Немой набат. 2018-2020

Двое других, – один с модной стрижкой «кроп» и прямой чёлкой до середины лба, другой – бородач, словно вчера из барбершопа, оказались псевдоэкспертами, с апломбом переливая из пустого в порожнее, неуклюже скрывая свою мыслебоязнь.

Наконец формальности соблюли, было сказано «Годнота!», то бишь подходит, и законопроект сочли готовым для обсуждения на Комитете, чтобы отослать на утверждение в правительство.

И тут началось!

Как шутили думские аппаратчики – с учётом тогдашнего общественного скандала, – «матильдомер зашкаливал».

Виктор не подозревал о такой изысканной бюрократической волоките. Из правительства шли поправки, заставлявшие вспомнить Гоголя – «Дурь почище сна!». Они придавали законопроекту двусмысленность, оснащали его недомолвками, извращали изначальные смыслы. В аппарате Комитета пыхтели над новыми формулировками, чтобы обойти креативщиков с Красной Пресни, и звали на подмогу Донцова.

Виктор поначалу не схватывал сути этой странной игры: почему, зачем ясные строки законопроекта пытаются затуманить, размыть, выхолостить, сведя их к аморфной пропагандистской риторике? Но Пётр Демидович Простов, старейший комитетский аппаратчик, доброжелательный к стараниям Донцова, пояснил:

– Эх, Власыч! Не ухватываешь чиновного манёвра. У Белого дома одна задача: их умопомрачительства заранее невыполнимый закон рисуют! А наша задача с полными карманами уважухи учесть пригоршню их букв и запятых – без этого никак! даже обсуждать не дадут! – но так извернуться, чтобы уклончивые помехи нейтрализовать, чтоб не оставить щелей для коррупции.

Лескова почитай, на Пресне у нас теперь «кувырколлегия».

Простов, говоривший с лёгким захрипом, отчего его голос был узнаваем, издавна работал в Комитете и считался чуть ли не старейшим аппаратчиком в Думе. По возрасту его могли давно спровадить на пенсию, но кто-то побуждал кадровиков продлевать контракт. Пётр Демидович некогда был инструктором ЦК КПСС, и его, возможно, берегли как реликвию. Простов как-то сказал Донцову:

– В Думе, в Кремле начальство с виду одинаковое, а душу поскреби – у всех разная. Наверное, кто-то считает, что надо сохранять аппаратную преемственность. Я же чувствую, меня неспроста держат, с ведома. Хотя на верхах не кручусь, никого не знаю. От оно как…

Такие разговоры вели в неофициальной обстановке. Два дня в неделю – иногда и третий прихватывали – шли пленарные заседания и при нынешних строгостях пропускать их не полагалось. А когда ни пленарок, ни заседаний Комитета, депутаты встречались с нужными людьми. И общались, обсуждая «шум больших идей», как пел Гребенщиков. Это был невидимый для посторонних, но причудливый хоровод мнений, облегчавший человеческую притирку.

Случались и келейные сидения, иногда длившиеся допоздна, иной раз с гранёнышами, куда плескали «Хеннесси», – особенно при вязких, ожесточённых спорах с выразительными текстами и красноречивыми жестами. Эта умственная движуха была внутренней составляющей депутатской жизни, способствовала взаимопониманию, ибо самые жаркие дебаты вели в кабинетах, где собирались депутаты одного Комитета, но из разных фракций.

Здесь кучковались запутинцы и путиноборцы, патентованные прогрессисты и коммунисты-лайт. Эти градации рождались непосредственно в думской тусовке. А были ещё «делопуты» – полубездельники, «депутаны» – без гендерных различий, – вечно готовые к перемене взглядов. На думском танцполе каждый исполнял своё «па-де-де». На пленарках фракции заявляли позицию официально, но в кабинетных ристалищах, в буесловиях со сложными русскими речевыми конструкциями, мнения звучали разные, без оголтелой извращённой политкорректности, накатывающей с Запада.

Не сразу, после негласной проверки на такие посиделки начали при случае допускать и Донцова, признав его своим, не треплом и с мнением. Там он сошёлся с Георгием Лесняком, потом с Севой Добычиным, с которым мимоходом познакомился в «Доме приёмов», – оказалось, Льняной тоже из этого Комитета.

Как-то после затянувшихся разговоров в Думе Донцов предложил подбросить Простова домой. Тот сперва отказался: «Рядом живу, за “Ударником”», но ввиду дождливой погоды согласился. Виктор сел с ним на заднее сиденье «мерседеса», и слегка датенький Пётр Демидыч, видимо, в благодарность за участие, начал объяснять, почему думские приняли Донцова в свою компанию.

– Понимаешь, в партийные времена было правило. – Донцов незаметно включил внутреннюю связь, чтобы телохранитель Вова слышал разговор. Мелькнуло: «Потом проверю». – Допустим, человек со стороны случайно оказался за одним столом с секретарём райкома Ван Ванычем. А завтра для авторитета среди знакомых хвастает: «Ну, мы с Ван Ванычем крепенько закусили!» Да ещё застольной себяшкой – ну, селфи по-нынешнему – в нос тычет. Такого потом ни к одной партийной компании за версту не подпустят. «Вам мимо! Брызги да визги не для нас!» Почитай Эсхила. «Двойною плетью хлещут празднословного». А другой, который о встрече с Ван Ванычем ни гу-гу, – с ним дело иметь можно. Вот ты – не трепло, я к тебе приглядывался. Это правило с цековских времён в нынешние аппараты перешло через таких, как я. Я своё прошлое цветами не украшаю, в политику не лезу. А вот аппаратный устав соблюдаю. Из быстроумных кто зарвётся, я ему по-отечески: «Ты куды, алень?» Я человек советской выделки, «эпохи Москвошвея», зеркало в кривизне своей рожи никогда не винил. Но вот дожил до чужих мне времён.

Попросил остановить машину.

– Всё! Свая дошла, баба отскакивает! – Хрипло рассмеялся. – По базовой профессии я строитель, до сих пор профтермины помню. Сваю бьём, бьём, она идёт в грунт. А потом баба начинает отскакивать. Значит, дошла до тверди. Приехал я, Власыч, дома.

Когда распрощались, Донцов спросил у телохранителя Вовы:

– Слышал?

– А то!

– И что скажешь?

– Интересничает мужик. Истинную правду глаголит. Так и было. Кто трепался, хвастал, что он в ГОНе баранку крутит, – в Гараже особого назначения, – тех убирали. Сперва на кружку ставили – ну, в бане нижний чин, который на камни водой или ароматом плещет, в общем, в подручные переводили. Потом и вовсе сокращали.

А дней через десять на думских посиделках вспыхнул яростный спор по поводу кандидата в президенты Грудинина. Правда, самого Грудинина помянули мельком, он стал как бы детонатором взрывных дебатов.

– Какие вы, мать вашу, коммунисты! – накинулся Добычин на Простова, хотя тот никакого отношения к партии не имел. – В церкви ходите, с попами лобызаетесь. Может, и свечные ящики в приходах держите? В мечетях тоже частые гости, с муфтиятом ручкаетесь. Это вам Ленин завещал? Или о мировом социализме радеете? Нет, все пляски вокруг России. А культура? Ленин-то про две культуры учил: пролетарскую и буржуазную. А вас только национальные традиции волнуют, классовый подход в сортир слили, как естественные выделения при витальных процессах. Э-эх, эмалированный вы наш!

Простов только улыбался и слегка посмеивался. Но когда Добычин принялся костерить коммунистов за «фальшивую оппозиционность», всё-таки уронил словечко:

– Понимайте, Всеволод Сергеич, как знаете, но я коммунистами считаю не горбачёвскую клику, развалившую великую страну, а нынешних, за народ радеющих.

– Но чего же они Ленину поклоняются, – не унимался Добычин, – ежели от главных его заветов ускакали? Ленин и партия – близнецы-братья! Да они ныне дальние родственники, по сотовой связи общаются и то в праздники. Плачущие большевики! Помрачение сознания! Классовый разрыв! К чему вся эта похабель?

Любящий пофилософствовать Лесняк начал шуткой:

– Жучь его, Сева, жучь!

Но сразу сменил тон:

– А вообще-то, Льняной, усовестись. Во-первых, чего на Простова взъелся? Он в ЦК тридцать лет назад работал, а сейчас в компартии не состоит. Верно говорю, Пётр Демидыч? – Тот кивнул. – Во-вторых, ты чего хочешь-то? Чтоб КПРФ антиклерикальной стала? Чтоб Россию на хворост для мирового пожара пустила? Чтоб культуру на классовую основу перевела? Чтоб коммунисты занялись продажей далёкого прошлого, подохшей эпохи? Или – как у Есенина: стране стальную клизму? Мы сегодня стаканами не шумим, а ты разбушевался, как в портовом борделе.

Добычин снова забулькал о несоответствиях философии КПРФ ленинской классике, но остался в одиночестве. После короткой паузы, оснащая речь извинениями, неожиданно вступил Донцов:

– Простите, но как человек, далёкий от изношенной идеи коммунизма, считаю, что партия Зюганова молится на Ленина, а на деле-то идёт за текущей жизнью, отражает чаяния. По завету Дэн Сяопина: «Не надо шуметь, надо выиграть время». За минувший век в стране, в народе переменилось много. Как же КПРФ соответствовать ленинским нормам? Если бы не партийный эгоизм…

Глаза у Добычина округлились, в наставшей тишине он не мигая глядел на Донцова, но словно не видел его, напряжённо поглощённый каким-то воспоминанием. Даже щека дёрнулась.

Вдруг почти криком:

– Стой, стой! А помните в «Доме приёмов» вы внизу сидели, за коньячком, а я к вам со своим приятелем Жорой Синицыным подкатил? Должны помнить! Он в тот раз ляпнул, что в провинции, а он с Урала, считают, будто Путина приватизировали либералы. Ты, Георгий, от того разговора увильнул сразу, вместе с ним, – кивнул на Донцова, – наверх заторопился, трапезничать.

– Я того парня приметил, – откликнулся Донцов. – О приватизации Путина, такое не забывается. Лысоватый, невысокий, с брюшком.

– Он, он! – радостно вскинулся Добычин. – Память у вас цепкая. Но почему я Синицына вспомнил? Он же в провинции сидит, много думает, голова светлая. К КПРФ, понятно, не принадлежит, но симпатизирует. И знаете, что он сказал? Я недавно в округ летал… Коммунистам, говорит, очень мешает буква «К». У народа от этой буквы давняя травма. Я, говорит, с людвой много общаюсь, и простой избиратель твердит: во всём прав Зю, вот кабы он партию переименовал – она же всё равно не коммунистическая! – вся голосовалка была бы его. Буква «К» для людей простого звания – словно шлагбаум. Тут, говорит, как в Новом Завете: что сеешь, не оживёт, если сперва не умрёт.

– Ишь, чего всхотел! – воскликнул Лесняк и миролюбиво добавил: – А твой Синицын мужик, видать, крупный, не гурман из «Макдоналдса». Это я ещё тогда заметил.

– И то важно, – поднял указательный палец Добычин, – что он не в столичной политтусовке крутится, а отражает мнение провинции. Он же на Урале не заезжий, его с младых ногтей знают, кто только с ним не шашлычил. Говорю же, недавно в округе был на заседании торгово-промышленной палаты. Кто верховодил? Синицын!

И сразу видно: знает, чем народ дышит.

Помолчали, переваривая неожиданный поворот дискуссии. Потом Лесняк задумчиво произнёс:

– А ты, Сева, скипидарчику нам вспрыснул. Смотри, как расцицеронился! Пестня!.. Да-а, ежели коммунисты обернулись бы общенародной Левой партией, сохранив региональную структуру, история России могла бы пойти иначе.

– Вы о чём? – вежливо спросил Донцов. – Грудинин может стать президентом?

– Да при чём тут Грудинин! – не очень корректно отмахнулся Лесняк. – Я вообще не о 2018 годе, с ним всё ясно. Сейчас стране без Путина не выжить. А вот что будет на выборах в транзитную Думу 2021 года, когда пойдёт кавалерийская рубка? Что будет в 2024 году, когда в России неизбежен транзит власти, передача тронных полномочий? С девятнадцатого марта начнётся у Путина последний перегон. По ком через шесть лет будет звонить политический будильник?

– Кстати, Путин официально отказался от предвыборных дебатов, – невпопад влез Добычин, и его слова прозвучали вопросом к Лесняку.

Тот ответил:

– Это дело привычное. Однако появление Грудинина всё меняет. Тут дебаты были бы кстати. Помяните мои слова, люби друзи, отказ от дебатов с Грудининым Путину ещё аукнется. Не в смысле выборных итогов, а позже, в 2021 и 2024 годы, когда проблема авторитета станет главной. Грудинин, как его ни прессуют СМИ, – не политик, он от народа представительствует.

В игнор его посылать – не комильфо. С авторитетом вождя вообще теперь непросто: очень некстати подвернулась корейская Олимпиада. Имиджевая катастрофа! Как унизили, а! Тоже на авторитет Кремля легло.