Время Каина

* * *

Он проснулся от ощущения, что в постели, рядом с ним, кто-то есть. Это было слишком необычное ощущение, чтобы сознание Петровича, пусть даже в условиях глубокого сна и, вероятно, последствий не менее глубокого опьянения, оставило его без внимания и не отправило сигнал в соответствующий отдел центральной нервной системы для немедленного пробуждения.

Проснувшись в абсолютной темноте, ничего еще не вспомнив, он инстинктивно прислушался – и правда, услышал рядом с собой чье-то посапывание. Такого с ним не случалось уже лет сорок. Он всегда предпочитал спать один. Редкие нарушения этого правила были связаны с упоминавшимися выше матримониальными намерениями, а потому теперь ассоциировались им в качестве опыта негативного. Кто же это мог быть? Он осторожно, чтобы не разбудить человека, оказавшегося рядом, протянул руку и, наткнувшись на что-то мягкое, теплое, упругое, мгновенно определил, что это часть женского тела. Впрочем, мысль о том, что посапывание – легкое и безмятежное – может принадлежать мужчине, он даже не рассматривал. И все же, кто это мог быть? Воспоминания про очаровательных обитательниц Элизиума, сакральные обряды и последующие райские наслаждения давали представление о числе претенденток на место в его постели, но абсолютно не указывали на ее личность. Кстати, голова его, хоть и не содержала данных по поводу соседки, была удивительно ясной, будто он и не выпил литра полтора шамбертена, а перед тем еще несколько бокалов вина, – доза для него просто смертельная, исходя из сегодняшних возможностей. Да и общее состояние организма нисколько не соответствовало этой дозе – наоборот, было полное впечатление, что каждый из литров и миллилитров выпитого пошли ему исключительно на пользу, придав ощущение необычайной силы и способности свернуть горы, если потребуется. И действительно: ночью он их сворачивал – теперь он был уверен в этом (но с кем, хоть убей, не мог вспомнить). Да, он испытал потрясающее впечатление от собственного тела, когда, проснувшись, почувствовал себя полностью здоровым, то есть у него нигде ничего не болело, а дышалось так легко и радостно, как, наверное, бывало в молодости. Вот с этим чувством – как в молодости – он и заснул снова…

Проснувшись опять (часа через три, должно быть, согласно его ощущений), он первым делом прислушался: дыхания рядом не было; тогда он протянул руку и понял, что соседнее место в постели освободилось. Только после этого он решился повернуть голову, чтобы убедиться: незнакомка, разделившая с ним постель этой ночью, покинула ее, оставив лишь смятую подушку как напоминание о себе, а на ней – темный волос, изогнувшийся в виде знака вопроса. И вмятина на подушке, и знак вопроса хорошо были видны в сумраке, уже разбавленном жиденькой белой краской тумана, разлившегося в воздухе спальни, а значит, подумал Петрович, согласно понятиям этого дома, наступил день и значит, хочешь не хочешь, пора вставать. Поднявшись с кровати, он, голый – бледное пятно, утопленник в темной воде омута утреннего света, – покрутил головой, желая отыскать свою одежду или что-нибудь подходящее для прикрытия наготы. Одежды не нашлось, зато обнаружились почти новые сандалии его размера – они стояли у кровати, терпеливо ожидая хозяина. Он обмотался простыней, обул сандалии и прошелся по комнате – размахивая руками, выпячивая грудь, выбрасывая ноги в сторону, – чтобы понять, насколько надежен его наряд. Он чувствовал себя, как никогда, прекрасно – вот почему танцующей походкой подошел он к постели, снял волос с подушки и тщательно обследовал его. Петровича интересовал цвет, длина и даже запах волоса. Потом он приник к подушке, на которой провела ночь незнакомка; глубоко втянув в себя воздух, он не почувствовал привычного головокружения – лишь томящий запах женщины, такой же, как у волоса, запах, напоминающий аромат раздавленной земляники.

Он открыл дверь спальни, вышел в неизвестность – и столкнулся с женщиной, как машина с машиной на перекрестке в густом тумане. Инстинктивно обнявшись, чтобы поддержать друг друга, они оказались лицами на расстоянии поцелуя, и конечно, он узнал женщину – это была Кло.

– Ну и движение тут у вас, – сострил он, раздумывая, не поцеловать ли ее в самом деле. Не решившись на поцелуй, он принюхался к запаху ее волос. Они пахли скорее прелыми листьями, нежели земляникой.

– Смотреть надо, – беззлобно ответила Кло, отстраняясь от него.

– Да как же смотреть, когда тут темнота хоть глаз выколи?

– Тут свет везде. Ты что не видишь? – она указала на серую краску, разлитую в воздухе, на клубящиеся облака тумана, на мерцающие разноцветные звездочки, неизвестно что сулящие Петровичу.

– Ну ладно, раз уж ты оказалась на моем пути… объясни мне, где тут у вас что. Мне хотелось бы принять душ и, конечно же, найти одежду. Не могу понять, куда она подевалась?

– Одежду отправили в подвал, – пожала она плечами – как будто в этом доме лишать гостя одежды подразумевалось само собой.

Петрович в недоумении посмотрел на нее:

– В подвал? Почему в подвал?

– Там архив. Все ненужное сдается в архив.

Ненужное? Ну да – он вспомнил разговор с Аной, – она ведь говорила, что теперь ему нельзя покидать их дом.

– Послушай, я как-то по-дурацки чувствую себя в этой простыне.

– Представь себе, что это не простыня, а тога.

– Ну да, я уже представлял. Пусть тога. Но я все равно по-дурацки выгляжу. К тоге надо привыкать, наверное, с полвека.

– Вовсе не по-дурацки. Ты отлично выглядишь. Взгляни на себя в зеркало. Честно говоря, я не ожидала такого результата. – Она приподняла руку и кончиками пальцев провела по его щеке.

Его удивил этот чересчур ласковый для полузнакомой девчонки жест.

– Ты права, мне нужно побриться, – пробормотал он. – Где бы найти зеркало?… Хотя как побреешься без станка?

– Не надо бриться. Тебе очень подойдет борода, – взглядом ценителя она окинула фигуру Петровича.

– Я старый уже. Найди себе кого помоложе, – отшутился он.

– Глупый, я намного старше тебя. Если хочешь знать, на моих глазах строилась пирамида Хеопса. В молодости я много времени провела в Египте.

– Ого! – удивился Петрович. Хотя что странного, если она – Клото, дочь Ананке.

– Что касается д?ша и всего остального… Видишь огоньки: красные, зеленые, желтые, – их много, в разных комбинациях. Это как надписи. Ты скоро научишься их понимать. Вон смотри: пять синих – твоя спальня, три красные – душ; одна – туалет; три зеленые вдалеке – это столовая. Я бы с удовольствием приняла душ вместе с тобой. Только сейчас меня ждет мама. А ты пр?мешь душ – и иди в столовую. Я буду тебя там ждать.

(Значит, она будет его ждать!..)

Душевая (три красные звездочки) оказалась комфортабельным помещением, напоминающим холл пятизвездочной гостиницы – с отделкой из черного мрамора и хромированного металла, с множеством живых цветов, пальм и трехметровым крокодилом в бассейне. Разумеется, тут были самые разные душевые и тренажерные устройства (о функциях которых Петрович не мог догадаться даже со своим «высшим техническим»), лежаки и лежанки, стульчики и стульчаки, кожаные кресла и диваны, но главное, тут было светло, никакого тумана и много зеркал в полный рост – к одному из них он и направился.

Чем ближе он подходил к зеркалу, тем больше ему казалось, что шаг за шагом он сближается с незнакомцем, идущим ему навстречу. Вначале – метров за двадцать до зеркальной стены – он подумал (не без юмора конечно), что отраженная фигура напоминает древнеримского патриция, направляющегося в Капитолий на заседание сената; затем, приблизившись еще метров на пять, решил, что отраженный человек выглядит чересчур атлетично; потом заметил, что он слишком молод, неправдоподобно темноволос, и наконец, подойдя вплотную, понял: это не зеркало и вовсе не отражение, а какой-то фокус, проделываемый кем-то с неизвестной целью…

Петрович долго смотрел на человека, стоящего напротив, и никак не мог понять, кого видит. Затем процесс пошел в противоположном направлении: постепенно он начал узнавать в отражении себя, но в молодости – как будто по мере приближения к зеркалу его отражение непрерывно «фотошопили», то есть убирали морщины на лице, добавляли объем щек и румянец на них, прибавляли блеску в глазах, глянца на натянувшейся, приобретшей живой цвет коже – и вот получилось то, что он теперь видел и с трудом узнавал.

Петрович сбросил с себя простыню и, не спуская глаз с отражения, попятился от зеркала…

– Ну что, нравится? – услышал он голос Кло. Она стояла у входа, скрестив ноги, прислонясь к стене плечом.

– Как это они сделали? – прошептал он.

Но Кло услышала его вопрос.

– Это не так сложно. Главное, ты снова молодой, – сказала она, оттолкнувшись от стены и направляясь к нему. Пальцы ее нетерпеливо теребили пояс туники.

– Ты хочешь сказать, что это не краска, а мой натуральный цвет теперь? – он провел рукой по волосам. Даже на ощупь они стали намного пышней и гуще.

– Надеюсь, ты не сомневаешься, что твои мышцы натуральные, а не силиконовая подделка? – она провела ладонью одной руки по его прессу, рельефом и твердостью напоминающему стиральную доску, а другой – распустила-таки узелок своего пояса.

Ему не оставалось ничего иного, как одну за другой расстегнуть золотые фибулы на ее плечах. Туника тотчас упала к ее ногам.

– Такие же натуральные, как и эта грудь? – потрясенно спросил он.

* * *

Следующая неделя прошла как в тумане (он определял количество дней по совместным трапезам – когда собирались впятером, что происходило ежедневно, в обязательном порядке).

Утро всегда начиналось с посещения Кло – она появлялась в дверях с нервным смешком, со счастливым выражением лица, а потом, взвизгнув – как в холодную воду, – ныряла к нему под одеяло и требовала немедленно ее согреть. Взвизги продолжались, даже когда становилось жарко, – когда их тела, все в поту, так легко и увлеченно скользили друг по другу, будто в этом скольжении и состоял смысл жизни. Он просил ее умерить «силу звука», но она, нисколько не умерив, шептала в промежутках между взвизгами, что умрет, если умерит, и что все равно в этом доме ничего не скроешь – все равно всем всё известно.

Что всё известно, он понял в тот же день – день их совместного душа, – когда, несколько часов спустя, при рассаживании за столом для общей трапезы, он оказался соседом Кло, а не Ананке, как это было накануне. Все остальные – Лахе, Ана и Атро – сели напротив них, с Аной в центре, что, казалось, было «домашней заготовкой», – но не для того, чтобы поглазеть на «влюбленных голубков», а чтобы поближе пообщаться между собой. Они и общались – так же легко и непринужденно, как три сестры накануне. При этом ели, как обычно, – то есть, несмотря на изобилие и разнообразие пищи, почти ничего, зато в вине себе не отказывали. И совершенно не обращали внимания на «голубков». Если же говорить про нашу парочку, то непринужденно в ней чувствовала себя лишь Кло, а Петрович смущался отчего-то – не оттого ли, что подозревал в ком-то из троицы напротив свою ночную партнершу?…

Ну вот. Отметившись утром (но, кто знает, – это вполне могла быть и ночь), Кло убегала, чтобы «поработать», хотя иногда работала и в постели, когда утомленный утренними трудами Петрович засыпал. Работа заключалась в следующем (Петрович наблюдал это сквозь прищуренные веки): подняв руку к одному из облаков, никогда не покидающих воздушное пространство квартиры (облако в ответ начинало волноваться и переливаться всеми цветами радуги – что было похоже на пса, который, завидев хозяина, автоматически начинает вилять хвостом), она извлекала из его клубящихся глубин, точно из распоротого рыбьего живота, нечто похожее на клубок ниток, а затем начинала сматывать на него нить, тянущуюся из облака, внимательно вглядываясь при этом в пространство перед собой, шепча что-то себе под нос, посмеиваясь между делом, а то и отпуская проклятия в чей-то адрес. При этом Петровича не покидало давно зародившееся подозрение, что все они тут – чокнутые.

– Ну-ка объясни мне, чем это ты занимаешься? – в конце концов поинтересовался он, будто проснувшись только что.

– Шпион! – засмеялась Кло. – Мне известно, что ты подглядывал. Ты, наверно, забыл, кто я такая. Меня невозможно провести. Я знаю о каждом твоем шаге. Так что не пытайся крутить шашни с моими сестрами!

– Ага, призналась! Я так и думал, что наше столкновение ты подстроила. Оно не могло состояться помимо твоей воли, потому что случайности не может быть там, где главенствует предопределенность.

Кло вдруг стала серьезной.

– Это правда, Тихе[2 - В древнегреческой мифологии божество случая, богиня удачи и судьбы. Она символизирует изменчивость мира, его неустойчивость и случайность.] нет места в нашем доме, – сказала она. – На самом деле эта девчонка – самозванка. Но не все так просто, как представляется тебе. Предопределить, то есть рассчитать со стопроцентной вероятностью наше столкновение с тобой, не смогла бы даже Ананке. Предвидеть мелкие события практически невозможно. Слишком много других событий могут повлиять на него. Ты бы чихнул, споткнулся, задержался на секунду – и всё: я уже прошла мимо, мы не столкнулись – то есть планируемое событие не случилось бы. Другое дело, событие крупное. Допустим, если бы я планировала начать войну между двумя государствами в назначенный день и час, то так оно и свершилось бы – и никакая случайность, никакая Тихе не смогла бы мне помешать.

– Что же случилось между вами и Тихе?