РАЙгрАД

– Это что же такое творится, – всхлипнула Нюська, – беззаконье-то какое, так же нечестно, без предупреждения. Ведь всё так хорошо шло, план полугодия мы перекрыли досрочно, почти на треть, знамя по общепиту нам было гарантировано, как и за год, и вот нате вам, приехали…

Куян на цыпочках попятился, но подумал, хмыкнул злорадно и ломанулся через листву как можно шумнее. Судя по ответным шорохам, парочка забилась в ещё более укромный и теннистый уголок скверика.

Близ гаража ему повстречался Никифор, наладчик типографии.

– Ты где это, Минька, нынче шляешься? – сердито двиганул он кустистыми бровями.

– Мне только с моими кандылями за тобой и гоняться.

Никифор был хром, ноги ему на фронте кончали напрочь.

Куян же нырнул под верстак и удивлённо присвистнул – тайничок оказался целёхоньким. Никифор тем временем уже по-свойски орудовал спецключом «на пятнадцать» у бака с крупной корявой надписью «Отработка маслов». Тугой вентиль крана подался, и в кружки зажурчала светлая пузырчатая брага. Гараж отапливаемый, и бак поэтому не пустовал круглый год.

– Ты нынче, Куянушка, чего-то смурной, как шпалой ушибленный, – усмехнулся уже довольный Никифор, хрумкая редиской, – никак чего-то выведал разэтакое, что можно запросто подать соболем вместо свиной щетины?

– Ты-то, сам, разве ничего не заметил? – удивился Куян.

– Чего мне надо я всё замечаю, а вот нос, куда не следует, не сую, калибром он у меня для этого подкачал… Пошли на воздух, чего здесь теперь тухнуть-то…

Пройдя с квартал, они подсели на лавочку к деду Мокею, тестю Куяна. Возраст у деда был уже почтенный – без пяти лет сотня.

– Вы чего-то, парнишонки, ноне опять праздные, – глянул он на них скептически. – А бурьян-то, поди, на огороде в пояс, его будете есть зимой вместо картохи?

– И ты никак, батя, никаких перемен в станице не подметил? – участливо осведомился Куян.

– Каких-таких перемен, сударик ты мой? – огладил белоснежную бороду дед, – какие ту могут быть случаи-события?.. Разве вон Петруха Бирюк второй день тверезый, так то не событие, то через сердце, говорит, остановку два раза объявляло, еле уговорил, мол, ещё чуток постукать, хотя бы до полусотни. Всё как всегда. Ванятка Упырь вон прёт опять целую телегу пользованных веников с горбани, где сторожует, ох и разленился человек, приутямился же где побираться, при такой-то траве да кормить кролей такими обмылками, тьфу!.. Ох и мода, ну и мода, – покачал он головой на идущего мимо паренька, чьи тонюсенькие ноги были донельзя обтянуты джинсами, отчего шагалось ему нараскарячку. – Тарангуль ведь тарангулем…

– Стало быть, – развивал вопрос Куян, – ничего-то у вас здесь не пропало, никого-то здесь никто не обворовал?

– Сплюнь! Чего воровать-то у работяг, разве соли со спины наскрести. Как ограбила последний раз советка, с мясом вырвала, так мало у кого из таких «кулацких отродий» заначка больше чем на печатку мыла, – дед досадливо пристукнул в землю клюкой, нарисовал несколько ему одному понятных знаков. – Да и приучены сызмальства не ложить лишнего на виду, ведь дальше положишь – ближе возьмёшь.

– Да не пыжься ты павлином, синичка убогая, – похлопал Куяна по спине Никифор, – ведь распирает, не разойдись по швам.

– И впрямь, о чём ты, сударик, чего тень на плетень-то наводишь?

– Ну, вы даёте, распред-вашу мазь, хоть в святые объявляй…

Подошли ещё два мужика, из соседей, на вопросы Куяна также только и пожали плечами – ничего не видели, ничего не слышали – с утра на огородах. Тут на лавочку плюхнулся Василий Чеботарёв, заглазно «Жлоботарёв» – огромный, толстенный мужик, работающий шофёром-снабженцем в райсельхозтехнике. Враз стало тесно, Куян пересел на камушек.

– Мужики! – Василий то и дело отирал взмокающее лицо, отпыхивался, наполнял воздух перегаром, запахами чеснока и закисшего пота. Лавочка от его возбуждённого ёрзанья жалобно поскрипывала. Дед Мокей на всё это едва заметно поморщился. – Мужики! Это что же такое творится, мужики?! Обчистили ведь меня, как липочку, пока рыбалил на Чигалке. И баба, стервь, ни сном ни духом, и пацаны. И ведь знали скоты что брать, самое ценное хапнули – раздатку на «уазик», поршневую и коробку волговские, прокладки, два зиловских коленвала, подшипнички самые что ни на есть преходовые… Ну не сволоты ли? С «Москвича» моего и то задний мост не поленились выдрать, прямо с колёсами, с резиной и карданом. Шифера листов полста огребли! Баба клянётся, мол, утром всё было на месте. Бы-ыло, спала сволота без задних ног, а то я не знаю. Ну, я её за такую бдительность, само собой, трохи приласкал… – Василий осмотрел теплеющим взглядом кулачище и лизнул ссадину. – Может, вы, мужики, по-соседски, подсекли чего-нибудь подозрительное, может, толкнула сволота за бесценок кому-нибудь за всё-то моё хорошее, не стесняйтесь, мужики, кройте правду в матку?

Мужики переглядывались, пожимали плечами, да нет, мол, ничего такого не примечали.

– Ещё ведь хотел, дурак, на своей машине поехать, так нет, уговори-иили…

– Так заяви, Вася, пока не поздно, – чрезмерно участливо посоветовал Куян, то и дело прикашливая.

– Да несподручно, дядь Миш, побаиваюсь, у меня там кое-что без бумажек, за наличный магарыч. И ведь как знали сволоты, что брать, как навёл кто знающий. Йэ-эх, узнать бы кто, – он мечтательно осмотрел кулачище.

– Чегой-то у двора Володьки Салашного суета нехорошая, – сказал дед Мокей, вглядываясь из-под ладони вдоль улицы.

Владимира Салашного, мужика лет шестидесяти, только что вынули из петли, уже остывшего. Прощальная записка гласила: «Пракленаю пазарившихся на моё добро не бывать вам от него добру». И подпись – «В. Салашный в полной ясности ума и разумности». В предбаннике же был разворочен пол и вырыта яма метра на полтора глубиной.

– Знавал я его папашку, хорошо знавал, – чиркал клюкой дед задумчиво, – в карателях у Колчака хаживал, липучие у него ручки были, ох и липучие, не к ночи покойничек был помянут, царствие ему небесное. Привёз, видно, с того промысла кое-что, он ведь и раньше в хозяйственных ходил – воз рассыпал, два согрёб – привёз, да видно в дело запустить добро так и не удалось, окорот как раз дала советка. Ну а сынку, видать, завещал.

– Завеща-ал, – хмыкнул Чеботарёв, – не помнишь, что ли, Мокей Михалыч, как он загнулся-то, папашка Володькин, будто бы отравился самолично, а не помнишь, как они до этого полосовались промеж себя каждодневно? Тогда, по естеству вещей, спрашивается, а самолично, в охотку ли выпил родитель тех гербицидов?

– Чего гадать-то, Васенька, – поправил дед свою казацкую фуражку всё также задумчиво, – бог им судья, нынче свидятся, разберутся, то ли делили. Да-а, верно сказывают, что добро такое, на хапок, никому ещё спать спокойно не давало…

Куян сумел наконец овладеть вниманием и обсказал суть нынешнего события.

– Ка-ак?! Да какое же они, сволоты, имели право? – бурно запротестовал Василий. – Где же тайна вклада? Чёрт знает что, какая-то порнография мозгов, обобрали и ваших нет! – Он с видом обиженного, обманутого ребёнка осмотрел ссадину на кулаке.

– Не застёгнутый ладом карман пока у государства, – вздохнул дед, – не все от соблазну смогут удержаться, тут на совесть надеяться не годится, страхом надо брать, руки отсекать, лбы клеймить калёным железом, карать всех виноватых без оглядок на сословья, а то у нас пока больше бьют за пятак, за червонец же больше чествуют…

Мужики, заинтересованно улыбаясь, разошлись по домам и вскоре вернулись.

– Дрель у меня была малооборотистая – силища, – сообщил один с улыбкой, – за литрушку красного у одного алика выменял, знал, конечно, что краденая, но вещица, скажу вам, у-уумм, цены нет, я от неё привод сделал к станочку токарному, самоделковому, шлифкружочки сменные наделал…

– Ну, и где ж она, бесценная? – ухмыльнулся Куян.

– Нетути, откуда, стал-быть, пришла, туда и ушла.

– А у меня баня разделась изнутри, – сказал другой, цинком была обшитая, с завода хитил, таскал в сумке с полгода обрезки… Дощечек ещё буковых натаскал, дурь дубовая, таким же макаром, на разжижку угля…

– Ну не сволоты ли?! – снова плюхнулся на лавочку Чеботарёв. – И заначку ведь самую-самую, в самом укромном месте подчистили! – Он поскрипывал зубами и стискивал до побеления кулачищи. – Походить бы колуном по этим башкам, слишком уж разумным, ведь грабёж средь бела дня, все труды насмарку.

– Пред бабой-то повинись, – посоветовал Куян, – неувязочка, мол, дорогуля, вгорячах…

– А-аа, да она у меня суворовка ещё та, привычная, эт-ей витамином… Ничего-оо, будет и на нашей улице праздник, – рассеянно заглядевшись вдаль, Василий вынул бутылку «экстры», что смотрелась малым пузырьком в его лапище, взболтнул для пузырчатости, скусил пробку и опорожнил. Потом завёл глаза в небо и зашевелил губами, изредка проговаривая вслух какие-то числа.

– Невелики страдания-то, – дед Мокей поудобнее уложил на клюку свои тёмные, громоздкие, так всласть поработавшие руки и тоже отрешенно засмотрелся вдоль родной улицы, – невелики… Раньше, казачки бы за это ещё и принародно с сотенку шомполов ввалили. Молодцы эти учёные люди, головастые ребятки, хоть чуток, а растормошили народ, ведь хорошая это штука знать, что порубщик у пня будет непременно отловлен, глядишь, авось и пособят свернуть наше выморочное время в нужную колею, может так и перестанем помаленьку выдавать-то за мех козьи рога.

– А по мне, батя, так это всё на один день высверк, – мрачно сказал Никифор, – вот увидите, опамятуется со дня на день заглавная плутократия, те, кто нормального плута выше на два фута, опамятуется да и удавит играючи все эти потуги честных людей, удавит, помяните моё слово, свои мозги просветить никто из них не позволит.

– Ну, не скажи, – усомнился Куян, – так уж прям и играючи, на попятную уже никак нельзя, ужель кто осмелится, распред-их мазь…

– Семьсот сорок! – простонал Чеботарёв.

Вечером Куян снова наведался в «умный квадрат», вопросики кой-какие томили. Пеонов же предложил партийку в шашки, а видя его состояние чуток набекрень, предложил граммулек полста спиртику и давай пытать касательно настроения сограждан. Про уцелевший тайничок пояснил – хищение не произошло, ведь была лишь перетечка ценностей с места на место внутри государства, меж его предприятиями. Развеселился рассказу о подслушанной беседе Нюськи с домушником и пристал зараза репьём, обсказать ещё раз, как он, Куян, способствовал задержанию диверсанта, на этот раз самого всамделишного. Настрой почесать язык был, и он кобениться не стал, да и лестно, как там ни крути, хоть маленький, а подвиг во имя общественности.

В то памятное утро Куян наш возвращался от свояка, из многоэтажек в родную станицу, что давно микрорайон «Полтавка». У свояка он засиделся за чаркой, ну и заночевал. Пересекая центральную площадь с типовым памятником, где так много контор и культурных учреждений, он приметил фигуру человека, что-то уж очень продолжительно склонившегося над урной. Бесшумно подойдя со спины, пыжась от смеха, Куян как можно вежливее спросил, не брильянт ли случаем туда сронил товарищ. Незнакомец же почему-то испуганно метнулся прочь, но поскользнулся на арбузной корке и упал, да неловко так упал, аж вскрикнул от боли. Однако тут же, постанывая, поднялся и принял зачем-то оборонительную позу – низко пригнулся и руки-ноги расшиперил.

Куян уже совсем безудержно разулыбался и, подступая к нему тихохонько, как можно приветливее стал советовать ему успокоится, определив умственно, что парнишка спозоранку хватил лишку и с кем-то его попутал. И тогда незнакомец с леденящим душу воплем, так сходным с ишачиным в их брачную пору, скакнул ему навстречу, прыгнул, метя башмачищем в лицо, но снова оскользнулся, то ли на огрызке яблока, то ли на картофельном очистке и грянулся затылком об асфальт. Уже беспамятного отволок его Куян на вокзал, в линейный отдел милиции, благо это было недалеко, метров за сто от места их встречи. Примчалась «скорая». Когда незнакомец очнулся от нашатыря и увидел вкруг себя мужественные лица милиционеров, то враз заплакал и раскололся. Оказывается, это был печально известный террорист Ваньо Лаптиман, чьи грязные следы ещё в Гватемале так широко осветила мировая пресса. Сюда же он явился, обольстясь крупнейшим кушем от спецслужб за акцию вывода из строя крупнейшего железнодорожного узла на подъезде к Магнитке. За полчаса до встречи с Куяном Лаптиман прибыл на станцию в грузовом полувагоне, тщательно закопавшись в щебёнку. Цель же зловещего визита – проверка взрывного устройства, уложенного с месяц назад в урну и срабатывающего от ничтожного тепла того же окурка или остывающей спички. Мощности заряда достало бы смести с лица земли все промышленные и жилые постройки в радиусе двух километров. И вот досадная для него осечка – даже косвенных пособников террористу средь горожан-патриотов не сыскалось, не на тех ставил подонок.

Только потом Куян осознал, какому риску он подвергался, аж спиной индевел, настолько осознал, ведь размазал бы по стенке, скот, нос бы выбил через затылок, издырявил в сито из нагана, кабы не счастливый случай, не звёздочка Куяна охранная. И на всё это до обидного скупая реакция – заметка в ихней газетёнке и всё, никакой там тебе медальки или ценного подарка, хотя ту же урну обмазали бронзой и поместили в краеведческий музей с поясняющей запиской, что, дескать, спасительница города.

– Несправедливо конечно, – деликатно прикашлянул Пеонов и передвинул шашку на доске, – а у нас ещё одна дамочка… «Лаптиман», «Ваньо»? это наверняка потомок какого-нибудь богача из вашей станицы, мстящий советской власти за отнятое.