным человеком со своими представлениями о справедливости.

Мазо он откровенно недолюбливал еще с тех пор, как тот был его подчиненным. Сейчас же они были на равных, соперничая во всех сферах жизни отдела. В системе соцсоревнования, за первое место реально боролись только эти два сектора. Причем Меди постоянно подозревал Бродского в необъективности и неприкрытой поддержке Мазо.

В день своего избрания Меди буквально сокрушил своего соперника. И хотя партийное собрание было закрытым, сенсационная информация все же просочилась. Вначале стало известным, что собрание отказало в приеме в партию Мазо и Гарбузову. Постепенно дошли и подробности того знаменательного события.

Собрание готовил Мозговой, и результаты его были предрешены. Но оно сразу пошло не по намеченному сценарию. Собрание не одобрило деятельность Мозгового и предложило переизбрать секретаря парторганизации. Избранный секретарем Меди тоже не жаждал революции. Она произошла стихийно.

Невольным инициатором оказался кандидат в члены партии Гарбузов. На простой вопрос, есть ли у него идеал, которому он хотел бы подражать, кандидат ответил:

– Мой идеал Юрий Константинович Разумовский… Он может взять даже там, где взять невозможно.

Столь безнравственный ответ молодого человека, желавшего вступить в партию, вызвал бурю возмущения коммунистов. К тому же он задел честь уважаемого человека, избрав его своим идеалом за весьма сомнительные качества, которые теперь требовалось или доказать, или опровергнуть. Чья-то попытка спасти положение оказалась безрезультатной. На вопрос, что же все-таки так активно «берет» его идеал – ценности духовные или ценности материальные, кандидат, не раздумывая, ответил:

– Разумеется, материальные. Коммунисты – материалисты и предпочитают ценности материальные любому духовному бреду.

Поднявшийся шум был прерван краткой речью Мазо, вступившегося за своего подчиненного:

– Товарищи! Мы должны оценить искренность высказываний кандидата. Он говорит, что думает… Все мы так думаем, но обычно говорим противоположное.

– И вы так думаете, как ваш подчиненный, товарищ Мазо? – в наступившей тишине спросил кто-то из коммунистов.

– Разумеется! – запальчиво выкрикнул Мазо.

– И вы с такими взглядами собрались в партию? Интересно, кто же из коммунистов дал вам рекомендацию?

– Обоих кандидатов рекомендовал коммунист Бродский, – дал справку Меди.

– С кандидатами все ясно, – вдруг решительно заявил наш правдолюб Нуждин, – Есть вопрос к коммунисту Бродскому… Как вас зовут, Эмиль Борисович? – под дружный смех спросил он Бродского.

– Ты же знаешь, – ответил Бродский.

– Я-то знаю, а вот знают ли коммунисты, кто состоит в партии под фамилией Бродский? – загадал загадку Нуждин и сам же ответил, – Юридически такого человека просто нет. А потому обе рекомендации недействительны.

– Требуем разъяснений, – зашумели коммунисты, пораженные странной информацией об известном человеке.

– Тише! Тише, товарищи! – попытался навести порядок Меди. Его не слушали. Но все тут же затихли, когда Нуждин поднял руку, прося тишины.

– Я сам удивлен, – продолжил он в наступившей тишине, – Как председатель ревизионной комиссии я проверял учетные документы коммунистов и обнаружил, что некто Бродский, коммунист с сорок первого года, является фантомом, поскольку нет документов, подтверждающих его существование… С другой стороны, Бродский Эмиль Борисович, чьи паспортные данные там указаны, это юридически другой человек. Я не понимаю, Эмиль Борисович, почему вы вступили в партию под чужим именем? И вы ли вступали в партию в сорок первом году?

Бродский сидел молча, всем видом демонстрируя, что не собирается отвечать на заданные вопросы. Поднявшийся шум снова был прерван поднятой рукой Нуждина.

– Этим делом уже занимается партком предприятия… А пока ситуация такова, что Эмиль Борисович Бродский юридически беспартийный, а потому не может присутствовать на нашем закрытом партийном собрании и давать рекомендации таким же беспартийным товарищам… Эмиль Борисович, сдайте чужой партбилет и покиньте собрание, – заявил он в наступившей тишине.

Бродский, очевидно уже готовый к подобному развитию событий, молча встал и направился к выходу.

– А партбилет! – выкрикнул Меди.

– Я его оставил дома, – на ходу ответил Бродский и вышел, хлопнув дверью.

Попросили выйти и кандидатов, которым отказали в приеме в партию. Именно отказали, а не отложили из-за недействительной рекомендации Бродского. Это была серьезная формулировка. С такой формулировкой повторное рассмотрение их заявлений о приеме в партию было практически невозможным.

Все это рассказал Кузнецову Миша Бычков. Заинтригованный, я тут же вызвал Мишу в коридор, и он с удовольствием пересказал мне все в лицах и с обилием деталей.

– Миша, откуда ты все знаешь? Такое впечатление, что ты сам там побывал.

– Да мне кое-что Олег рассказал. А в деталях сам Гарбузов. Ему теперь скрывать нечего. Он в партию уже вряд ли попадет. Ну и выложил все в подробностях про всех, кроме себя. А о нем я у Мозгового выспросил, а потом у Нуждина… Нуждин просто поражен его цинизмом. Ну, говорит, взгляды Мазо мне давно известны, а вот Гарбузов удивил. Впрочем, говорит, чему удивляться. Кого еще может воспитать Мазо?.. Ну, а Бродский всех удивил… Вот тебе и коммунисты, – тихо смеялся Миша.

Он всегда мне казался странным человеком. Золотой медалист, при Пескареве Миша был уважаемой личностью. Бессменный секретарь комсомольской организации, он быстро дорос до должности старшего инженера. С приходом Мазо общественное и иное положение Бычкова резко изменилось. Сначала он стал предметом постоянных насмешек нового начальника сектора. Миша сносил их молча, по-философски, не обращая внимания. А Мазо, не встречая сопротивления объекта своего самоутверждения, постепенно наглел. Когда же Бычков случайно попал в вытрезвитель, он тут же навсегда попал в когорту беспробудных пьяниц и бесперспективных сотрудников. На служебной карьере Бычкова был поставлен жирный крест.

Миша покинул комсомол по возрасту, но с тех пор избегал любой общественной деятельности. Он даже не пытался вступить в партию, но проявлял нездоровый интерес к ее деятельности. Еще с комсомольских времен он постоянно выписывал газету «Правда», но в отличие от многих читал ее от корки до корки. Затем вырезал некоторые заинтересовавшие его материалы и складывал в специальные папки. Весь его стол был забит такими папками. Иногда он доставал какую-нибудь из них, просматривал старые материалы и часто неизвестно чему тихо смеялся…

Иногда он перехватывал меня в коридоре. Быстро рассказывал политический анекдот, часто совсем неинтересный или очень старый. И смеясь, тут же отходил, не дав мне опомниться от изумления… Странный человек…

Где-то уже в конце лета в самом начале рабочего дня ко мне подошел Кузнецов.

– Толя, что ты делаешь сегодня вечером?

– Как всегда. А что?

– Приглашаю в шашлычную. Разопьем бутылочку коньячка.

– Коньячок это замечательно… Только предупрежу Татьяну… А повод? Что ей сказать?

– Мои проводы, Толя… Все… С завтрашнего дня работаю в Службе.

– Да вы что?.. Поздравляю, Владимир Александрович.

– Ладно-ладно, поздравишь в шашлычной. А пока не надо. Не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Уйду по-английски, не прощаясь… Да и не с кем, кроме тебя… Вот с тобой действительно хочу попрощаться.

– Спасибо, Владимир Александрович… Мне без вас будет плохо.

После работы мы заняли столик и просидели весь вечер, вспоминая нашу совместную работу в Казахстане и здесь в Подлипках. Мне было грустно, словно потерял не только наставника, но и друга. И хотя Кузнецов никуда не уезжал, я понимал, что те отношения, которые сложились между нами за долгие часы, дни, месяцы и годы, которые мы провели рядом, постепенно растают. У нас уже не будет возможности часами обсуждать все, что ни придет кому-нибудь из нас в голову, но окажется интересным нам обоим настолько, что готовы отдавать этому прорву бесценного времени, состязаясь в мудрости и красноречии… Это время ушло безвозвратно…

– Спасибо тебе, Толя, – поблагодарил он меня, подняв очередную рюмку, – Ты научил меня работать с литературой. Всю жизнь работал по шаблону. Теперь уже не смогу.

– И вам спасибо, Владимир Александрович, – ответил, чокаясь с наставником, – До встречи с вами работа в КБ мне представлялась каким-то таинством за семью печатями, которое творят особые, избранные люди. С вами понял, что дело делают тысячи муравьев, каждый из которых функционирует на своем уровне и имеет кучу достоинств и недостатков, присущих обычным людям, а не небожителям.

– Ну, Толя, ты разошелся. Мы так и не выпьем, обмениваясь любезностями, – прервал меня хозяин нашего праздника. Мы выпили и снова налили.

– Знаете, Владимир Александрович, два года со мной в училище учился некто Юра Осипов. Очень странный паренек. Он никак не подходил для военной службы. Даже внешне. Огромная голова и ноги сорок шестого размера. И все это при росте метр шестьдесят восемь. Вдобавок буйная шевелюра необыкновенно густых быстрорастущих, жестких, как проволока, волос. Не поверите, но я несколько зубьев машинки сломал, когда его стриг.

– Почему не поверю? Поверю. Сам не раз наблюдал подобное в парикмахерской.

– Все это к слову, Владимир Александрович. Просто вспомнил интересного человека. А Юра действительно интересный человек… Учился средне, хотя способности потрясающие. Как-то раз готовились к экзамену по теормеху… Учим теорию, решаем задачки. А Юра сидит и смеется… Посмотрит в учебник и снова смеется… Ну и предмет, говорит. Мути много, а любую задачку можно решить, зная лишь теорему Пифагора… Да ты что, удивился я, не может быть… Так он на мой выбор сходу решил несколько задач своим методом… Главное, говорит, увидеть ключевой треугольник… В общем-то, полная чушь, но, как ни странно, все результаты совпали с ответами… По-моему, шарлатанство. Он просто помнил все ответы во всем задачнике, а остальное – подгонка. Потому что стороны его треугольников были иногда в разных единицах измерения… Тем не менее, ответ во всех случаях правильный. Сам проверял.

– Бывает, – рассмеялся Кузнецов, – Действительно способный паренек. Типичный шульман, – добавил он со смехом.

– Так вот, он считал, что нам преподают лишь простые предметы. Вот, говорит, в Бауманском училище это да… Там все ко второму курсу от учебы становятся лысыми. Вот, говорит, мой друг из Бауманского… Облысел, спрашиваю. Почему облысел? Каким был, таким, говорит, остался… Мы покатились… Да и наши из Бауманского… Ни Миша Бычков, ни Емельянов не облысели. А легенда ходит.

– Это точно, – подтвердил Кузнецов.

– А вот вы, Владимир Александрович, прирожденный проектант. И Бауманка вам не нужна. У меня на глазах вы спрогнозировали развитие событий с новым изделием. И так, как не смогла Служба и даже сам Генеральный.

– Ну, ты, Толя, скажешь… Генеральный, мне кажется, понимал, что делал.

– Не уверен, Владимир Александрович… Я бы на его месте изначально запретил вариант компоновки «Шаттла». И многоразовые носители не предлагал… Оставил бы лишь модульный принцип. А многоразовый корабль поставил бы «на жирную семерку» сверху, а не сбоку… У американцев такая компоновка «Шаттла» вынужденная. А у нас центральный блок полноценный… Поверьте, не было бы в предложениях Правительству варианта «Шаттла», военные приняли бы всю программу. Она была логичной. Мне кажется, именно в этом ошибка Глушко. А вы ее увидели сразу, Владимир Александрович.

– Пожалуй, ты прав, Толя… Вот только мое видение ты сильно преувеличил. Критиковал – да. А вот увидел только сейчас, когда ты мне все растолковал… Знаешь, пожалуй, верно растолковал. Ребятам из Службы расскажу, ахнут.

– Ахать поздно. Теперь будем делать советский «Шаттл»… В указанные вами сроки… Здесь, мне кажется, вы тоже правы. Раньше восемьдесят шестого ничего не будет… А если еще годик на разгильдяйство прибавить, получится восемьдесят седьмой, а не восемьдесят первый. Вы и это вашим коллегам из Службы расскажите.

Мы еще долго обсуждали возможное развитие событий, понимая, что делаем это в последний раз. С завтрашнего дня у меня не будет наставника, и все решения придется принимать одному, не советуясь ни с кем, потому что уже давно не видел рядом с собой ни одного человека, равновеликого Кузнецову…

Кузнецова хватились лишь через неделю.

– Афанасич, а где твой друг?.. Болеет?.. Что ему в табель ставить? – спросил Гурьев, заполняя документ.

– Хватился, Прокопыч… Он у нас уже неделю не работает, – ответил ему.

– Как так? Уволился?

– Нет. В Службу Главного перевелся.

– Да ты что. Надо же. А почему никто не знает?

– Не знаю, Прокопыч. Я думал, все знают.

– А когда переход обмывать будем?

– Это вы у него спросите, – посоветовал своему потенциальному начальнику.