Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма
Его рука повисла в воздухе, как и наши отношения.
До поры до времени я не вмешивался в его лидерские замашки.
В первое же застолье был ошарашен криком мальчишек, сидевших вместе со Стасом. «Тики-таки, тики-таки, хай, хай, хай!» – раздалось на всю столовую. Мне сначала показалось, что кричали «Хайль!». Не модное в то время «Хинди – Руси, бхай, бхай!», а именно «Хайль!». Кровь ударила в голову. Я сдержался. Поскольку это не повторилось, и взрослые почти никак не прореагировали, я отложил разговор про эту кричалку. Старший вожатый потом мне объяснил: это традиционный возглас первого отряда. Понятно: детишки проверяли меня на вшивость.
Девочки моего отряда жили вместе с воспитателем в деревянном доме дачного типа. А меня с мальчишками руководство лагеря разместило в одной огромной армейской палатке. В этом плюсы для вожатого: всё под контролем и много чего замечаешь.
Как-то после отбоя я услышал странное шебуршание. Около койки Стаса. Подошёл к нему, он что-то спрятал под подушкой. Я приподнял её – там с десяток… перочинных ножей. Зачем он их собрал, взяв у мальчишек? Выиграл? Показал свою власть? Гордый «авторитет» ничего не объяснил, другие – тоже. Я и не стал выяснять. Просто сгрёб их, а утром раздал.
Каждое утро – зарядка. Хочешь – не хочешь, а каждый должен подчиниться этому правилу. Стас старался увильнуть от неё. А если и появлялся вовремя, то – в своих неизменных и незаменимых коричневых вельветовых штанах. Все мои просьбы приходить в шортах (или трусах) и угрозы наказать его за нарушение спортивной формы, остались без последствий. Хотя Стас открыто не грубил мне, но отношения, и без того натянутыми, стали ещё более скрыто-враждебными. Так что жили мы параллельно. А такое существование не в пользу вожатого.
Сколько я ни приглашал его сходить со мной в турпоход, никак не соглашался. Даже в душные дни он предпочитал оставаться в лагере. И в тех же плотных вельветовых штанах. Я догадывался, что он из бедной семьи: ведь в ТАССе не только журналисты работали, но и уборщицы, сантехники… Но почему всегда в штанах? Разговор с ним об этом никак не складывался. И только перед самым закрытием лагеря тайна открылась: у Стаса была повреждена одна нога. То ли от травмы, то ли после полиомиелита. Я был расстроен. Ну, почему же никто, даже опытный, всех знающий Кузьмин не соизволил предупредить? Тогда бы к этому трудному подростку я отнёсся иначе и нашёл подход.
Но Стас был не единственной моей проблемой среди мальчишек. Неоднократно пытался сбежать из лагеря цыганистый на вид Саша Воронцов. Вероятно, его спихнули в летний лагерь против его воли. Причём, не первый раз. Он хотел вольницу, а тут – режим. Личные отношения у нас были внешне нормальными. Он не хамил, не грубил, но был вещью в себе. Он просто в принципе плохо относился к лагерной жизни. Об этом я узнал тоже не сразу.
Особенность его поведения знали по прежним летам, и начальник лагеря в тайне (даже от меня) разрешил ему ходить в соседнюю деревню и общаться с лошадью. Ну, явно цыган! Саша готовил театрализованный номер к торжественному закрытию лагерного сезона. И он преобразился, оказался весёлым, кампанейским и больше не пытался сбежать.
Вместе с Сашей к подготовке «циркового номера» была приобщена и девочка – Наташа Татаринова. Тоже не простой ребёнок. Умница, но замкнутая, вещь в себе. И ей тоже нравилось общаться с лошадью, и она как-то раскрепостилась, стала общительнее, доверчивее (спустя много лет Наташа стала журналисткой, возглавляла отдел информации в редакции «Московской правды»!). Спасибо начальнику лагеря (им был журналист-международник), который нашёл персональный подход в сравнительно жёсткой системе, где все стоят в линеечку, ходят колоннами и почти всё делают по общему сигналу.
К сожалению, мне сдержанности и терпения в общении с пацанами не хватило.
Меня раздражало, что эти сопляки нагло курили. Я тем более был непримирим, что сам не курящий. К тому же это и пожароопасно. Прячась от взрослых, они иногда курили даже в палатке, лёжа в постели. Да и в нашем густом лесу было опасно. Мои замечания игнорировались, уничтожаемые мной спички и сигареты компенсировались новыми пополнениями. Откуда они их брали? Такими большими были запасы? Или бегали в магазин соседней деревни? Моё бессилие так изнурило меня и разозлило, что при десятой ловле с поличным самого заядлого курильщика, я тряхнул его за плечи, не ударил, а именно тряхнул – зло и сильно. Из-под рубахи посыпались сигареты… Это был сынок известного в те годы телекорреспондента Дунаева, известного своими пропагандистскими антиамериканскими репортажами из Вашингтона и Нью-Йорка. Видимо, сынок полагал, что ему, за папины заслуги перед властью, всё дозволено, а потому мои замечания и лагерные правила не указ…
Почти такой же неподдающейся для меня проблемой было стремление некоторых мальчишек опорожниться прямо у выхода из палатки. Это не признак болезни. Мне бы об этом врачи рассказали. Во втором отряде были два близнеца-«опрудониста», матрацы которых чуть ли не через день вывешивали на заборе для просушки от несдержанных ночных излияний. Просто у кого-то из моих не было желания добежать несколько метров до отдельно стоящего туалета. Запах сгущался, а поймать ночных ленивцев никак не удавалось. Я, намаявшись днём, слишком крепко спал. Но однажды застукал. Выхожу в тамбур, а там уже журчит струя. Мальчик облегчается, не выходя из палатки. Не сдержался я – дал сзади в ухо, чтобы побыстрее завершилась эта мочиловка. Непедагогично. Тут же стало стыдно за рукоприкладство. К тому же мальчишка-то в общем неплохой, смирный и безвредный. Как его угораздило? Темноты, что ли, боялся? Прочитав ему нотацию, я… извинился за оплеуху.
Два эти события случились почти одновременно. К концу сезона. Видимо, у меня накопилась усталость, наложенная на житейские и предыдущие трудовые проблемы. Слухи дошли до Москвы, до родителей моих пионерчиков, а потом и до лагерного начальства. Меня вызвали на педсовет. Осудили. При этом, правда, отметили, что у меня сложились прекрасные отношения с девочками моего отряда. «Они в нём души не чают», – сказал физрук в мою защиту. Так что наказание было не жестоким. Справедливым. Дали доработать до закрытия лагеря.
С женской половиной отряда я действительно с первого дня поладил. Они меня обожали. Расставались – у некоторых выступили слёзы. Хотя были девочки и с трудным характером, но тут мне хватило терпения и выдержанности.
По традиции этого отряда мы назначили встречу на ВДНХ после окончания сезона. Приехали трое или четверо мальчишек, а девчонки – почти все. Конечно, они эмоциональнее, более впечатлительные. Даже стихи мне читали. Помню две строки из одного их собственного стихотворения: «На полу стоит мокас. По мокасу ходит муха». О чём – запамятовал, но помню, что стихотворение было любопытным. И не про любовь к Родине, стихи – про внутренний мир подростка, про настроение.
В связи с осуждением моего педагогического метода (скорее, антипедагогического) об ожидаемой работе в правительственном ТАССе нечего было и думать. Я даже и не заикался об этом.
К райкомовскому скандалу прибавился и лагерный. Так мы губим себя, свою карьеру. Мы – кузнецы своего несчастья.
Советский безработный. Как это унизительно! И опасно…
«…И остался я без работы. Может, думаю, на портного выучиться?»
Сергей Довлатов, «Компромисс»Одно из достижений социалистического строя – отсутствие в СССР безработицы. Так на весь мир твердили коммунистические пропагандисты. Конечно, когда в газетах пишут, что в капиталистических странах безработица есть всегда, а порой она достигает угрожающих размеров и там происходят социальные взрывы, то советские люди радуются, что живут при социализме. У нас-то, мол, работа есть всегда и для всех.
Есть-то есть – когда ты плывёшь по течению. Если бы я остался на заводе, то, скорее всего, всё было бы в норме. А я захотел найти себя на другом поприще? И жизнь перевернулась. За одной оплеухой (уже теперь мне) следовала другая.
Вот и лето прошло – стали ещё более туманными трудовые дали… После пионерлагеря надо было куда-то устраиваться. Разумеется, я мог бы воспользоваться корочкой машиниста башенного крана. Уж на стройках-то вакансия всегда найдётся. Без куска хлеба не остался бы. Но зачем входить в одну и ту же реку? Да и я же твёрдо решил идти в журналисты! А для этого нужна такая малость, как научиться писать.
Хотя какие-то практические шаги в этом направлении я успел совершить, ещё работая во Фрунзенском райкоме комсомола. Тогда «Вечёрка», чтобы получать более оперативную информацию из многочисленных районов Москвы (их тогда было более трёх десятков), при поддержке парторганов стала создавать общественные корпункты. И кого же туда включить как не студента журфака. Я к этому поручению райкома партии стать «рабочим корреспондентом» (тогда внештатников так и называли, независимо от их должности и образования) отнёсся серьёзно и с надеждой.
Встретился с Соколовской, курировавшей в «Вечерней Москве» эти корпункты. Она сама предложила мне первую тему – рассказать о будущем Новом Арбате. Трасса уже была пробита. Крушители всего старого сломали Собачью площадку и другие милые старинные арбатские места. Будущий проспект представлял из себя пустынный плацдарм после массивных «боевых действий». Остатки домов уже увезли. Но ещё ничего не строили и даже котлованы не рыли. Вот и надо было красочно описать москвичам: ради чего затеяли эту грандиозную ломку, и что там строители коммунизма воздвигнут на века.
Мой опус опубликовали. Он был не маленьким. Я рассказал о будущих высотках, которых находчивые москвичи назовут потом «вставной челюстью Москвы». О новых магазинах и питейно-едальных заведениях, которых так не хватало многомиллионной столице. О том, по каким замечательным тротуарам будут прохаживаться москвичи и туристы… Мой репортаж по будущему Новому Арбату снабдили иллюстрацией архитектурного проекта.
Соколовской материал понравился. Она предложила мне написать о строителях. Кажется, тема была связана с контролем качества работы. И это задание я неплохо одолел. Однако, потеряв возможность устроиться в ТАСС, я не стал напрашиваться в «Вечёрку».
Одна из сотрудниц райкома партии, несмотря на объявленный мне выговор, предложила рекомендовать меня на вакантную должность зама главного редактора в каком-то подконтрольном ей журнале. Я благоразумно отказался. Я – замглавреда? Не смешно. Простые информации-то толком не научился писать. После двух тривиальных заметок в «Вечёрке» – и в замы?
Эта райкомовская дама, видимо, хорошо относилась ко мне, но я ранее об этом даже не догадывался, и вообще мы были мало знакомы. Может, она проявила заботу обо мне, правильно поняв, что Северина просто сводит со мной счёты? После моего отказа пойти в журнал, она дала мне телефон редактора общественно-политического отдела «Советского спорта». Я и спорт??? Но отдел-то – общественно-политический!
Встретились. Поговорили. Редактор отдела напомнил, что в этой газете печатался сам Евгений Евтушенко. Кажется, в семнадцатилетнем возрасте. С какими-то стишками «по случаю». И подписями к снимкам делал.
Редактор поручил мне подготовить материал о комсомольских организациях спортивных сборных команд СССР. Оказывается, и такие были.
Встретился я с прославленной фехтовальщицей на рапирах Галиной Гороховой. Жила она недалеко от Казанского вокзала, в более чем скромной комнате в прогнившем доме, стоявшем впритык к железной дороге. Примерно там, где сейчас возвышается мост Третьего транспортного кольца. Если бы не куча кубков и медалей, не поверил бы, что здесь живёт столь именитая спортсменка, многократная олимпийская чемпионка и чемпионка мира, комсорг команды фехтовальщиков: столь убогим выглядело её жильё.
С комсоргом гимнастов Валерием Кердемелиди встретился в спортивном зале ЦСКА. Призёр Олимпийских игр, чемпионатов мира и Европы продолжал тренировки и не мог уделить мне много времени.
Был я и в команде по настольному теннису, с кем-то ещё встречался. Но результат оказался нулевым. Трудно было из спортсменов выудить что-либо интересное для читателей. О внутренних проблемах, скандалах они не хотели говорить.
Вот такая, к примеру, в советское время случилась трагедия в гимнастической среде. Возникла ослепительная семейная пара – Михаил Воронин и Зинаида Дружинина. На загляденье! Оба именитые спортсмены, чемпионы мира и олимпийских игр. Миша – скала, супермен. Зина – самая красивая, самая женственная и притягательная среди гимнасток того времени. Хотя тогда блистали многие советские звёзды первой величины. Ах, как она подходила к снарядам! Изящные движения, необыкновенная манера держать тонкие длинные руки – это поражало.
Она жила в подмосковной Салтыковке. И однажды наши пути пересеклись. Когда электричка ещё стояла на Курском вокзале, Зина зашла в вагон и села напротив меня. Я, признаться, обомлел от такого совпадения. Подумал, не познакомиться ли, воспользовавшись случаем? Но побоялся обидеть «звезду» своей навязчивостью…
И вот это божественное создание погибло от алкоголя. С Ворониным они развелись. Зина лишилась сына и спорта. Утверждают, что когда во время московской Олимпиады 1980 года делали зачистку от пьяниц и прочего недостойного асоциального элемента, Зинаиду отправили за сто первый километр. Потом она работала… земледелом на Балашихинском литейно-механическом заводе. Это с её-то волшебными руками! А заводчанки даже не подозревали, что рядом с ними трудится олимпийская чемпионка…
Эта драматическая история, честно говоря, притянута к данному моему сюжету за уши. Она случилась через несколько лет после моей встречи с Валерием Кердемелиди и другими комсоргами. Но мало ли какие конфликты возникали внутри команды и в то время! Я уж не буду акцентировать внимание на допинге. Лично у меня нет сомнения, что его всегда принимали советские (и не только советские) спортсмены – ради «великих» достижений, громких побед и сиюминутной славы. Даже ценой собственного здоровья. На это работала целая индустрия. Этому способствовало государство, так как спорт в нашей стране всегда был и остаётся частью политики и пропаганды преимуществ нашего строя.
Однако тогда не было принято разглашать какие бы то ни было внутренние конфликты и проблемы. Меры принимались за кулисами. А отступления от правил честного спорта оставались тайнами за семью печатями. Выдать их было равносильно предательству Родины. Если только дело не доходило до уголовных наказаний, как, например, случилось с выдающимся футболистом Эдуардом Стрельцовым.
Да и как в «воспитательной работе» вычленить роль комсорга и всей временной комсомольской организации, которая функционирует только во время сборов, когда главные лица в команде – её начальник, тренеры и прочие обременённые административными обязанностями взрослые люди?! Ну, допустим, кто-то нарушил режим – выпил или вовремя не явился на тренировку. Пропесочили на собрании. И что? Рассказать о чём думал гимнаст N., когда ему «прочищали» мозги? Или о том, что он пообещал вести себя правильно? Ну, ещё политинформации проводили. Вот и всё «воспитание». Скучно. Как об этом напишешь?
Если бы такое задание я получил в нынешнее время, написал, что все эти комсомольские организации – туфта. Культурнее – фикция. Тогда и подумать о таком раскрытии темы я не мог. Писать надо было в соответствии с правилами социалистического реализма: или о хорошем, или о перевоспитании. В общем, не справился с заданием. И отпал я от «Советского спорта», где начинал Евгений Евтушенко. Даже не стал напрашиваться на другую тему. Просто растворился…
Зато несколько раз напечатался в газете «Гудок». В истории этой газеты были славные страницы. В первые советские годы там печатались такие популярные писатели, как И. Ильф, Е. Петров, М. Булгаков, М. Зощенко, В. Катаев, Ю. Олеша, К. Паустовский, Л. Славин, С. Смирнов. Пока не прикрыли эту вольницу.
Гудковский гонорар помог мне на какое-то время хоть как-то сводить концы с концами. Но в штат газеты не приглашали. Им требовались скорее железнодорожные специалисты, чем гуманитарии.
В Госкомитете по кинематографии по-прежнему кормили «завтраками»: «Штат ещё не утвердили. Звоните».
Из «Международной книги» – ни слуху, ни духу. Сам я не пытался выяснить обстановку. Обещали ведь: как только, так сразу… Такой серьёзной организации лучше не докучать. Там настырных не любят, там более ценят послушных. К тому же напрашиваться туда бедным, всеми брошенным родственником – заранее поставить крест на карьере в её недрах.
С деньгами было совсем плохо. Если не удавалось перезанять очередную десятку, то иногда на день у меня оставалось лишь… пять копеек. Как раз на билет в метро. В один конец. Чтобы добраться до места встречи с очередным кадровиком. На электричку я билет традиционно не покупал. А от Курского или Казанского вокзала шёл пешком – не барин.
Я потерял всякую надежду на журналистскую или иную близкую к этому работу. Решил устроиться… проводником на поезда дальнего сообщения.
Южные направления – все блатные. Проводники на этих рейсах нелегально подрабатывали, перевозя без оформления кавказские фрукты, украинские и молдавские продукты.
Мне захотелось попасть на поезда, идущие в Сибирь, а ещё лучше на Дальний Восток. За две недели рейса можно накопить много любопытных наблюдений, разное случается в пути, да и народ в дороге очень разговорчив. Потом две недели дома, и ты можешь заняться творчеством! Увы, обломилось.
Кадровик, просмотрев мою анкету, заявил: «Я не могу тебя взять – у тебя диплом техника. Запрещено дипломированных специалистов брать на простую должность. Да ещё не по профилю». Я не стал выяснять, было ли такое правило на самом деле. Возможно, и было: в советской стране ввели много чудны́х ограничений. К тому же, если кадровик не хочет внедрять чужого человека в свою среду, где все кормятся от рейсовиков, то найдёт другую причину для отказа. В «мире честных контрабандистов» не нужны чужие глаза и уши – я же студент журфака! Вдруг что-нибудь раскопаю и обнародую.
Неожиданная помощь пришла из моего Фрунзенского райкома комсомола. Зав школьным отделом Ира Дроздкова, зная, что я летом отработал в пионерлагере, спросила, соглашусь ли я стать пионервожатым в средней школе. Спрашивала не случайно: платили за такую хлопотную работу очень мало. И туда шли в основном девчонки. Те, что собирались поступать в педвуз или уже учились на вечернем отделении. Из вожатых в педагоги – прямой путь. Я согласился. Для моей будущей литературной деятельности (а я об этом не забывал) то, что надо! Вспомнил опыт Антона Макаренко, педагога и писателя.
Вакансии были в нескольких школах, но Ира предложила мне 124-ю. Ей директриса нравилась.
Трудовик, физик, классный руководитель…
Созвонившись, я поехал на Большую Бронную без промедления. Типичное серое кирпичное здание проекта 1930-х годов. Точь-в-точь как 439-я школа, где я учился. Но ту построили на окраине, практически на пустыре. А эту – в центре столицы. Никак эта стандартная серятина не вязалась с исторической частью города. Впрочем, исторического здесь сохранилось мало. Эклектика! Рядом: синагога и удушающая громадина Стройбанка; дореволюционный доходный дом, давший приют десяткам советских семей, ринувшихся из провинции в столицу, и бесхитростная современная многоэтажка с встроенной поликлиникой. А чуть далее, на углу двух Бронных, – стекляшка. Эту модерновую закусочную с журавлём перед входом облюбовали советские кинематографисты, и она стала натурой в каком-то художественном фильме. Позже её перестроили…
Директор Софья Абрамовна Филановская встретила меня приветливо, но, как показалось, с некоторым сомнением: мужчина, уже не юнец, член партии, и – вожатый? Тем не менее, согласие дала. Я тоже не был в восторге от предложенной должности. Но какой же голодный откажется от куска хлеба?
Однако когда я в следующий раз приехал с документами, собираясь сразу же приступить к воспитанию пионерчиков, меня ждал сюрприз. «Я тут подумала, – сказала Софья Абрамовна, – чего вам, человеку с жизненным опытом, и – вожатым?» Я похолодел: отказывает? «У нас, – продолжала директор, – уволился учитель труда. У вас же диплом техника. Согласитесь вести уроки?» Неожиданное предложение! Я согласился. А что – я же технарь.
В то время советское руководство, обеспокоенное, непопулярностью рабочих профессий, решило прививать любовь к физическому труду со школьной скамьи. В средних школах ввели профориентацию. 124-я стала базой по электротехнике. Специалисты из каких-то серьёзных предприятий вели занятия в старших классах – с девятого по одиннадцатый. По особой программе. А в средних классах были уроки труда по металлу и электромонтажу, по дереву и по рукоделию. Столярным делом занимались только мальчики. Рукоделием, естественно, только девочки. А вот у меня – и те, и другие.
В моей мастерской были не только верстаки с тисками, но также токарные и сверлильные станки. Тогда предприятия по заданию партии списывали и дарили школам старое оборудование, на котором, тем не менее, ещё можно было обрабатывать металл. Так что я обучал детишек тому, что я сам умел, – пользоваться напильником, сверлить в них отверстия и вытачивать красивые детали.
Операции требовали чёткого соблюдения правил безопасности. Я помнил про свой оставленный на станке ноготь, про случай с работницей на заводе «Фрезер», у которой коса намоталась на вращающуюся деталь станка, и женщину скальпировало… Но судьба милостива была по отношению к моим ученикам, зато учителя за что-то наказала… Расскажу чуть позже.
У меня часто возникал недоумённый вопрос: а нужно ли вот этой девочке, которая занимается в музыкальной школе, учиться правильно держать напильник? И, глядя, скажем, на сына главного режиссёра Театра на Малой Бронной Андрея Гончарова, я тоже невольно задумывался: зачем ему портить нежные ручки, приученные держать смычок? Мне было жаль мальчика.
Впрочем, из мальчика вырастит мужчина, а мужик в доме должен уметь хотя бы гвоздь забить. Ещё лучше, если он справится с элементарными проблемами в электропроводке. Этому я тоже учил.
Помимо обработки металлов, были у меня электромонтажные уроки. Однако, признаюсь, электротехнику я знал слабо. В техникуме её не любил, да и была она у нас на периферии учебного курса. И никаких практических знаний: как грамотно и надёжно крепить розетки, изоляторы, как соединять параллельные и последовательные цепи, я осваивал вместе с учениками. Перед каждой новой темой тренировался, чтобы на уроке выглядеть настоящим спецом.
Уроки мои были не только теоретическими, но и практическими, полезными. Так, я придумал конструкцию простейшего бра, которое можно было изготовить в условиях школьной мастерской. Заготовки я сам покупал в «Детском мире». Сейчас, когда в Москве (да и во всех российских городах) – огромное количество магазинов со стройматериалами, колоссальные по площади специализированные рынки, где можно купить всё для ремонта квартир и дач (и даже для строительства), трудно представить, что тогда нигде нельзя было легально приобрести кусок фанеры или жести, доски, пластик… Это всё распределялось лишь госпредприятиям. И только «Детский мир» торговал отходами производства, и там можно было что-то выбрать. В специальном отделе магазина отоваривалось мужское население всех возрастов, пытавшееся что-то смастерить своими руками.
Так что мои ученики не только получали отметки, но и приносили домой эти простейшие предметы. У нас на даче до сих пор сохранилось такое бра, которое я сделал в качестве наглядного пособия и образца для изготовления.
На уроки труда ко мне никто из коллег не приходил. А вот на физику однажды пришла завуч Валерия Ивановна Петина. В принципе она или директор обязаны были контролировать подчинённых. Как при этом себя чувствовали учителя, не знаю. Но полагаю, что не совсем комфортно. Одно дело, когда ты полный хозяин и учишь бестолковых детишек, а другое – когда должен показать начальству, что ты владеешь и темой, и вниманием учеников.
Однажды я сам напросился на урок к нашему прекрасному педагогу Ольге Александровне Ланской, которая в соответствии со своей знаменитой фамилией, преподавала литературу и русский язык. Уроки её нравились старшеклассникам. Её метод изучал и пропагандировал городской отдел народного образования. Даже телевидение приезжало снимать, сделали какой-то познавательный сюжет.
Я объяснил Ольге Александровне, что хочу поучиться у неё. Она дала согласие на моё присутствие. Не могу сказать, что я был в диком восторге от данного занятия. Урок – это ведь как выступление артиста или лектора, бывают не совсем удачные дни. Или физическое состояние не то, или вдохновение покинуло, или тема не затронула душу. И в тот день не было ожидаемого мною блеска – шло рутинное занятие на закрепление пройденного материала. Впрочем, Ольга Александровна сама об этом предупреждала. И, видимо, она хотела, чтобы я пришёл к ней на более выигрышную тему. Но я сказал, что мне главное поучиться методике.