Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма
День 16-ый.
Сегодня мы вовсю проветрились в соборе и музее.
На центральной улице Палеха чуть в стороне от проезжей части ловят карасей. Ловят в небольшом пруду. Палехские мальчишки рыбачат здесь удочками см 50 длинной, с привязанным к ней куском бечевки, с крючком, без наживки и грузила».
Палех – сказочное место. Разумеется, все мы слышали про его мастеров и его шкатулки, которые признавались ценным подарком… для иностранцев. У соотечественников они пользовались меньшим спросом. И не из-за художественных качеств – они несомненны, а из-за сравнительно высокой цены. Зачем покупать для домашних мелочей одну палехскую шкатулку, когда за те же деньги можно приобрести с десяток полиэтиленовых или фанерных коробочек той же вместимости? Со временем, конечно, шкатулочки со сказочными сюжетами стали всё более востребованными как подарки. А те, что с коммунистической символикой, входили в обязательный ассортимент подарков зарубежным друзьям. Да и своим коллегам – тоже. Выбор – безошибочный, идеологически выдержанный.
Предположу, что имя своё населённый пункт получил от хозяев, как полагают, родственников Рюриковичей, – князей Палецких, владевших им в средние века. На Руси, наверно, не менее половины всех сельских поселений названы в честь своих хозяев. Или по фамилии, или по имени.
О том, что палешане исстари славились иконописью, советская пропаганда старалась не афишировать. Здесь были большие мастера. Но пришлось, чтобы выжить после запрета всего религиозного, плести лапти, заняться извозом, изготовлением посуды и игрушек, сапожничать… В лучшем случае участвовали в реставрации храмов, что тоже прекратилось из-за гонений на церковь, и расписывали деревянные изделия…
Деловую жизнь Палеха сохранила технология из подмосковного Федоскина. Не сразу к новому ремеслу привыкли палешане-иконописцы, да и сырья – папье-маше у них своего ещё не было. Но постепенно всё наладилось. И палехская лаковая миниатюра стала востребованной. Сюжеты для раскраски шкатулок, коробочек, портсигаров используют разные – от сказочных до большевистских…
В мастерскую нас не пустили. Об истории возникновения народного промысла и его нынешних делах поведали в местном музее.
В Палехе мы ночевали в начальной школе, занимавшей небольшую избу. Вокруг – густой сад. В саду – пирамидки со звёздочками на острых концах. Присмотрелся к надписям. Красноармеец такой-то умер в январе 1945 года. Сержант такой-то умер в июне 1945 года… Десятка два таких пирамидок. Оторопь взяла. Война с нацистской Германией завершалась или уже закончилась, а люди, судя по обилию здесь могилок, продолжали умирать.
Нам пояснили: здесь в то время располагался госпиталь.
Раненых с поля боя вытаскивали санитарки, везли их сюда за тысячи километров от фронта, красноармейцы уже знали, что гитлеровцы близки к поражению или уже капитулировали, но им здесь не смогли сохранить жизнь. И каково же было их состояние, когда они через окна видели, как с каждым днём в саду прибавлялись печальные холмики. Почему же их хоронили прямо здесь, под окнами госпиталя, на виду у тех, кто еле цеплялся за жизнь? Почему не отвозили умерших подальше? Ответа мы не получили.
И каково детишкам начальной школы день за днём видеть эту траурную картину? Воспитание ненависти к врагам? Или воспитание равнодушия к умершим?
Кстати, этих похороненных здесь бойцов вряд ли засчитали как военные потери. Они же умерли не на поле боя, а некоторые – когда нацисты уже капитулировали.
Помимо всего прочего Палех запомнился превосходной едой, о чём Саша отметил в дневнике. Кроме традиционного набора еды советского общепита в местной столовой пекли блины. Мы заказали по две порции толстых, пахучих, сытных блинов. Отвели душу…
Мы обратили внимание, что после пересечения границы Владимирской области с Ивановской, с продуктами стало лучше. В столовых разнообразнее меню, да и в магазинах кое-что из съестного можно было купить. Получается, что хотя продовольственный кризис был по всей стране, но почему-то с разным уровнем потерь. От кого это зависело? От местных руководителей? Или от союзных госучреждений, что распределяли продовольствие и другие товары?
Подчас нам приятнее было питаться в походе, у костра. Особенно, когда к этому располагает погода и удобное место. Продолжу Сашины зарисовки с натуры:
«День 17.
Весь этот день шли по шоссе в Шую. На привале спросили у какой-то старушки ск. км до Шуи. Она ответила, что 10 с гаком. Впоследствии оказалось, что гак был 5 км.
На привал остановились в березовой роще. Место было отличное, очень красивое, много дров. В этот день готовили мальчишки. Вернее, не все мальчишки, а мясистый М. Урусов. На первое он сварил изумительные щи, на второе изумительную кашу, на 3-е изумительный кисель. Девочки завидовали и привередничали, весь Мишкин успех свалили на костер».
На всякий случай поясню Сашино «свалили» – не в смысле выбросили, а в смысле поставили в заслугу.
Мишка Урусов – действительно «мясистый», плотный парень, всё намеревался помериться со мной в борьбе. Я мягко уходил от такого предложения, понимая, что по комплекции и, возможно, по его опыту борьбы, я бы был повержен. А это для престижа учителя убыток.
Туристов сюда притягивают левитановский Плёс и Волга, а не память о Фрунзе
Ещё в Москве мы знали, что в Шуе живёт человек, воочию видевший Фрунзе. Он пришёл к нам. Помятый пенсионер, не бритый и вообще какой-то смурной. Был трезв, но производил впечатление если не алкаша, то крепко пьющего человека. И ведь знал, что придёт на встречу со столичными школьниками.
Тем не менее, разговор состоялся. Рассказ свидетеля школьники записали. Однако ничего принципиально нового к образу «несгибаемого большевика» он не добавил. Да и что он мог добавить? Был мальчонком. Дневниковых записей, разумеется, не делал. А память со временем путает реальные воспоминания с хрестоматийной пропагандистской информацией. Вот отсюда и общие слова, какой был Фрунзе: умный, решительный, настоящий большевик и т. п. При этом в глазах – никакой искорки. Словно в сотый раз прокручивал надоевшую ему пластинку. Видимо, он давно вошёл в музейную роль, стал записным рассказчиком о революционере, о котором не опасно повспоминать, поскольку тот не был репрессирован «народной властью».
Интересно, а как самому-то этому рассказчику удалось выжить в лихолетье 1930-х годов? Может, он вертухаем был? Не исключено. Впрочем, и верных чекистов хорошенько почистили, не пощадили, не освободили от сталинской повинности – каждой области, каждого района и города разоблачить и уничтожить столько-то «врагов народа» за такой-то срок. Но об этом не спросишь. А о своей причастности к этой службе люди помалкивали. И этот рассказчик как-то уклончиво сказал о своей работе в прошлом…
В областной центр Иваново доехали поездом. Идти от Шуи пешком смысла не было. Скучно, пыльно. Надо было экономить силы для более зелёных и водных участков нашего долгого пути. Ехали, как свидетельствует Саша, непедагогично:
«Я, Илюша [Кубанцев], Леня Чарный, Вовочка Юрьев и кто-то еще заперлись в тамбуре и нам были не страшны любые контролеры. Иваново встретило нас не очень дружелюбно. Битый час торчали во дворе интерната. Наконец, разрешение на ночевку получили и, как только вошли в комнаты, повалились спать, как убитые. Этот ненормированный сон длился 5 часов. Проснулись, пошли в баню. Как говорит Зощенко, “Бани у нас ничего, мыться можно”.
День 22. Иваново – большой город. Здесь продают мороженое, ходят троллейбусы и автобусы».
Характеристика юмориста Саши достойна этого областного центра. Город показался не интересным, не запоминающимся, однообразным, без архитектурной выдумки. Виной тому, как я полагаю, стало то, что в связи с бурной индустриализацией – строительством и расширением предприятий «лёгкой промышленности» потребовалось много жилья и не нашли ничего лучшего, как снести многие старые дома, которые, как мы видим по сохранившимся кварталам в других российских городах, создавали местный колорит. Купцы, фабриканты, богатые специалисты строили для себя красиво, с выдумкой и добротно. Нет, сломали «наследие царского прошлого» и проложили прямые безликие проспекты. К тому же почти без зелени. Пыльно, шумно, скучно… Может, потом что исправили, но во время нашего похода было именно так.
Традиционное первое «мероприятие» – посещение краеведческого музея. Он располагался в каком-то старинном здании и выгодно отличался от соседней стандартной советской архитектуры.
Из дневника:
«На нас музей произвел сильное впечатление. Во-первых, музей открыли специально для нас, и мы получили возможность облазить все закоулки. Самый выдающийся экспонат – это, конечно, часы, с множеством циферблатов и стрелок, часы, которые показывают все, что связано со временем.
…Конечно, как и в каждом уважающем себя краеведческом музее, здесь был бивень мамонта, обитавшего на территории области».
Часы – действительно уникальные. Они показывали время в нескольких городах мира! А ещё запомнилась «музыкальная шкатулка»: вращается металлическая пластинка с множеством дырочек, и звучит вполне понятная мелодия.
Значительную часть музея здесь, конечно же, занимала экспозиция, посвящённая революционному прошлому. Точнее, большевистскому революционному прошлому Иваново-Вознесенска. Ни в одном музее страны тогда нельзя было получить не то, что более или менее полную информацию о тех социалистах (не большевиках), что реально свергали царское самодержавие, а даже намёка на их участие в этом революционном действии. А вот как эти белые «контрреволюционеры» боролись с большевиками – тут раззудись фантазия и пропаганда!
Видное место, безусловно, занимала память об участии в иваново-вознесенских событиях Михаила Фрунзе, который в тревожное для большевиков время – в 1918 году, возглавлял местную власть.
Потом из краеведческого через весь город отправились в мемориальный музей Фрунзе. По свидетельству Сашиной записи:
«Музей маленький. В нем всего два зала: приемная и кабинет Фрунзе. Совсем немного экспонатов».
Я цитирую Сашин дневник, потому что ничего не помню об этом музее. Видимо, был он слишком уж тривиальный. Ну, а что там могло сохраниться после 1918 года, когда Михаил Васильевич восседал здесь как «комиссар Ярославского военного округа»? Старинный стол, украшенный резьбой по дереву и изъятый из какой-то царской или купеческой конторы, письменный прибор, стул да телефон с вертушкой…
Коммунистическая пропаганда всячески поднимала на щит этого, безусловно, талантливого военачальника. При этом всячески обходила молчанием его загадочную смерть во время операции. Вот какую версию выдвинул об этом в книге «Воспоминания бывшего секретаря Сталина» Борис Бажанов, который в 1923–1928 годы работал рядом с генсеком:
«Между тем Сталин вел себя по отношению к Фрунзе скорее загадочно. Я был свидетелем недовольства, которое он выражал в откровенных разговорах внутри тройки по поводу его назначения. А с Фрунзе он держал себя очень дружелюбно, никогда не критиковал его предложений. Что бы это могло значить?..
Загадка разъяснилась только в октябре 1925 года, когда Фрунзе, перенеся кризис язвы желудка (от которой он страдал еще от времени дореволюционных тюрем), вполне поправился. Сталин выразил чрезвычайную заботу об его здоровье. "Мы совершенно не следим за драгоценным здоровьем наших лучших работников". Политбюро чуть ли не силой заставило Фрунзе сделать операцию, чтобы избавиться от его язвы. К тому же врачи Фрунзе операцию опасной отнюдь не считали.
Я посмотрел иначе на все это, когда узнал, что операцию организует Каннер с врачом ЦК Погосянцем. Мои неясные опасения оказались вполне правильными. Во время операции хитроумно была применена как раз та анестезия, которой Фрунзе не мог вынести. Он умер на операционном столе, а его жена, убежденная в том, что его зарезали, покончила с собой. Общеизвестна "Повесть о непогашенной луне", которую написал по этому поводу Пильняк. Эта повесть ему стоила дорого.
Почему Сталин организовал это убийство Фрунзе? Только ли для того, чтобы заменить его своим человеком – Ворошиловым? Я этого не думаю: через год-два, придя к единоличной власти, Сталин мог без труда провести эту замену. Я думаю, что Сталин разделял мое ощущение, что Фрунзе видит для себя в будущем роль русского Бонапарта. Его он убрал сразу, а остальных из этой группы военных (Тухачевского и прочих) расстрелял в свое время».
Это лишь версия. Причём человека, сбежавшего из-под сталинской опеки. Однако слухи о причастности «вождя» к гибели сорокалетнего наркома, председателя Реввоенсовета на больничной койке распространялись вплоть до нашего времени. Этому способствовал и тот факт, что жена Софья Алексеевна, то есть уже вдова, покончила с собой.
В моей старой записной книжке сохранился телефон их дочери – Татьяны Михайловны. Как известно, после смерти родителей преемник Михаила Фрунзе на наркомовском посту Климент Ворошилов взял её и брата Тимура на воспитание. Лётчик Тимур геройски погиб на войне. Татьяна стала учёным, профессором, специалистом по органической химии. Когда мы собирались в путешествие, по местам, связанным с именем её отца, ей было всего-то сорок четыре года. Жила она на какой-то улице, названной в честь её отца (их в Москве несколько). Мои ученики хотели с ней встретиться. Но не получилось. Видимо, она не захотела ворошить тяжёлое прошлое. Да и что она могла рассказать об отце, если она видела его в последний раз, когда ей было только пять лет?! Лишь повторить известные пропагандистские сведения? А ворошить историю о причинах смерти родителей она себе никогда не позволяла. По крайней мере, мне неизвестны какие-либо её мнения об этом. Выжила в то опасное время, и на том спасибо…
В «текстильной столице» посетили мы и предприятие (как же без «трудового воспитания»?) – меланжевый комбинат. Школьники с интересом смотрели на производство. И с облегчением вздохнули, когда вышли из цеха. Грохот там стоял такой, что «трудовое воспитание», пожалуй, имело обратный эффект: в таком шумном производстве работать всю жизнь? Нет уж.
Из Иванова мы на поезде доехали до Волги, на берегу которой стоит город Кинешма. Это – довольно развитый индустриальный центр. Росту старинного городка помогла железная дорога. Местные купцы и промышленники были очень заинтересованы к её прокладке сюда. Здесь уже зарождалась промышленность, а железка дала новый толчок. И вот что интересно и что не афишировалось в советскую пору: все эти производства – кожевенное, чугунолитейное, химическое, текстильные и прочие – возникли не на средства казны, а на деньги предпринимателей! Разумеется, в советское время, когда частное предпринимательство было запрещено, всё строили за государственный счёт.
На знакомство с городом время не тратили. Посмотрели на памятник маршалу Василевскому. В то время, благодаря, лакировочным фильмам о войне с Германией, этот военачальник был широко известен в нашей стране. Памятника Фёдору Боборыкину руководителю народного ополчения, спасавшему единство Руси в «Смутное время» семнадцатого столетия, тогда, естественно, ещё не было, да и не могли его поставить: он же не «красный полководец», не большевик.
Продолжаю из Сашиного дневника, живые сиюминутные впечатления они порой ярче воспоминаний, к тому же показывают детали, о которых уже и не помнишь:
«Впервые увидели Волгу. Мы долго стояли у парапета. Волга здесь некрасивая: вся в бензиновых подтеках, серая, грязная. Но зато первый привал на Волге нам очень понравился. Все это место было изрезано множеством оврагов, спускавшихся к Волге. В оврагах были отличные малинники, которые мы и облазили».
Из Кинешмы двинулись в Плёс пёхом по правому берегу, потому что там видели лес. Не по кромке воды. Из-за притоков пришлось отдалиться от Волги.
И снова цитирую дневник:
«День 24. С утра уходить не хотелось. Первый раз купались в Волге. Потом я, Сережа Моисеев, Саша Меньшов, Игорь Румянцев добрали ту малину, которую не успели съесть вчера.
Вышли довольно поздно – часов в 6. Перешли через залив, образованный Волгой, по мосту, достойному описания. Мост этот в длину никак не меньше 700 метров, зато в ширину не более 1,5 м. Сбит очень плохо, из горбыля, над водой возвышается см на 40.
Надвигались сумерки, а мы еще шли по шоссе, и никакого леса не предвиделось, кроме как за Волгой.
Это была самая романтичная ночевка – в недостроенном доме. Когда вошли в деревню, было уже совсем темно и нас никто не видел, зато мы отлично разглядели какой-то странный, явно не жилой дом. Подошли ближе. Оказался недостроенный клуб. На сцене поужинали. А затем на мягких стружках легли спать».
В одном из переходов по лесу у нас произошла удивительная встреча. Идём напрямую через густые заросли и вышли прямо на пионерлагерь. «Кубинцы! Барбудос!» – встретили нас истошными криками дежурившие у входа пионерчики. Я и некоторые мои школяры в походе отрастили бороды. А бородатые сподвижники Фиделя Кастро, как и сам вождь кубинской революции, тогда были советскими национальными героями, самыми верными в мире нашими друзьями. Поэтому запропагандированные местные дети подумали, что к ним пожаловали «барбудос» (бородачи). О том, что современные соотечественники могут отрастить бороды, им и в голову не пришло. Ведь борода была практически под запретом. Она была как идеологический вызов: или напоминание о царском времени, или намёк на причастность к евреям-эмигрантам.
В Плёсе мы расположились лагерем на окраине и выше всех зданий.
Место изумительное! Исаак Левитан, побывав здесь, на несколько лет связал свою жизнь и творчество с этим уникальным волжским местом. Специалисты насчитывают до двухсот работ художника, навеянных здешними видами.
Волга тут зажата высокими берегами. Русло прямое. Будто – канал. Хорошо просматривается. Поэтому здесь и построили крепость ещё во времена борьбы с монголо-татарскими отрядами – для охраны границы Владимиро-Суздальского княжества. Если судить по первому упоминания в летописи, то Плёс на несколько лет старше Москвы.
По вечерам, сидя у костра, мы свысока следили, как внизу проплывают огоньки теплоходов. Необыкновенная картина. Да, длительным походом мы заслужили и эту картинку, и этот спокойный отдых у костра с гитарой и песнями.
Из дневника:
«Четыре дня жили, как дачники. Купались, ездили за Волгу за малиной, играли в карты на конфеты (конфеты покупались в плесском магазине). Кроме палаток использовали шалаш, построенный рыбаком чуть дальше лагеря… Чуть ниже нас, тоже в шалаше, жил Леша-рыбак. Он работал в Магаданской области.
Работал он 3 года без отпуска, а теперь получил сразу 5 месяцев. Был в доме отдыха на Кавказе, в плесском доме отдыха, а теперь живет в шалаше, ловит рыбу. Он часто приходит к нам. Днем играем с ним в карты, вечером, у костра, рассказывал про свою работу, про север, про людей, которые прокладывают там, в стране 50-градусных морозов и комаров-людоедов, новые линии электропередачи.
За 4 недели экспедиции мы настолько отвыкли от безделья, что и здесь старались найти какую-нибудь работу. Например, Юрка построил шалаш. Мы с Ленькой Чарным свалили здоровенную сосну, которую повалила буря, но сосна, падая, застряла в густых кронах своих сестер. Мы не только повалили её, но и распилили и отнесли в лагерь».
Однажды проснулись от гудков. Кто гудел, не видно. Вся узкая долина Волги закрыта туманом. Как там речники не устроили «дорожно-транспортное происшествие»?
Из Плёса на трёхпалубном теплоходе мы отправились в Ярославль. Саша в дневнике записал:
«Вечером 4-го дня у нас был прощальный ужин – кончилась лесная жизнь. Теперь нам предстояло жить только на пароходах и в Ярославле. Наш ужин состоял из огромного списка блюд, куда входила также и конская колбаса [говяжья или свиная колбаса была недосягаемым в провинции продуктом!]. Последний раз мы пели наши песни у костра.
По-моему, в час мы потушили костер и двинулись к пристани. Погрузились на противненький пароходик “Юрий Гагарин”».
Моей рукой в последние строки дневника внесена правка: «на современный теплоход “Космонавт Ю. Гагарин”». «Противненьким», как выразился Саша, он, видимо, назван потому, что мы плыли в каюте четвёртой категории. Где-то внизу, где было шумно от работающих двигателей, пахло отработанным топливом и какой-то застарелой затхлостью плохо убираемого помещения.
В старинном русском городе Ярославле нас более всего привлекли не монастыри, а набережная Волги. Очень эффектное место! Приятное для прогулок и созерцаний: широкая река, теплоходы, мост, просторная набережная… Тем более – в мой день рождения. Пусть и без спиртного.
Из Ярославля в Москву опять на теплоходе. Почему не на поезде? Не помню. Из-за экономии или, чтобы посмотреть весь водный путь до столицы? Любопытное с технической точки зрения, но нудное по затрате времени преодоление многочисленных шлюзов канала «Москва – Волга», построенного зеками. Северный речной порт. И вот: «Дорогая моя столица…»
Тридцать пять дней позади. За это время мы пешком одолели почти двести километров! И несколько сотен км – на поездах, автобусах и теплоходах. Спели десятки песен, рассказали сотни анекдотов, съели килограммы каш и супов из консервов, а также – местных ягод, натёрли мозоли на ногах и руках… Впечатлений и воспоминаний – на всю жизнь.
Не знаю, как мои юные спутники, а я ещё побывал в некоторых городах «Золотого кольца»: Суздали, Угличе, Ярославле, Плёсе. Эти среднерусские места «окольцевали» меня на всю жизнь. Благо, они теперь вполне доступны для машинного марш-броска…
По местам советских мифов
Ровно через год, летом 1965 года, я замахнулся на мой самый дальний, самый длительный и самый экзотичный школьный поход – по Крыму. Он продолжался пятьдесят дней! Почти все каникулы. Пешком мы одолели около двухсот километров. Причём некоторые километры – напрямую, без дорог и троп, пересекая урочища.
И чтобы хорошо физически подготовить группу, я весной организовал тренировочный поход по Подмосковью. На длительный срок мы могли пойти только в период майских праздников. Договорился с директором школы, что нас на несколько дней освободят от занятий до и после Первомая.
За восемь дней мы пешком преодолели почти полторы сотни километров по маршруту Дубосеково – Старая Руза – Петрищево – Верея – Боровск – Балабаново. Поход оказался тяжёлым, очень некомфортным. Этот весенний период в московском регионе всегда непредсказуем. И в те дни то дождь лил, то снег шёл и к ночи подмораживало. При этом сильный ветер. «Разверзлись хляби небесные». Под ногами – раскисшая почва. По глинистой дороге лучше не идти, забуксуешь. И по траве едва ли легче. В некоторых обводнённых низинках даже пришлось делать переправы: рубить осинки и наводить мостки.
Но зато это оказалось великолепной подготовкой к длительному походу по горам Крыма. Не только физической, но и моральной: мы преодолели! И не возникало нытья. И была взаимоподдержка.
Но был и другой урок от этого похода.
Начнём со старта. Дубосеково. Кто в те годы не знал про подвиг двадцати восьми панфиловцев у этого разъезда. Все погибли, но отбили атаку немецких танков! Книги, фильмы, статьи, воспоминания… Школьные сочинения на эту тему.
Никто из нас до этого здесь не бывал. Но я не помню, что говорил школьникам, сойдя с электрички. Да и что я мог сказать? Лишь повторить прописные истины: здесь наши герои до последнего сражались и т. д. и т. п. Думаю, что мы просто посмотрели на эти мирные места, и каждый сам воспроизвёл в своей голове картинку смертельного боя. Итоги подобного осмотра исторических мест я никогда не подводил и закрепляющих вопросов и сентенций не произносил. Не в моих это правилах было. Получил школьник информацию – ну и переваривай, делай сам свой вывод. А какой тогда могли сделать вывод? Героизм! И всё…
Кто бы из нас тогда мог подумать, что нас воспитывали на вымышленных фактах, что подвиг двадцати восьми панфиловцев – это выдумка ушлых корреспондентов, растиражированная советской пропагандой? Как заявил ровно три четверти века спустя директор Государственного архива РФ доктор исторических наук Сергей Мироненко, этот подвиг – один из мифов, насаждавшихся государством.
Я никогда в своей жизни особенно-то и не интересовался этим боем, не вдавался в подробности. Но у меня, ещё школьника, изначально возник естественный вопрос: откуда корреспондентам стали известны детали подвига, в том числе кто мог передать им слова политрука Клочкова «Россия велика, а отступать некуда – позади Москва», если, как сами же авторы публикаций в «Красной звезде» и «Комсомолке» утверждали, что все воины погибли?