Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма
Если уж у самой Ланской бывают спады, то что говорить обо мне, зелёном юнце?! Как назло, когда пришла завуч, была не простая тема для занятия: разница между весом и массой. Мне кажется, опроси сейчас десяток взрослых, которые в добром здравии и в своей памяти, и лишь двое-трое внятно ответят на этот каверзный вопрос. Легче было вести уроки с наглядными пособиями или с использованием конкретных житейских примеров, скажем при объяснении понятия «инерция». А тут – одни теоретические умозаключения. К тому же меня сковывало присутствие Валерии Ивановны. Она сидела на задней партии, проверяла ученические тетради (она ведь тоже вела какой-то предмет). Вроде бы не мешала, в мою сторону не смотрела, а это было ещё хуже для меня, я привык видеть глаза и ощущать реакцию аудитории, пусть даже негативную. А тут – полный молчок и глаза опущены.
Я был недоволен своим уроком. Валерия Ивановна сделала лишь одно замечание. Нет, не замечание. Это был вопрос: «А вы проводите закрепление темы?» Но он прозвучал как упрёк: я этого не сделал. По методике надо обязательно в конце урока опрашивать учеников, чтобы и они «закрепили» полученную информацию, и я оценил, насколько они разобрались в теме. Мне стало стыдно перед завучем, выглядел я полным профаном. Но я же не учился в педвузе. На журфаке методику занятий, конечно же, не преподают. Да и я сам ничего не прочитал о такой важнейшей части педагогики.
Иногда по наитию и чтобы чаще опрашивать учеников и больше им ставить оценок, я делал это «закрепление». Но только тогда, когда оставалось время для этого. А в данном случае эту тему я так долго разжёвывал, поскольку не знал, как притихшие, скованные при завуче ученики воспринимают новый материал, что еле успел закончить свои объяснения до звонка. Обычно у меня уроки проходили довольно живо, с хорошим диалогом. А тут не получилось.
Вся моя «теоретико-методическая подготовка» основывалась на прочтении книг уважаемых советской педагогикой Ушинского и Макаренко. Ушинского я не понял – слишком заумным, наукообразным он мне показался, оторванным от советской практики. Хотя вот такое его высказывание может повлиять на поведение учителя:
«Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, то она должна прежде узнать его тоже во всех отношениях».
Именно так я и вёл себя, стараясь по-человечески сблизиться со школярами, особенно с моими, из моего класса. Старался побывать у них дома.
У Макаренко я понял главное: не врать ученикам, быть честным и справедливым. Меня удивило, как Антон Семёнович ответил на вопрос о верности своему слову. Когда его спросили «А если вы скажете ученику, что вы его убьёте, вы убьёте?» «Конечно, – уверенно ответил Макаренко. И добавил: – Но я этого не скажу».
Это был для меня ещё один урок ответственности за свои слова. Первый мне преподал писатель Леонид Пантелеев своим рассказом «Честное слово». И я старался по-макаренковски давать только такие обещания, которые обязательно мог выполнить и не обещать того, в чём не был до конца уверен, или когда далеко не всё зависело от меня. Лучше сказать «я постараюсь» – это выражение моей позиции, моего отношения к случаю, к ситуации, чем обещать «я сделаю», а потом не выполнить обещанного. И это моё отношение к данному слову, как мне кажется, ученики оценили.
Когда я начал учительствовать, мне только исполнилось двадцать пять лет. Возможно, близость к ученикам по возрасту располагала их к большей откровенности со мной, к желанию поговорить не на тему урока. На уроках физики этого не происходило, а вот в мастерской не раз они просили, причём не только те ученики, у кого я был классным руководителем: «Анатолий Семёнович, давайте поговорим».
Они редко предлагали конкретную тему. Им просто хотелось пообщаться неформально. Я был к ним ближе других учителей не только по возрасту, но и по менталитету. Вы посмотрите, как общаются даже с посторонними людьми, не говоря уж об их собственных детях, учителя с большим школьным опытом: как правило, менторски, с навязыванием своего мнения, с нежеланием понять собеседника. Я, помня наставления Макаренко, старался говорить с ними как с равными. По крайней мере, никогда сходу не отвергал их доводов, мол, мал ещё рассуждать, иди и делай, как я сказал. «Тебе, что, сто раз повторять? – нередко слышал и в школе, в которой сам учился, и в школе, где учительствовал.
И обращение к ученикам у меня было иным, чем у большинства учителей. Школяры удивлялись, как это я всех их помню и обращаюсь к ним по именам. А когда они мне сказали об этом своём удивлении, удивился я: а как же иначе, ко мне же не обращаетесь «Панков!», а по имени и отчеству. Это тем более было важно в общении с учащимися старших классов. В одиннадцатом – им было по восемнадцать-девятнадцать лет.
Эти старшеклассники уже не выглядели мальцами, парни – почти мужики, готовые вскоре идти на службу в армию. И не случайно, что одна моя коллега, замужняя, закрутила роман с одиннадцатиклассником. Тот был внешне весьма эффектным парнем, но с какой-то внутренней червоточинкой. Недаром одноклассницы его недолюбливали и удивились выбору уважаемой ими учительницы. Но любовь зла, та потеряла голову. Семья её распалась. Она вышла замуж за своего ученика, который как раз закончил школу. Брак, как и ожидалось всеми, кто хорошо знал обоих, вскоре тоже распался…
А девчонки – это же невесты! Умницы, красавицы! И недаром у меня… Но об этом позже.
И всех этих повзрослевших акселератов (многие были выше меня!) напрягало отношение к ним со стороны учителей, будто они по-прежнему первоклашки. А я обращался к ним на «вы». Что тоже было не обычным для советской школы.
Важно было и то, что большинство учителей – женщины. Им на роду написано быть матерями, и они вели себя как мамки, день и ночь наставляющие несмышлёнышей на путь истинный. Были в нашей школе и мужики: физик Борис Васильевич Воздвиженский, математик Фёдор Иванович Мусатов, физкультурник, ответственный за электротехнический курс и «столяр». К трём последним относились – так себе. Без негатива, но и без особой душевной близости. Физика и математика уважали – высококлассные преподаватели.
Борису Васильевич был Героем Социалистического Труда, что редкость для учительского сословия – не шахтёр, не лётчик. Но уважали его не за это почётное звание, а за спокойное, уравновешенное, уважительное отношение к ученикам и за знание предмета. Школьники рассказывали мне про его заслуги на войне, где он однажды (с его слов, конечно) проявил себя как толковый физик, приготовив из подручных средств взрывчатое вещество, и тем помог выполнить боевую задачу. Этой фронтовой историей Борис Васильевич не себя возвеличивал, он был скромным человеком (никогда звезду Героя не носил), а показывал важность и практичность знаний физики.
Однако Воздвиженский и Мусатов были уже преклонного возраста и далеки от повседневных интересов молодёжи. Как и большинство преподавателей-женщин. А на дворе – хрущёвская оттепель! Подрастающее поколение увлекалось модными поэтами, западной музыкой, читало не напечатанное и новейшие печатные издания, ходило на выставки современных художников… На юные головы обрушилась новая информация, параллельная официозной. Их распирало от её обилия, от несовпадения с тем, чем их пичкали государственные СМИ, преподаватели и родители с устаревшими взглядами. Им хотелось высказаться, услышать мнение взрослого человека.
И, насколько я знаю, кроме меня только Ольга Александровна Ланская, химичка Тамара Семёновна, да ещё две-три учительницы могли удовлетворить этот запрос, понять их терзания, не окрикнуть «вы ещё не доросли так рассуждать!», а поговорить на равных. Софья Абрамовна тоже могла понять молодёжь. Не ретроград, она знала запросы учеников. Но она – директор. Ей не хватало времени на прямые доверительные разговоры со школьниками. Ведь чаще приходилось проводить воспитательные беседы с нерадивыми, проблемными учениками, с их родителями и, конечно же, с учителями.
Поэтому, когда просьбы учеников были особенно настойчивыми и конкретными, я соглашался поговорить на внеурочную тему. Сразу предупрежу: ничего крамольного, откровенно антисоветского никто себе не позволял: ни я, ни школяры. Однако их вопросы о ситуации в стране, где хоть и стало дышать легче, но не хватало продуктов и элементарных вещей, где несправедливость встречались на каждом шагу, бывали весьма острыми.
Иногда разговор заходил о «плохих» соучениках и «отсталых» учителях, ища у меня совета и сочувствия. Про учеников – можно, обычно им уже всё в глаза высказано, и это помимо всего прочего ещё и самооценка. Про моих коллег – я тут же пресекал, объясняя, что заочно перемывать косточки это аморально. С чем-то или с кем-то не согласны – идите в директору. И попытки жаловаться на моих коллег прекратились.
Можно сказать, что я был либеральным учителем. Но с учениками моего восьмого класса, где был классным руководителем, вёл себя жёстко. Был с ними строже, чем с другими. Ну, как же, мне надо было бороться за повышение успеваемости и укрепление дисциплины! Но был и более внимательным к отдельным индивидуумам.
В те годы превалировало мнение о пользе раздельного образования по уровню подготовленности. Создавали спецшколы с более интенсивным обучением иностранным языкам. Специализировались на углублённом изучении математики, физики. Страна, особенно наука, нуждалась в специалистах высокого уровня. Были классы, рассчитанные на подготовку к работе в определённых научных сферах, в конкретных учреждениях. И, хотя не все они становились Эйнштейнами и Эдисонами, это, конечно, сыграло определённую положительную роль. Но имело и другие последствия. Для системы образования.
Отличников и хорошистов стали отделять от более слабых учеников и в обычных средних школах. Это произошло и в 124-й. В тех классах, куда отобрали лучших учеников, успеваемость, естественно, была выше. Эти школьники и внешне выглядели иначе, и вели себя по-другому. Как правило, они были из семей с бо́льшим достатком и с более высоким образовательным цензом. Это сказывалось на возможности обеспечить детишек хорошим отдыхом, перспективными внешкольными занятиями по интересам, современной одеждой и т. п. В моём же восьмом классе многие были детьми простых работяг (слесарей, дворников, уборщиц), в лучшем случае – рядовых инженеров и интеллигентов с невысоким доходом, немало – из разведённых семей.
Однако учителям психологически комфортнее было общаться именно с теми, кто послабее, признавались коллеги. Даже притом что среди них больше двоечников, прогульщиков. Но с «отборными» возникали другие сложности. Их общий уровень подготовки благодаря семье был выше. Они во многом уже имели своё мнение по разным вопросам – от методов преподавания их любимых предметов до бытовых и политических проблем. И с ними было сложнее тем учителям, которые сами послабее, менее информированы по жизни. К тому же у некоторых благополучных и развитых детишек развивался гонор от социального превосходства.
У меня с моим восьмым классом сложились нормальные, деловые и человеческие отношения. Помню их первую реакцию на моё появление. Первый мой рабочий день в школе. Я ещё не провёл ни одного урока. Крутился в мастерской, осматривал своё хозяйство, готовился к первому занятию. Открылась дверь, заглянули девчушки, захихикали: «Он! Это он!» Сороки пошли по школе разносить новость о новом трудовике, таком молодом.
В тот же день неожиданная встреча произошла на втором этаже, когда пошёл в учительскую. «Ой, Толя», – передо мной встала удивлённая Наташа Таранец, которая совсем недавно была в моём отряде пионерлагеря. Пришлось деликатно объяснить, что теперь я не вожатый, а учитель, и придётся называть меня ещё и по отчеству. Этот переход на «вы» никак не испортил наших добрых с ней отношений.
На первое родительское собрание пришли почти все. Понятно, дети рассказали, что появился новый учитель, к тому же почти юноша. Родители с любопытством рассматривали преподавателя, который некоторым из них годился в сыновья. Собрание прошло, как и полагается, с информацией об оценках, о претензиях предметников к отдельным нерадивым деткам, о дисциплинарных замечаниях. Я же отметил и тех, кто заслуживал похвалы. Родителям это всегда приятно. Когда деловая часть завершилась, кто-то спросил: «И какое ваше первое впечатление о классе?» Я не знал, что им говорил мой предшественник, тоже трудовик. Я чистосердечно признался, что класс мне нравится.
Поскольку многие дети были из трудных семей, я по мере моих физических возможностей (я же вёл уроки в две смены, да ещё продолжал учиться на журфаке) старался познакомиться с бытовыми и семейными условиями.
Со своим классом было принято устраивать совместные вечера отдыха и «культпоходы».
«Вечеров» у нас с 8 «А» было немного. Дело это хлопотное и нужны заводилы. Особо рьяных заводил в классе не было. Помнится, мои школьники подготовили вечер в духе уже популярной тогда телепередачи «КВН». Кстати, нынешнее молодое поколение, скорее всего, и не знает, что так назывался советский телевизор – с крохотным экраном, и чтобы лучше было видно, к нему приставляли линзовые увеличители изображения. Вопросы на нашем вечере готовили сами ребята, я не цензурировал. Были смешные, были не очень. Не было «инакомыслящих». И, разумеется, потом – танцы. По моим наблюдениям, в классе не было явно складывающихся парочек, и танцы проходили скромно, «по-пионерски».
В духе времени я организовал посещения промышленных предприятий. Одно – на горячее, на старейший металлургический завод «Серп и молод», основанный ещё за тридцать четыре года до прихода к власти большевиков французским предпринимателем Юлием Гужоном. Видел, как в широко открытых глазах школяров вспыхивали искры интереса в ответ на огни и грохот невиданного ими вживую металлургического процесса. Второе посещение – на «холодное» предприятие, на мой родной МИЗ. Здесь ни сильного шума, ни искр – монотонный труд серийного производства. Но тоже это вызвало интерес, особенно у мальчишек. Но это – чистое любопытство, едва ли кто всерьёз подумал связать свою жизнь именно с этим инструментальным производством, так же как и со сталеварением. Но я, как классный руководитель, выполнил поставленную верховной властью задачу – приобщать подрастающее поколение к производственным делам.
Запомнилось и наше своеобразное коллективное купание – в мороз на открытом воздухе. Мороз, конечно, был очень слабеньким, однако над нашими головами клубились испарения и долго над водой держать руки было холодновато. Но ребятам нравилось, необычно, экзотика! А купались мы в бассейне «Москва», который вырыли на месте снесённого в 1931 году большевиками храма Христа Спасителя и который всё-таки ликвидировали, когда в 1990-е годы решили восстановить храм, основанный на народные средства в честь победы в 1812 году.
Наиболее эмоциональным «внеклассным мероприятием» был просмотр фильма «Живые и мёртвые». Не все, вероятно, читали книгу Константина Симонова, но помнили про нашу Великую Победу над нацизмом, про непобедимую Красную Армию. Однако мало кто в те годы знал, даже среди взрослых, как на самом деле начиналась та великая битва с коварным и сильным врагом, какие потери несла наша армия в первые месяцы войны. Вышли школьники из кинотеатра притихшие, задумчивые. Никто никому не ставил подножку, никого не дёргали за косичку…
Ещё и турист
Особо доверительные и тёплые отношения у меня сложились с теми школьниками, кто увлекался туризмом. И до меня два учителя – физкультурник и географичка – ходили с ними по Подмосковью. Но их походы, как мне показалось, не оставили глубокого следа у школяров. Не помню ни одного их восторженного воспоминания. То ли маршруты были слишком скоротечными (один-два дня), то ли места не столь запоминающимися (хотя вроде бы – популярные), то ли эти учителя и на природе вели себя слишком по-учительски, как бы отрабатывая обязаловку.
Узнав, что я опытный турист, Софья Абрамовна благословила меня на эту трудную стезю.
Это только кажется, что всё просто: собрали рюкзаки и потопали. А если что случится в дороге – учитель ответит за всё. И не каждый педагог готов взять на себя такую ответственность – вплоть до уголовной. И не каждый физически в состоянии ходить многие километры с рюкзаком. И мало кто имеет туристический опыт. Поскольку я занимался туризмом с восемнадцати лет, это увлечение для меня было естественным продолжением моей повседневной жизни. К тому же я уже имел опыт хождения по дорогам Подмосковья с детьми – теми, что отдыхали в пионерлагере. Правда, там походы были однодневные, без ночлега.
В первые же зимние каникулы (январь 1964 года) с группой школьников я отправился в пятидесятикилометровый лыжный поход с четырьмя ночёвками по маршруту Полушкино – Васильевское – Волково – Шихово – Саввино – Дютьково – Кораллово – Борсково – Рубцово – Новоиерусалимская. На День Советской армии мы пошли в тридцатичетырёхкилометровый поход Звенигород – Манихино с двумя ночёвками. Через месяц, в весенние каникулы, мы преодолели восемьдесят пять километров по маршруту Катуар – Турист – Хотьково с семью ночёвками…
Сейчас я спокойно перечисляю эти маршруты и удивляюсь: как это я осмеливался с детишками отправляться в неизвестные мне места без гарантии устройства на приемлемый ночлег. Особенно зимой. Летом турист – хозяин положения, где захотел, там и остановился, в Подмосковье везде найдёшь лапник, чтобы обеспечить мягкое, относительно тёплое и сухое даже в дождь ночное ложе, и с дровами для костра не проблема. А зимой? Со школьниками в лесу не заночуешь. Спальники-то не у всех были. И вообще опасно для ещё не натренированного детского организма. Приходилось напрашиваться на ночлег в крестьянские дома.
Поскольку я давно занимался лыжными походами и знал отношение местного населения к туристам, то не сомневался, что всегда найдётся ночлег в каком-нибудь гостеприимном доме. Но в нашей взрослой компании бывало не более шести – семи человек. И люди вполне степенные, дисциплинированные. А тут всегда – более десятка шустрых, непредсказуемых школяров. Обычно мы сначала вели разведку, где живут одинокие старички. Они, как правило, охотно впускали. Им веселее провести зимний вечер с весёлой детворой.
Помню, был у нас такой неприятный из-за плохой погоды поход в начале декабря 1964 года. Мы очень долго шлёпали по раскисшей дороге от Красной Пахры, к тому же разбитой, вероятно, военной техникой, в сторону Апрелевки, прежде чем добрели до какой-то деревни. Устали, не было сил шевелить даже языком. И промокли – была самая противная погода, когда температура воздуха пляшет возле нуля. То снег, то дождь. Уже стемнело. Но на наше счастье быстро нашли ночлег. Пожилая пара хозяев не только расположила нас в своей не слишком-то просторной избе. Бабуля достала из подпола квашеной капусты, солёных огурцов и… солёный арбуз!
Ребята из столичного центра были в недоумении: за что? Почему так приветливо встретили совершенно чужих, вспотевших, в грязной обуви людей? Кто мы им? Надо ли говорить, какое это имело благотворное влияние на созревающие души?! Вот это воспитание! А не шаблонные пионерские линейки. Не комсомольские собрания по заранее заготовленному плану. Не заумные наставления учителей. Не ежедневные тычки всегда чем-нибудь недовольных родителей.
Но получали мы и другие уроки в походах.
Как-то зимой отправились в лыжный поход в самое туристическое место тогдашнего Подмосковья, в район Парамонова оврага. Шли мы туда не от железнодорожной станции Турист, а параллельным Ярославке курсом. Шли долго. Мороз с каждым часом крепчал, достиг минус двадцати пяти градусов. К тому же на холмах нас терзал ветерок. Не сильный, но я испугался, что поморожу доверенных мне детей. Мы никак не могли найти пристанище. Я запоздало понял, что зря мы пришли в эту туристскую Мекку. Московские «турики» так надоели местным жителям, что они со злобой захлопывали перед нашими замерзающими носами свои двери, едва услышав первые слова с просьбой о ночлеге. И мы всё шли и шли из деревни в деревню.
Уже приближалась ночь. Когда ситуация стала совсем критической, а мои походнички еле шевелили ногами, я устроил привал у какого-то амбара. Привалились к его ледяным стенам, сесть было не на что. Но зато за его «широкой спиной» спрятались от ветра.
Этот отдых придал нам силы и помог преодолеть ещё какое-то расстояние. И мы всё-таки нашли приют под крышей. В какой-то деревне нам разрешили заночевать то ли в начальной школе, то ли в клубе, сейчас уже не вспомню. Наверно, потому не вспомню, что и сам был почти без сил.
Тот злополучный поход, к счастью, закончился без клинических последствий. На следующий день мы покатались с крутых гор, разогрелись. Никто не заболел. Но это был урок для меня: надо более ответственно относиться к выбору маршрута, ты не один, с тобою дети, необходимо учитывать силы и возможности каждого. Особенно самого слабого.
После нескольких подмосковных походов сложилась устойчивая группа. Разношёрстная и разновозрастная – от восьмиклассников до одиннадцатиклассников. Но в целом костяк был дружным и уже опытным. Они даже принимали участие в районных соревнованиях, где на время проходили трассу с препятствиями – по бревну, через овраг, по «кочкам», которых устроили из обрезков брёвен, ставили палатку и разводили костёр, доводили воду в котелке до кипения…
Накопив опыт и проверив группу на физическую и морально-коллективную прочность, я стал планировать дальние, долгие походы.
Тогда школьный туризм активно поощрялся государством. В том числе и финансово. Районные отделы народного образования (РОНО), которым административно подчинялись школы, выделяли деньги на питание каждого участника похода и на хознужды. Сумма была не велика, но всё же – подспорье для семейного бюджета. Особенно, если родители хотели освободить себя от необходимости устраивать ребёнка в летний загородный пионерлагерь, на дачу или к родственникам в деревню. Сдали его под ответственность школы и конкретного учителя – и одной головной болью меньше.
Чтобы получить дотацию на дальний поход, надо было утвердить маршрут и всю группу в РОНО и в МосгорДЭТС (Московская городская детская экскурсионно-туристическая станция). А для этого нужно было нарисовать схему передвижения и заранее обеспечить пристанища по всему маршруту. Конечно, летом проблем с этим быть не должно, можно установить палатки на любой поляне. Но если потребуется заночевать в городе? Да ещё в курортном месте. Или если поход зимний? Я писал письма в местные школы, турбазы с просьбой разрешить нам переночевать. Практически отовсюду мы получали благожелательные ответы. А если и не получали (что было чрезвычайной редкостью), то были уверены, что на месте договоримся.
Было и ещё одно официальное требование к организации путешествия – идеологическое. Не просто бродить по лесам и долам, наслаждаться природой, ловить рыбку и купаться, а ещё и развиваться. Надо было запланировать посещение мест, связанных с историей страны. И особенно приветствовалась революционная (в большевистском понимании) и военная тематика.
По «Золотому кольцу» в поисках идеального образа большевика и нормальной еды
Очень хотелось в каникулы пройтись по знаменитому туристическому маршруту – Золотому кольцу. Давняя мечта. Но запланированное на июль-август путешествие внезапно оказалось под угрозой срыва…
Моя мастерская располагалась на первом этаже школы. Тёплым апрельским днём за окном (там был пустырь между школой и Стройбанком) показались любопытствующие мордочки. Если бы они просто посмотрели, как трудились мои ученицы, так нет же, они стали корчить рожицы. Отвлекали девочек, мешали уроку. Я полез открывать, окно, наступил одной ногой на кем-то поставленные у стены под подоконником щиты, правую руку поднял, чтобы повернуть ручку окна, щиты подо мной рухнули, рука пробила стекло, оно лопнул по диагонали, и по этой диагональному «лезвию» проехала моя рука.
Кровь полилась фонтаном. Я зажал разрез левой рукой. Понимая, что сейчас могу потерять сознание, сел на стул и спокойно попросил ученицу Тоню достать из нашей аптечки нашатырный спирт. Она, бледная, дрожащая, намочила из пузырька ватку, поднесла к моему носу. «Это не нашатырный спирт», – так же спокойно сказал готовой упасть в обморок ученице. Это была перекись водорода. Понюхав вату, я закрыл руку бинтом и пошёл в поликлинику, что была как раз напротив школы. Со стороны, может, это было даже смешно: идёт человек с высоко поднятыми руками. Сдаваться… Минут через двадцать приехала скорая. В Институте имени Склифосовского сорок пять минут два хирурга мне сшивали сосуды, сухожилия, нервные волокна. Один из них деловито спросил меня (с грузинским акцентом): «Рука нужна?» «А как же, – в тон ему деловито, без трагизма в голосе ответил я. – Ведь собираюсь быть знаменитым журналистом. Как же я буду писать?..» Жаль, я не запомнил фамилию этого хирурга-грузина…
Сшили, зашили длинный разрез вдоль кисти, слово мяч зашнуровали, наложили гипс. Чувствовали прикосновение постороннего предмета только большой и указательный пальцы, остальные «не откликались». Потом занимался специальными упражнениями – с тёплым воском и теннисным мячом постепенно, рука стала разрабатываться. Не чувствовал, даже ожога, только мизинец.