Уплачено два миллиона серебром.
Вода и камни… время быстротечно,
В свой год и час аллеями и мы идём.
Великолепный парк Потоцкого с Софией,
Два долгих века рядом с Уманью стоит.
Он видел Пушкина, дождётся и мессии,
Два века… Богородица его хранит.
Он часто говорит, что он – поэт
Всем рифмоплётам посвящаю…
Он часто говорит, что он – поэт,
И пишет, пишет, в основном, что видит.
И полые слова про клумбу, про обед
В строку рифмует, мысли нет, а пишет.
Невидимых же нитей не дано связать
Поэту, что так мало о значении… знает.
Не может мыслью он написанной подать,
Откуда суть вещей произрастает.
А есть трибуны… не причёсаны слова,
Люди хранят Высоцкого в потайке сердца.
В строке есть образ и идея в них жива,
Нет лжи в них, подлости нет места.
От рифмоплётов, кто нас защитит,
Которые себя под Пушкина равняют.
Полову от зерна читающий, да отличит,
Пусть пустозвоны пустозвонам докучают.
А есть трибуны…
Кто разорвать сумеет бед всех наших круг
Без словаря порою трудно объяснится,
Когда мир тонкий в новой есть строке.
Пусть наспех пишутся порой страницы,
Была б идея с силой в пишущей руке.
Что под умом мы понимаем, под любовью,
Что понимаем под самой дарованной душой.
Что пишем в ночь интеллектуальной кровью,
Что понимаем мы под матушкой— судьбой.
Скажу, без Даля… нам не разобраться,
И потому года держу на полках словари.
Без Нового завета мелко нам общаться,
Нам Веды ариев… – есть духа буквари.
Что было, будет… Вавилон, язык немеет,
И кто-то вариантно должен мыслить вслух.
Поэт любой понять мою строку сумеет,
Кто разорвать сумеет бед всех наших круг.
Что под умом…
Есть духовное поле, где верст не считать
Чернокожая ночь, короб звёзд не собрать,
Что на скатерть заката уронят зарницы.
Есть духовное поле, где верст не считать,
Стих о счастье мне ночью всё сниться.
Снятся кони, и степь, и костры на Днепре,