Вездесущий
– Евгений Александрович запретил к лицу прикасаться. – Он же у нас художник! Всё думает, как бы хоть немного исправить страшные шрамы. – Сегодня к операции должен приступить.
У Андрея холодок пробежал по спине. «Что, сегодня его должны кромсать? У кого-то появилось желание изменить его изуродованное лицо? Но он-то этого не хочет и не позволит больше прикасаться скальпелем к своему телу. Не позволит, как же! Кто интересно им запретит, не он ли, с его состоянием? Они же не знают, что он всё чувствует и видит. Как дать им знать об этом?»
Полина ткнула Татьяну в бок.
– Давай разбинтовывай парню голову – пусть кожа отдохнёт.
«Вот толстуха, лезет не в свои дела. Ей бы гири тягать на помосте, а она со своим торсом в сёстры милосердия подалась. Больных-то покалечит. «Да что ж я так зло про неё? Душа у неё добрая, отзывчивая, всем поможет – никому не отказывает».
Андрей понять не мог, «что это тётка о таких вещах вслух рассуждает? А Полина – ноль эмоций, будто и не слышит. Ан нет, вот и она что-то залепетала каким-то глубоким грудным голосом, совершенно непохожим на её густой баритон». Этот голос исходил ниоткуда, он был везде. Андрей присмотрелся и обомлел – Полина совершенно не раскрывала рта. «Что же получается? Он, Андрей, умеет не читать мысли, а слышать их, как произносимую речь, только изменённую в своей тональности. Очень и очень привлекательная способность», – подумал он.
Татьяна повернулась к Полине и произнесла наигранно смело:
– А наплевать мне на запреты Евгения Александровича, да и на него, ворчуна старого. Ну что, снимаем с лица повязку? Уж больно жалко парня, пусть немного отдохнёт, а то всё замотанный лежит, как мумия. Только ты не пугайся. Хорошо?
Полина кивнула головой и приготовилась смотреть на обещанные страхи. Ей не верилось, что лицо этого человека изуродовано до такой степени, что смотреть невозможно. Если бы Татьяна не открывала эти страшные раны, стянутые глубокими шрамами, постепенно, с медленной осторожностью, а дала бы Полине неожиданно взглянуть на полностью открытое лицо, то она, наверное, упала бы в обморок. Полина только и различила среди этого рваного месива чуть приоткрытые веки с длинными чёрными ресницами и искажённый рот, открывающий белые ровные зубы.
– О боже! – Она прикрыла ладонью свои пухлые губы крупного рта и смотрела на Андрея изумлённо-растерянными глазами. – Как же он жить-то будет с таким лицом?
– Евгений Александрович обещал, что лицо будет довольно приличное. Часами у компьютера просиживает. Мать все фотографии ему принесла, чтоб он представлял лицо в объёме. Вот он и колдует уже неделю. Вчера сообщил, что готов к операции и не намерен её откладывать. – Татьяна поёжилась, показывая на мурашки, выступившие на теле больного. – Полин, ты не замечаешь, что здесь прохладно? Принеси-ка молодому человеку одеяло – замёрз, поди, и сказать об этом не может, бедняга.
Андрей с благодарностью отметил: «Наконец-то хоть один человек догадался, что он чертовски озяб». Татьяна наклонилась к Андрею, протирая его тело ваткой, смоченной прохладной жидкостью, приговаривала:
– Потерпи, милок, сейчас Полина принесёт одеяло, мы укроем твоё озябшее тело, и ты согреешься. Да ты посмотри, весь гусиной кожей покрылся. Ну точно, на поправку пошёл. Она стала растирать его тело лёгким поглаживанием своих рук. Приятное тепло растеклось по телу Андрея, и он подумал: «Странное дело – совершенно чужой человек заботится о нём, как о родном сыне». Он всматривался в её лицо, и ему казалось, что они знакомы уже сто лет. Только две большие родинки величиной с горошину в уголке рта казались ему неприятными и чужими. Непроизвольно он коснулся их. Женщина вздрогнула и приложила ладошку к уголку своего рта. Ей показалось, что чем-то её слегка укололи. Не обнаружив на прежнем месте своих родинок, она тихо вскрикнула, быстро достала из кармана зеркальце и пристально посмотрела на своё отражение. Родинок словно никогда не было. Она резко развернулась и бросилась обнимать вошедшую Полину.
– Полина, посмотри, ты что-нибудь замечаешь на моём лице?
– А что я должна заметить? Лицо как лицо. Ничего особенного не вижу.
– Да ты посмотри внимательней, здесь же родинки у меня были, а сейчас их нет.
– Точно, вспомнила я – были у тебя родинки, да большие, и куда же они у тебя делись? Странно как-то, – и Полина недоумённо пожала плечами.
Накрыв Андрея чистой простынёю, а поверх неё тёплым одеялом, медсёстры удалились, прикрыв плотно дверь. Голоса их удалялись, оживлённо обсуждая произошедшее чудо. Андрей напряг свой слух, и произошло невероятное: обе медсестры оказались рядом. Можно было руку протянуть и дотронуться до них. Голоса буквально прорвались, и каждое слово чётко звучало в голове Андрея. Он решил слегка щипнуть Полину, почувствует ли она его прикосновение. Захватив, как обычно, пальцами упругую кожу плеча, он слегка сдавил её, и сам от неожиданности вздрогнул. Полина буквально подпрыгнула на месте и резко обернулась, ища шутника, посмевшего неудачно поиграть с ней. К своему удивлению, никого рядом не обнаружив, она недоумённо остановилась среди коридора, напугав не на шутку свою подругу.
– Тань, ты зачем меня ущипнула? – Рассердилась Полина. – Что это за шутки?
– Да ты что, Полина, с ума сошла, что ли, как бы я тебя ущипнула? Я же впереди тебя шла – коридор-то узкий – вдвоём не разойдёшься.
– Точно. А кто же меня тогда так больно ущипнул?
– Блазнит это тебе – мерещится. У меня тоже такое бывает…
Андрей ликовал, его разум оказался так силён, что мог производить физические действия, да ещё и на расстоянии.
Огромное желание озоровать буквально распирало его грудь.
На следующий день только и разговоров было о непонятных вещах, произошедших за ночь: на тумбочках возле женщин в красивых вазах стояли свежие розы, а в палатах на стенах красовались надписи с поздравлениями. Озорные стихи напоминали, что Восьмое марта не за горами.
Выдача зарплаты
Не грех свой дар здесь применить
И с наслажденьем хулиганить,
Кого-то перцем накормить,
И чей-то разум одурманить.
Приятная усталость навалилась на Андрея под утро. Он почти всю ночь не спал, приобретя себе новую игрушку, не мог насладиться её неограниченными возможностями. Он легко передвигал предметы и мог находиться где угодно. Даже в сейфе или прямо в бетонной перегородке. Он умудрился открутить гайки со шпилек крепления сейфа и передвинуть его на середину комнаты. Это увлечение забавляло его. Ловко просовывая новенькие купюры в тонкую щель между корпусом и массивной дверью сейфа, он радостно смеялся, представляя, как служащие больницы будут доставать из своих карманов зарплату, не выплаченную за несколько месяцев. А денежки-то вот они, оказывается, имеются.
Из-за этого ЧП даже решили отложить операции, но только не с Андреем. Евгений Александрович оказался человеком слова, и намеченный им день был для него святым.
Андрея повезли в операционную. Две молоденькие сестры щебетали без умолку. Особенно о таинственных проделках неизвестных лиц, проникших, бог весть какими путями, за стальную дверь директора больницы, снявших тяжеленный сейф со стены, выкравших оттуда деньги и успевших рассовать их по карманам сотрудников. Их удивляла огромная сумма, заявленная следователем, успевшим поговорить со многими обитателями больницы, но вразумительного ответа ни от кого не получил.
«Откуда такие деньги?» – щебетали они удивлённо тоненькими голосами.
– Зарплату месяцами задерживали! Не зря у Сан Саныча тачка такая дорогущая. И жена на неслабой тачке катается. А видела, какая у неё шуба? На улице уже теплынь, а она в шубе из горностая, вся такая эдакая, ходит, – и Марина продемонстрировала походку жены директора.
Люська прыснула в рукав тихим смешком.
– А ты слышала, Люсь? У этой выдры любовник есть. Точно тебе говорю – хирург молоденький. Да ты его видела – с третьего отделения он. Помнишь? Тот, что нам по розе подарил.
Люська наморщила лоб, пытаясь вспомнить неприметного хирурга. Цветы ей дарили многие…
– Да, маленький такой, у него ещё колпак блином сидит.
Люська тут же вспомнила колпак, и её милое личико расплылось в придурковатой улыбке.
– Да ты что, Марин? Не может быть!
– Может, может. Рогоносец он. Это точно.
– Кто? – не поняла Люська.
– Кто-кто! Дед «пыхто». Папа наш долбанный, и Марина ткнула пальцем, указывая только ей ведомое пространство, где находится новоиспечённый рогоносец.
Слушая болтовню девчат, Андрей не заметил, как его подкатили к операционному столу. К каталке подошёл медбрат. Склонил своё огромное туловище над Андреем. С трудом повернул свою голову на бычьей шее к девчонкам.
– Он что, всё ещё в коме?
– Да, говорят, что совершенно ничего не чувствует – датчики не реагируют, значит, нервная система не задействована, – буднично произнёс ассистент. – Ему совершенно не больно. Евгений Александрович говорит, что этот парень – идеальный материал для его художественной натуры.
– Он нам показывал фотографии Андрея – красавец, ну просто артист. Запросто влюбиться можно. Я мать его видела, говорят: поседела мгновенно. Бедная женщина! – с грустью в голосе произнесла Марина.
– Ну, хватит девчата тоску нагонять, и без того жизнь скверная.
– Валер, а чего она у тебя скверная-то? Больной, что ли? – спросила Люська.
Валерка плюнул три раза через левое плечо.
– Здоровый я, девчата, как бык здоровый. Могу подкову запросто сломать. Да вот ваше племя меня не больно жалует – не любите вы меня, девчата. А так хочется женской ласки. Я же хороший, добрый и такой нежный. – Он подхватил Маринку за тонкую талию и сдавил слегка.
Маринка игриво взвизгнула и только хотела произнести нелестный комплемент в адрес Валерки, как властный голос пророкотал:
– А ну, шелуха, брысь отсюда. Вашего визга здесь ещё не хватало. (Это хирург Евгений Александрович явился в окружении своей свиты.)
– Ну-с, молодой человек, почему не работаем? Располагайте больного, и приступим, с богом.
Странный сон
Явился он в чудесном сне,
Покой, надежду подарил,
И голос нежный в тишине
Виденья дивные творил.
Анна Николаевна проснулась раньше обычного от переизбытка чувств, охвативших её во сне. Она долго не могла прийти в себя – перед глазами всё ещё стоял улыбающийся Андрей. Сон отчётливо врезался в память, она запомнила каждую деталь, каждое слово, произнесённое сыном, и всё то, что говорила она. Ощущение лёгкости и какой-то необъяснимой радости испугало её до дрожи. «Не случилось ли чего дурного? Ведь ему предстояла операция».
Он появился из темноты сна внезапно – в зале, озарённом мягким светом. Цвета были приглушённые, предметы расплывчатые, словно в каком-то мареве. А Андрей, наоборот, – живой и яркий. Глаза его лучились лаской и заботой. Он говорил нежные слова, успокаивал её. Одет был по-летнему: в свою любимую безрукавку, спортивные штаны, а на ногах белые кроссовки, каких у него не было. Это был без сомнения Андрей, только некоторые детали смущали её, привнося сомнения. Она очень хорошо представляла, что он находится без движения в больнице, и что сегодня предстоит операция. В данный момент его фигура имела более развитую мускулатуру, а на плече не было шрама, оставленного детской шалостью на всю жизнь. Это ей не давало покоя, она не выдержала и спросила: «Андрюша-сынок, а куда делся шрам, оставленный тебе с детства?» На что он ответил ровным спокойным голосом: «Мама, скоро у меня не будет никаких шрамов и никаких болезней. И даю слово, что и у тебя не будет никаких проблем. Поверь мне, и прошу, не рви ты себе душу, не ходи напрасно в больницу, этим ты ничего не изменишь. А я к тебе буду приходить во сне, разговаривать с тобой, слушать твой голос, гладить родные волосы, так рано поседевшие из-за меня». Он подошёл вплотную, обнял и поцеловал в щёку. После этого она проснулась. Впервые за эти дни она выспалась. Двоякое ощущение тревоги и радости не давало покоя. Ожидание дня томило её, заставляя делать уже давно сделанную работу: уборку во всей квартире; подходила к вещам, перекладывала их с места на место; протирала невидимую пыль; затеяла стирку.
Поправляя волосы, она машинально глянула в зеркало, висевшее в ванной комнате, и вздрогнула. На неё смотрела моложавая женщина. Это, конечно же, была она, но что произошло с её лицом? Кожа нежная, гладкая. Морщин, стало меньше. Она ещё не привыкла к седым волосам, и даже не заметила, что от седины, не осталось и следа. Эти чудеса не давали оторваться от приятного, но пугающего отражения. Время подходило идти в больницу, и она стала торопливо собираться в дорогу.
Она заранее отпросилась на работе. Все сотрудники ей сочувствовали, говорили добрые слова, высказывали фантастические предположения и пожелания по поводу выздоровления Андрея. Начальник – Константин Юрьевич, остановив её в коридоре, сказал озабоченно:
– Вы бы, Анна Николаевна, отдохнули с недельку, ведь на вас лица нет. Нельзя так истязать себя – всё будет хорошо, я уверен в этом.
Она посмотрела на него с благодарностью, ответила тихо:
– Да я же с ума сойду одна. Здесь коллектив, общение, какое-никакое забытьё, а так, – она махнула рукой и отвернулась, скрывая набежавшие на глаза слёзы.
Негласный договор
Пока свой скальпель отложи,
Я предлагаю паритет…
Свои сомненья расскажи,
Но лишь меж нами тет-а-тет.
Андрею показалось, что он побледнел от неимоверного страха, как полотно, выбеленное хорошей хозяйкой, и никак не мог сосредоточиться на своих мыслях. Он то резко проваливался в кромешную тьму, то, глотая с жадностью воздух, словно всплывал из страшной бездны на поверхность не менее страшной действительности, постепенно различая предметы, сосредоточенные лица. Внимание его задерживалось на многочисленных инструментах для кромсания человеческой плоти. Он понимал, если он не успокоится, то этот пожилой очкарик с сизым носом распишется на его физиономии вон тем ножичком. У него мурашки побежали по телу. Страшная картина не давала собраться с мыслями. А когда опухшее лицо с огромными очками нависло над головой Андрея, он просто отдался судьбе, как человек, пришедший к стоматологу лечить ноющий зуб. Он внимательно разглядывал морщины на желтушной коже хирурга, его сливообразный сизый нос и думал: «Да, ненамного ты меня симпатичней, а лет двадцать назад выглядел, наверное, неплохо…» Отвлёкшись от предстоящей операции, Андрей успокоился и почувствовал, что он вновь обрёл уверенность в своих силах.
Повязка с головы Андрея была снята, и он услышал множество внутренних голосов. Они переплетались, как на хорошем базаре, где торговали деревенские бабы, стараясь перебить друг друга, расхваливая свой товар. Но, видно, его сознание перестроилось так, что он свободно мог анализировать любую фразу, любую мысль, в чьей бы голове она ни возникала.
«Боже мой, какой ужас, фарш из мясорубки и то симпатичней выходит». «Вот тебе и красавец, в которого влюбиться можно, а этот мясник думает, что здесь можно что-то исправить – маэстро нашёлся!» «Ой, я не могу смотреть, мне плохо!» «Вот звери, чего натворили – угробили парня!»
Этот хор голосов, казалось, никогда не кончится.
Евгений Александрович наклонился ещё ниже, неприятный запах похмелья резанул носоглотку. «Эй, мужик, ты не мог бы маску плотнее надеть, а то дыханье спёрло от перегара».
Старый хирург вздрогнул, посмотрел на своих ассистентов, снял очки и тщательно протёр линзы. Пророкотал басом:
– Кто посмел сказать мне эти слова, прошу извиниться или покинуть операционную.
Все недоумённо смотрели на Евгения Александровича, не понимая, о чём это он говорит. Он обвёл всех строгим взглядом и добавил:
– Неуважение к старшим грозит молодому поколению деградацией и полному моральному опустошению. На первый раз я прощаю вашу непростительную выходку… Но вы должны сделать из моего замечания вывод…
Нос хирурга вновь повис над Андреем, линзы очков зловеще сверкнули, увеличивая и без того выпуклые рыбьи глаза, покрытые влажной слезливой плёнкой. Сомнения, что этот маэстро имеет право резать живую плоть, воображая, что создаст нечто подобное искусству, возрастало с каждой секундой. А когда в руке Евгения Александровича появился скальпель, и холодная резина перчаток коснулась лица, Андрей не выдержал: крепко схватив пожилого хирурга за руку, прошептал ему в пунцовое ухо: «Не надо этого делать, я же всё чувствую, и боль будет страшная. Прошу Вас, оставьте своё намерение, и я буду очень благодарен».
Видно, Андрей не рассчитал своих сил: Евгений Александрович громко закричал, глаза его безумно закатились, скальпель выскользнул из его руки, а сам он повалился на пол, потеряв сознание. Присутствующие бросились к хирургу, не понимая, что случилось? Не инфаркт ли приключился у пожилого человека? Все засуетились, заметались по помещению. Про Андрея забыли на какое-то время.
Хирург пришёл в себя неожиданно быстро. Открыл глаза и, протянув руку в сторону Андрея, прохрипел, задыхаясь: «Вы слышали, что он мне сказал, слышали?» Глаза его безумно горели, голова лихорадочно тряслась.
«Ну, всё – старый совсем из ума стал выживать – пора на пенсию», – подумала молоденькая симпатичная ассистентка.
Андрей оценил все её достоинства – он мог её видеть, как все: в халате, в колпаке и в марлевой повязке. Мог видеть её нагой – в чём мать родила. И последняя стадия: он мог сказать, что она ела сегодня утром и где находится старый перелом кости на её правой голени. Это было забавно. Его разум мог перестраиваться на любой уровень, увеличивая или уменьшая рентгеноспособность.
Сосредоточившись, он вдруг почувствовал вокруг неё вполне осязаемое поле – оно было из гаммы цветов. Все цвета были разной температуры. Неожиданно рядом с ней появился график – семь цветов радуги, кроме этого, цвета обладали плавным переходом тональности и разным чувством беспокойства и радости: белый – успокаивал, а вот красный приносил бурю отрицательных эмоций. Андрей прикоснулся к ярко-красной точке, ладонь словно обожгло близким пламенем. Он отдёрнул руку, одновременно желая укротить жар. Точка, находившаяся напротив правой щеки девушки, стала более расплывчатой, и цвет изменился на жёлто-оранжевый. Андрей ещё раз прикоснулся к этому пятну, желая остудить его полностью, и оно сравнялось с бело-сиреневым фоном.
Девушка потрогала свою щёку, потыкала в неё пальцем – зубной боли, как небывало. «Надо же, испугался проклятый, чует, что к стоматологу записалась, а вот живот, точно из-за расстройства болит, иногда резанёт, аж в глазах темно становится».
Андрей обратил внимание на сгусток пульсирующей ауры разной тональности, то она была жёлтого цвета, то вдруг становилась тёмно-вишнёвой. Девушка при всплеске этого тёмного пятна болезненно морщилась и тихо стонала. Рядом стоящая пожилая блондинка тихо шептала:
– Танюша, что ж ты мучаешься, иди отлежись, да лекарство прими, и без тебя здесь обойдёмся. Да и операцию, наверное, отложить придётся. Видишь, Евгений Александрович не в себе?
Андрею понравилась эта девушка, её красивые глаза выражали муку и страдание, ему казалось, что она вот-вот разревётся. Хотелось сказать ей что-нибудь ласковое и приятное, но он побоялся очередной паники.
Проникнув вглубь тела девушки, он обнаружил, что нервные клетки желудка и прямой кишки возбудились и были необычного серого цвета. Он словно сдавил ладонями огненный шар и держал его до тех пор, пока он не сравнялся с общим фоном, принося душевный покой ему и уж точно этой симпатичной девушке.
– Софья Ивановна, удивительно, но боль ушла, я чувствую себя так, что готова парить в воздухе, кажется, что стоит мне оттолкнуться, и я полечу. Такая лёгкость во всём теле, что я его не чувствую.
– Слава богу, Танюшка, а то я смотреть на тебя не могла – девочка ты наша хорошая, – и она погладила по голове свою молодую напарницу.
Этот диалог шёл одновременно с действиями, связанными непосредственно с Евгением Александровичем: его подняли, усадили на кушетку и пытались определить, что случилось со здоровым, никогда не жалующимся на здоровье хирургом. Обычно красное лицо его было бледным, он капризно отталкивал руки женщин и приборы, с помощью которых они пытались понять причину столь неожиданного отказа здоровья.
– Уйдите все с моих глаз долой! Никого видеть не хочу! Здоров я, и ничего со мной не произошло! Вон отсюда, и дверь закройте – я один хочу побыть…
Решив пожалеть старого хирурга, Софья Ивановна тронула его осторожно за плечо:
– Устали вы, Евгений Александрович, шли бы отдохнуть – лица на вас нет.
Он вяло отмахнулся и произнёс усталым раздражённым тоном:
– Идите, идите, я вас позову.
Только дверь закрылась, он тут же поднялся и быстро подошёл к Андрею.
– Так-так… Значит, говоришь, тебе больно, и это услышал только я один? Ведь это так? Ну что же ты молчишь? Скажи мне что-нибудь, подай хоть какой-то знак. – Он схватил скальпель, руки его задрожали, линзы очков зло сверкнули. Занеся скальпель над лицом Андрея, он замер жуткой статуей в лихорадочном раздумье. «А если парню на самом деле больно? – надо сделать анестезию и приступать к операции немедленно. Неужели его психика стала сдавать? Может, и правда, на пенсию пора? – огурчики выращивать!»
Андрей осторожно отвёл остриё лезвия в сторону, тихо шепнул в ухо хирургу: «Евгений Александрович, прошу вас – только без паники и истерик. Каким бы вы ни были великолепным специалистом по пластической хирургии – вам не удастся коснуться моего лица, и я вас предупреждал, что я всё чувствую и испытываю боль, холод и всё прочее, что присуще чувствовать человеку».
Евгений Александрович смотрел на Андрея с открытым ртом и выпученными глазами. Он пытался что-то сказать, но из его рта вырывалось только нечленораздельное мычание. А Андрей продолжал.
«Вы успокойтесь и не придавайте этому чуду большого значения – настоящего чуда вы ещё не видели. Чтоб вам продемонстрировать возможности моего мозга, я приведу вас в идеальное состояние. Вы наконец-то почувствуете себя совершенно здоровым человеком, испытаете радость этого состояния. И не возражайте мне! Вы пристрастились к спиртному. Вы даже на сложную операцию пришли с глубокого похмелья. Я могу избавить вас от этой неприятной тяги. А когда вы посмотрите в зеркало, то поймёте разницу между алкоголиком и человеком, ведущим правильный образ жизни. Всё это я могу сделать только с вашего согласия. И если вы дадите мне своё слово, то я хотел бы заключить с вами негласный договор. Вы меня слышите?»
Хирург быстро закивал головой, снял очки, протёр тщательно линзы замызганным, скомканным платочком, затолкал его обратно в нагрудный карман. Посадив очки на свой сизый нос, он повернул к себе отражатели, посмотрел в них и сморщился брезгливо. На него смотрело опухшее лицо. Под выпученными глазами висели сморщенные мешки кожи; губы бесформенные – синюшного цвета; нос-слива, испещрённый резкими прожилками кровеносных сосудов. Подумал: «Да, не Ален Делон – самому требуется пластическая операция».
«Ну, Алена Делона я из вас не смогу сделать, но многое, поправить можно. Так вы согласны, с моими условиями? Если мы придём с вами к общему соглашению, я вам сделаю, ещё один подарок – вы станете самым знаменитым человеком в своей области искусства. Как это будет происходить, представляю, только я. – Объяснить это невозможно, и разумом не понять.
Можете вслух не отвечать – я прекрасно читаю ваши мысли».
Но, старый хирург по привычке произнёс вслух:
– Если всё это не сон, и не фантазии старого, выжившего из ума мозга, то я не прочь, заключить с вами, негласное соглашение. Но, как поступить с вашим лицом? Ведь оно обезображено до такой степени, что смотреть невозможно.
«А вы, разбинтуйте мою правую ногу… Это же ваша работа, не правда ли? И вы, наверное, помните, что там было, когда вы собирали меня, буквально, по частям?
Хирург, дрожащими руками, стал снимать свежие бинты, лицо его вытянулось от удивления – нога была, как новенькая, словно никогда не получала ни травм, ни хирургического вмешательства.
Он оглянулся на дверь. Его испугало, что кто-нибудь войдёт неожиданно, и застанет их врасплох – поймёт всё происходящее, и тогда, произойдёт непоправимое. То, что за этим последует, будет одному Богу известно.
Преображение
И кто же в жизни виноват,
Злой алкоголь, как мёд вкушая?
Для игр таких ты староват,
Свой фейс уликой выставляя,
Как безупречный плагиат,
На маску скромную меняя.
Хирург кинулся к двери, остановился перед ней в раздумье, затем медленно открыл её, выглянув в коридор. На кушетке сидел Валера, опустив голову жевал жвачку и, по-видимому, чего-то напевал, выстукивая носком башмака ему одному известную мелодию. Женщин и молодого ассистента Дмитрия видно не было. «Курить, наверное, ушли».
