Остров живого золота

– Что вы сказали, товарищ полковник?! – крикнул Свят, забыв о том, что по телефону нельзя обращаться по званию. – Как?.. Что значит – очень просто?..

Он медленно положил трубку и обалдело поглядел на Бегичева.

– Что случилось? – почему-то шепотом спросил тот.

– Он говорит, – Свят кивнул на телефонный аппарат, – немецкий гарнизон капитулировал.

Бегичев, обессилев от дикого напряжения, опустился на корточки и прижался к стене.

Первым сбросил оцепенение телефонист. Он вскочил, кинулся к Святу и заорал что есть мочи:

– Товарищ капитан, победа! Братцы, немец сдался!

Ликующий, рвущийся из самой глубины человеческого существа крик «ура» потряс низкие своды подвала и выплеснулся за его пределы.

Бегичев взлетел по ступенькам и выбежал на улицу. Он стиснул в объятиях часового и помчался будить ничего еще не подозревающих разведчиков.

По всей линии наших окопов уже беспорядочно гремели выстрелы. Стреляли неистово, из всех видов оружия, разрывая воздух и расцвечивая небо имеющимися в запасе ракетами.

Это был первый салют победы.

Глава II. Домой!.. И дальше…

На перроне царило бесшабашное веселье. Среди наваленных грудами вещмешков, чемоданов, скаток, оружия, перекликаясь, двигалась, гоготала солдатская вольница. Людей – разных, непохожих – объединяло недавно возникшее, ни с чем не сравнимое состояние раскованности. Дружно вспыхивали песни, ликовала гармоника, сапоги подковками лихо выстукивали «барыню».

Вагоны, готовые к погрузке, уже давно стояли на первом пути, а паровоза не было. Но это никого не беспокоило, разве что коменданта станции, которому не терпелось поскорее восстановить тишину и порядок на вверенном участке.

Бегичев медленно пробирался сквозь толпу. Его толкали, хватали за руки, тащили в круг. Он не сопротивлялся, хотя совсем не умел танцевать. Не в такт взмахивал руками и, потоптавшись рядом с самозабвенно отплясывающими незнакомыми ребятами, двигался дальше.

Было удивительно хорошо. Страшное – позади. Исчезло ощущение опасности. Самое время передохнуть, сесть и вглядеться в яркое небо. Таким он долгие месяцы видел его в сновидениях. А просыпался от грохота снарядов, истошного треска автоматов. Содрогалась земля… И пробуждение приносило чувство глубочайшего разочарования. Теперь же все происходило наоборот. Стоило задремать, как вспоминалась война, а с нею работа – будничная, тяжкая. Он опять шел по вражеским тылам, запрещая себе думать об усталости, не задаваясь вопросом, когда же конец. Просыпаясь, он не сразу возвращался к действительности и, лишь прислушавшись к тишине, с облегчением думал: хорошо, померещилось… Поэтому, наверное, Бегичев, привыкший к ночным вылазкам и ценивший преимущества темноты, любил теперь больше день. Днем было прозрачное небо, солнце, много людей вокруг. В многоликой и разноголосой солдатской толчее можно было громко смеяться и топать ногами на манер «камаринского мужика», кричать нечто несуразное и подхватывать озорные частушки: «Мою милку ранили на краю Германии…»

Пристроившись на ящике из-под снарядов, молоденький связист, побагровев от усердия, старательно выдувал на губной гармошке незатейливый мотив. Заглушая его, несколько саперов вразнобой завели: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…»

Неподалеку от Бегичева сержант с артиллерийскими эмблемами на погонах растянул мехи огромного, ослепляющего перламутром трофейного аккордеона. Чей-то немыслимо пронзительный тенорок, перекрикивая, навязывал товарищам песню: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…»

Остановившись в толпе, Бегичев поднял голову и зажмурился, подставив лицо под жаркие лучи майского солнца. Было уже по-летнему тепло.

Сзади громко скомандовали:

– Поберегись, пехота! Победители идут!

По краю перрона шагала колонна бойцов. Толпа перед ними медленно расступалась. Вел колонну невысокого роста офицер. Был он крепок и кряжист. Выцветшая гимнастерка плотно облегала широченные борцовские плечи.

Бегичев сразу узнал капитана Свята, улыбнулся ему как старому доброму знакомому и крикнул:

– Мы вместе едем, Иван Федорович!

– Знаю. Рад! – живо откликнулся тот.

В последних боях за Берлин батальон Свята, как и разведвзвод Бегичева, крепко потрепало. В ротах осталось по горстке людей, и командир полка, распределяя подразделения по эшелону, в порядке поощрения выделил им пассажирский вагон, чтобы, заявил он, «победители возвращались на Родину с максимальными удобствами». Таких вагонов в эшелоне было всего четыре. Два из них занял лазарет, в третьем разместился штаб полка со знаменем.

В немецких вагонах спальных полок не оказалось. В купе по обе стороны прилепились жесткие скамейки с изогнутыми спинками. «А зачем фрицам лежаки? – заметил кто-то из разведчиков. – Они за сутки могут свою Германию из конца в конец проехать. Тут вам не Россия-матушка с ее бесконечными верстами». Тем не менее в пассажирском вагоне ехать было почетно: не всем достался такой комфорт.

Лязгнули буфера вагонов. Это наконец-то подали натужно пыхтящий паровоз. Сиплый гудок возвестил начало долгожданной посадки. Вторя ему, вдоль платформы прокатилась протяжная, многократно повторяемая команда: «По ваго-о-онам!..» Толпа засуетилась, взметнулась плащ-палатками и хлынула к эшелону.

Бегичев, потеряв из виду своих, забеспокоился: как бы в сутолоке не растерялись. И тут же увидел Шибая. Тот стоял на подножке вагона, прочно уцепившись за поручень, и отчаянно махал рукой:

– Сюда!.. Сюда, товарищ младший лейтенант!

Мимо Шибая, толкая и отчаянно чертыхаясь, лезли в вагон солдаты из батальона Свята. Каждому хотелось занять местечко получше, где-нибудь у окна. Ведь так давно не ездили обычными пассажирами.

Бегичев крикнул, что идет, и, работая локтями, стал пробираться сквозь людской муравейник. Из-за спины радиста выглянул сержант Ладов. Заметив проталкивающегося к вагону взводного, он отстранил Шибая и отодвинул плечом наседавших на подножку вагона солдат.

– Все в сборе, командир! – закричал он, протягивая Бегичеву руку. – Давайте помогу, а то лезут тут!..

Ладов рывком втащил Бегичева: силушкой Федюню бог не обидел. Шутки ради, бывало, он запросто скручивал шомпол в морской узел. Соперничать с сержантом в полку мог разве что Калабашкин.

Услышав впервые показавшуюся забавной фамилию, Бегичев представил себе пухлого, как булка, паренька. Каково же было его удивление, когда увидел верзилу двухметрового роста, с круглым веснушчатым лицом. Автомат в его руках выглядел карликовым, а притороченная к поясу саперная лопатка – и вовсе игрушечной. Разговаривать с Калабашкиным приходилось глядя снизу вверх. И это кое-кому не нравилось.

Бегичеву запомнился разговор, услышанный случайно на зимней поляне в лесу. Беседовали двое, как могло бы показаться издали, совершенно дружелюбно. Оба сидели на поваленном дереве, скрытые заснеженным кустом. Собеседником Калабашкина был старшина Махоткин. Бегичев видел его несколько раз в батальоне Свята и запомнил: старшина был на редкость красив. Он походил на Есенина, каким того изображают на портретах ранних лет.

– Очень неудобный ты человек, Калабашкин, – заявил Махоткин. Судя по снисходительно-покровительственному тону, он и прежде неоднократно, пользуясь правом непосредственного начальника, поучал солдата.

– Это почему же? – удивился тот.

– Здоров больно, – объяснил Махоткин зычным басом.

– Ну и что? – недоуменно переспросил Калабашкин.

– Жратвы много требуешь! – воскликнул старшина. – Каждый раз добавку тебе подавай. Как в прорву…

– Так габариты ж требуют! Что тут непонятного?

– Уставом твои габариты не предусмотрены. Всем одинаковое довольствие положено. Получается: на чужой каравай свой рот разеваешь, – наставительно заметил старшина.

– Что я, виноват?

– Виноват не виноват, а факт налицо. Но дело не только в этом…

– Батюшки, в чем еще? – искренне удивился Калабашкин. Он был слишком непосредственным для того, чтобы обидеться.

– Отовсюду тебя, недотепу, видно, – усмехнулся Махоткин. – Как веха маячишь!

Пренебрежительное «недотепа» покоробило Бегичева. Старшина не имел права разговаривать с подчиненным в таком тоне. Махоткину же сказанное показалось недостаточно убедительным, и он со смешком, в котором угадывалась издевка, добавил:

– Мишень из тебя больно хороша, Калабашкин. Пуля нащупает легко.

На сей раз насмешка задела. Но солдат не разозлился, а только примирительно заметил: