Немой набат. 2018-2020

– У меня есть человек, способный это сделать. Но он фрилансер, потребует мотивации.

Разговор вступил в «фазу брудершафта», и Немченков перешёл на деловой тон.

– Сколько?

– Думаю, попросит где-то около ста тысяч долларов. – Сто тысяч!

Было ясно, о чём размышляет Немченков. Он прикидывает, какую часть этой суммы Суховей присвоит себе. Известно, свёкр-снохач снохе не верит. А доподлинно прояснить эту похабель невозможно.

Немченковские затруднения Суховей просчитал заранее и к концу беседы приберёг главный аргумент:

– Георгий Алексеевич, этого фрилансера хорошо знает наш общий друг. Я бы даже сказал, очень хорошо. – От удивления брови у Немченкова поползли вверх. – И деньги деньгами, но если этого Подлевского добрым словом простимулирует наш друг – кстати, они на прямой связи, это точно, – уверен, результат будет впечатляющим. Подлевский сумеет затеять смуту.

Немченков остановился, посмотрел на Суховея, как показалось Валентину, даже с благодарностью. Ещё бы! Получить отличный повод обсудить вопрос непосредственно с Винтропом! Вдобавок при таком раскладе утечка денег к Суховею абсолютно исключена. Всё проверяется, всё под контролем.

– С тобой можно иметь дело… Идея великолепная. Насколько я понял, и исполнитель надёжный. Кстати, как его зовут?

– Аркадий Подлевский.

– Окончательный ответ дам через пару дней. – Немченков взглянул на часы. – Та-ак, мне самое время двигаться в кабинет. Я позвоню.

Валентин имел возможность на несколько минут опаздывать и, кивком распрощавшись с Георгием Алексеевичем, продолжил прогулку, подводя итог «ходу конём». Всё сделано в лучшем виде, безукоризненно. Винтроп наверняка надавит на Подлевского лично, а уж на баксы даст добро наверняка. Для них кейс, набитый долларами, – макулатура, сто тысяч – не деньги, тем более адресные. А он, Суховей, и впрямь одним махом всех побивахом. Все будут довольны: и Винтроп, и Немченков, а уж Подлевский и вовсе счастлив. Надо, кстати, ему объяснить, что идея привлечь Аркадия принадлежит Винтропу, который рассчитывал просто дать указание. Но он, Суховей, настоял, чтобы заплатить не меньше ста тысяч. Мало ли какие могут возникнуть дополнительные расходы? Подлевский будет носом землю рыть, чтобы не оплошать. Аки вол, под ярмо впряжётся, весь протестник поднимет. В общем, первая часть задачи, если держаться Глашкиной логики, решена успешно. Да! Надо так настроить Подлевского, чтобы Поворотиха пригрозила чуть ли не бунтом, да с колокольным перезвоном. Чтоб пообещала Синягину палату номер шесть на гастролях.

Настроение было отличное: это неудача – кислый квас, а удача-то – забористая брага!

Глава 10

Чтобы не обременять сильно отяжелевшую дочь кухонными хлопотами, Катерина спозаранку приготовила большую плошку салата, вкусом и видом отдалённо напоминавшего оливье, эмалированный поддон заполнила говяжьими котлетками, картошки отварила и увенчала тёщин паёк двумя литровыми бутылями компота из сухофруктов.

С этой поклажей Виктор и привёз Веру домой.

Ночью он почти не спал, из Поворотихи выехал в семь утра, и самочувствие было отвратительным. А впереди – важнейшая встреча, от которой, не исключено, зависит выживание его бизнеса. По возрасту он способен выдерживать такие нагрузки – при наличии душевного спокойствия. Но спокойствия как раз и не было. Донцов понимал, что заказ на станки и драма Поворотихи никак между собой не связаны – найдёт он общий язык с этим Синягиным или не найдёт. Но сердцу не прикажешь, настроение – никуда, и, по личному опыту, это предвещало двойную неудачу. Удача-то любит кураж.

Он кратко пересказал Вере суть происходящего, отчего она тоже пришла в уныние, и горько пошутил:

– Знаешь, какую последнюю команду раньше давал капитан судна, шедшего ко дну?

– Какую?

– Спасайся кто может!

– Да ну тебя!

– А моя команда такая: чем маяться, вздремну-ка я пару часиков. Разбудишь ровно в два тридцать. Перекушу, и как раз Вова подъедет.

Эта мысль явилась вдруг, внезапно, минуту назад он и думать не думал об отдыхе; у моторного, вечно занятого сорокалетнего бизнесмена не было привычки к дневному сну. Но тут сработал фамильный инстинкт.

Этому способу избавиться от невесёлых дум в детстве учил его дед, вспоминавший, что на фронте самыми страшными были последние часы перед атакой. Это жуткое ожидание некоторых доводило до внутренней истерики, руки тряслись – потому и давали боевые сто грамм. А он, Василий Донцов, умудрялся пристраиваться на дне траншеи и… спал, проваливаясь в сладкие сны о послепобедном будущем.

– Знаешь, Витёк, – объяснял он внуку, – на войне эти тягостные часы, когда люди нутром ощущают, что их смерть караулит, они были самые тяжёлые. В деле, в бою не страшно, о смерти думать некогда, только поворачивайся. А вот ждать красной ракеты мучительно. И самые жуткие часы я убивал сном. Это наше, донцовское.

Та дедова заповедь всегда жила в душе Виктора, иногда он даже сказывал о ней застольным приятелям, когда после нескольких рюмок начинался балагурный трёп и каждый вспоминал о чём-то своём. Но судьба поворачивалась так, что по жизни Донцову ни разу не доводилось «ждать красной ракеты на передовой», в нелёгкие времена он вечно был в деле, в действии.

«Но сейчас, – подумал он, – в самый раз!»

Вера бережно укрыла его тёплым, но нежарким пледом шотландской раскраски, в который сама куталась последние месяцы, и Виктор на удивление быстро отключился от тяжких дум, погрузившись в сон.

А сон был странный, многосерийный. И главное, в конце каждой серии Донцов обязан отгадывать, зачем явились ему эти люди, события, воспоминания, и следующую серию сна пускали только тогда, когда брезжила разгадка. А началось всё почему-то с виден?ия Варлама Шаламова, изнурённого каторгой, – он стоял у стены, освещённый солнцем, но не отбрасывал тени. С какой стати явился Шаламов? Донцов много слышал о нём, хотя читал мало; так зачем, зачем же здесь знаменитый сиделец с трагической судьбой, эта юдоль скорби? Вопрос терзал Донцова, ибо что-то подсказывало: не по литературным или лагерным делам ворвался в его сон этот бесплотный образ. Не покидало ощущение, что за Шаламовым сокрыта некая тайна, и после долгих гаданий он всё-таки уразумел, в чём дело: Варлам Шаламов – сын священника. И сразу пошла другая серия сновидений: приходский священник был слепым, и сказано о нём, что нравственным оком он видит больше, чем зрячий. Ну и что? Снова загадка, снова тайна. Зачем явился слепой духовидец? Но вдруг, словно сокровенное знание, всплыло: он же был обновленцем! И тут же – очередная серия сновидений, подтверждающая верный ответ. О нравственном зрении священника Шаламова говорил митрополит Введенский, глава обновленческой церкви, который прославился публичными диспутами с Луначарским и в ответ на его утверждение, что человек произошёл от обезьяны, сказал: «Вы своих родственников лучше знаете». На фортепьяно митрополит Александр Введенский играл замечательно, профессионально. Зачем всё это?.. Но неожиданно с калейдоскопом воспоминаний в сон ворвалась Галина Дмитриевна Крестовская, там, в Поворотихе, в доме Богодуховых. Она была знакома с дочерью Введенского, Ольгой Александровной, которая жила неподалёку, на другом берегу Оки, в калужской Тарусе. Да вот беда, прошлой зимой курила в постели и уснула, не загасив сигарету. С трудом отстояли дом от пожара, но Ольгу Александровну взяли в больницу, потом приютили её соседи, а осенью она умерла. И ещё, сказывала Крестовская, обновленческий митрополит проповедовал женатый епископат, сам был трижды женат, Ольга – дочь от последнего брака. Вспомнила по сему поводу преподобного Антония Великого: «Настанут времена, когда девять больных придут к здоровому и скажут: ты болен, потому что ты не такой, как мы». И что? К чему всё это?.. Снова вопросы, вопросы. Чего ради явился с молебнами и хвалебнами обновленческий митрополит Введенский? Донцов уверовал, что эти загадки в конце каждой серии ведут к главной тайне, которую он обязан раскрыть. Но когда из одной жизни, Введенского, перешёл в другую, тогда сновидения и пустили для него новую серию – о патриархе Сергии, который сперва тоже был среди обновленцев, но покаялся перед Тихоном, а позднее встал во главе патриаршей церкви. В войну раньше Сталина обратился к православным с призывом защищать богоспасаемое Отечество от супостата. Был и на знаменитой ночной встрече митрополитов со Сталиным, изложил ему, что священство численно умалилось, подразумевая репрессии. Сталин сделал вид, будто не понял, пошутил: «Вот вы готовите, готовите священников, а всё не хватает». Но Сергий сказал достойно: «Мы священников готовим, а они становятся Маршалами Советского Союза». Сталин оценил умный ответ, понял, о ком речь, и престарелого Сергия проводил, поддерживая под руку. Потом Донцов как бы слушал проповедь Сергия в Елохове о надматериальных благах, о вечных и вещных ценностях, пока не потревожил прежний вопрос: а чего это я Сергия узрел? Ведь тоже неслучайно, опять загадка. Внутренний голос подсказывал, что он приближается к главной тайне, к которой ведёт эта единая цепь сновидений. И сразу пошла новая история: патриарх Сергий и обновленческий митрополит Введенский, олицетворявшие духовное противостояние, с началом войны едут в резервную столицу Куйбышев, то бишь в Самару, в одном вагоне! И тут – словно откровение: церковь русская стояла перед обновленческим расколом! Обновленцев власть признала, хуже того – их охотно, с радостью признал Вселенский, Константинопольский патриархат, всегда готовый апостийно разъять русское православие, убавить церковное значение Москвы. Тут перед Донцовым в упор и встала тайна, к которой он шёл через многосерийные сновидения, начавшиеся с виден?ия Варлама Шаламова и связанные одной нитью. В России вечно борются две полярные силы, добро и зло, в разные эпохи принимая различные формы, несущие отпечаток времени, – такова российская историческая судьба. Но кто всегда на стороне добра? Чьё слово пусть не сразу, но в итоге становится решающим? Нет, неспроста привиделось красиво упакованное обновленчество, предвестие последних времён, горячо поддержанное Константинопольским патриархатом. Вопреки зарубежным чаяниям, оно тихо умерло само собой, испустив раскольничий дух. Заражённые обновленчеством приходы, внемля побуждению низового актива, самочинно, без принуждений и понуканий начали возвращаться в лоно патриаршей церкви, сохранив и упрочив православие Всея Руси. То было истинно свободное движение народной души, безоговорочно принявшей сторону добра. Никто и митрополита Введенского не притеснял, сразу после войны, когда наметившийся раскол сошёл на нет, его разбил паралич, и в сорок шестом он незаметно ушёл в небытие в своём доме в Сокольниках. Символично!.. Однако, казалось Донцову, остаётся нераспознанным важный краешек этой российской тайны, без чего нельзя ставить точку в многосерийных сновидениях. Что осталось за кадром? Томление духа стало нестерпимым, он блуждал среди неясных отрывочных мыслей и, казалось, окончательно заблудился в путанице событий, воспоминаний и сроков, но вдруг, ни с того ни с сего – как бывает во снах, – пришла отгадка. Вот он, финал! Обновленческий митрополит Введенский писал письма Сталину, и Сталин на них отвечал. Но всегда обращался к Введенскому по имени-отчеству: Александр Иванович. Искушённый в церковных вопросах, ни разу не назвал его митрополитом! Ждал, что скажет православный люд. И народ сказал своё слово. «Вот как до?лжно поступать вождю в смутные времена, когда с особым вниманием надо приглядываться и прислушиваться к русским воззрениям и говорениям», – подумал Донцов, уставший пробиваться сквозь загадки провидческого сна и предавшийся радостям узнавания истины.

Пока Вера ласково не погладила его по волосам.

– Поднимайся, Витюша. Два тридцать, обед на столе.

Он вскочил с кушетки, бодрый, энергичный, готовый к нелёгким грядущим дням, а если потребуется, и к борьбе. Но главное, твёрдо верящий в победу добра над злом. Какого добра, над каким злом, он в сей миг жизни не задумывался. Просто верил в лучшее. И это было прекрасно.

Шикарные апартаменты Синягина, как и укромность его московского гнёздышка, Донцова поразили. Не меньше чем плотная система охраны, сквозь которую, впрочем, он прошёл, даже не предъявляя документов, ибо провожатым был шеф всех этих крепких парней, стоявших на воротах, в том числе гаражных, у лифта, на этаже.

– Я повышаю уровень безопасности, когда наезжает Синягин, – объяснял Вова. – Он сюда заглядывает нечасто, только для приватных встреч.

«Ого, значит, со мной встреча приватная, – не без удивления подумал Донцов. – С чего бы это? Вопрос-то сугубо деловой».

Синягин произвёл на него приятное, если не сказать сильное, впечатление. Статный, крепкий мужчина на вид лет шестидесяти с гаком, чуть выше среднего роста, большая залысина, открывающая гладкий лоб, не испещрённый ни продольными морщинами – физиономисты дружно утверждают, что это признак распутно-разгульной жизни, ни поперечными, они якобы свидетельствуют об умственном трудолюбии. Одет по-домашнему, в красно-белой ковбойке, в джинсах, плотно обтягивающих ладную фигуру. Он крепко пожал Виктору руку.

– Садись, – указал на одно из больших гостевых пухлых кресел белой кожи. – Прошу извинить за «тыкание». Привычка дурацкая, но не хочу от неё избавляться, она мне нужна, позволяет отличать «чистых» от «нечистых». Про тебя мне Владимир Васильич всё рассказал – допрашивал его с пристрастием. Своим спецам велел навести справки по бизнесу – как у тебя с заводской хлопотнёй, способен ли заказ выполнить? Ну, обрабатывающий центр я у немцев покупаю, у нас его никто не сварганит, но станки ты потянешь, мне утром доложили. Я время терять не люблю, сразу Владимира Васильича озадачил. Мне нужно было тебе в глаза посмотреть, без этого я дела не начинаю.

Произнося этот монолог, Синягин медленно вышагивал из конца в конец просторного кабинета, с разных ракурсов поглядывая на Донцова, как показалось Виктору, изучающе. Потом сел за письменный стол, зажатый в закруглённом конце кабинета между окнами, глядевшими в разные стороны – на лес и на Химкинское водохранилище, стал вертеть в пальцах карандаш. Обратился к Владимиру Васильевичу, прикорнувшему в небольшом кресле у дверей:

– Люблю, когда всё по плану идёт. Молодец, привёз гостя ровно в срок.

– Повезло.

– Что значит – повезло?

– Виктора Власыча в Москве не было, случайно встретились.

Вы же меня вчера в Поворотиху послали.

– Что за Поворотиха?

– Ну, деревня, где пойдёт газопровод, из-за которого сыр-бор.

– А-а-а…

– Там я его вдруг и изловил. Случайно! Бог удачу послал.

– А ты чего в этой деревне делал? – повернулся Синягин к Донцову.

– Родню жены навещал. Там их корень.