Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Карьеризм осуждали, но без комсомола карьеру не сделаешь

Особо контролируемая мною, как инструктором, задача – в каждой первичной организации нужно было заранее, ещё до отчётно-выборного собрания, определиться с будущим секретарём комитета комсомола. Это не так просто, как покажется на первый взгляд: даже ради будущей карьеры не всякий юноша (или тем более девушка) стремился выбиться в комсомольские лидеры. Роль официального молодёжного руководителя не была престижной. По двум причинам. Во-первых, отношение к комсомолу в целом было прохладно-равнодушное. Павки Корчагины и прочие юноши с горящим взором, коими изображали молодых революционеров мастера соцреализма, остались в боевом прошлом, скорее даже – в пропагандистском прошлом. Во-вторых, эту общественную нагрузку надо было исполнять, как говорится, не отходя от станка или от кульмана. О чём я уже красочно поведал. Так что желания избираться не было, а тем более оставаться на очередной срок.

Только пять – семь предприятий и вузов в нашем районе имели освобождённых секретарей, то есть централизованно получавших зарплату от комсомола. Такие штатные единицы появлялись, когда в организации числилось более четырёхсот членов ВЛКСМ. Часть комсомольских секретарей освобождались от профессиональных обязанностей за счёт «внутренних ресурсов». То есть человек формально получал зарплату, например, как инженер, как специалист по соцсоревнованию, как инструктор по физкультуре, а фактически занимался только комсомольской организаторской работой. И таких липовых спецов было по стране тысячи и тысячи!

При этом райкомам комсомола и парткомам хотелось иметь во главе комсомольских организаций самых авторитетных, самых деловых, но такие люди, как правило, связывали своё будущее с профессиональным ростом и не желали уходить в политику. Приходилось уговаривать. А парторганизация, исчерпав все доводы, нередко просто приказывала. Возникали конфликты. Ведь если не согласишься – могут потом не принять в партию, а без членства в КПСС хорошую карьеру не сделаешь. Нередко просто давали указание молодым партийцам возглавить комсомольскую организацию. Чтобы увильнуть, без риска получить наказание, нужны были очень весомые факты… И я всегда был как бы между двух огней: и секретаря надо подыскать сто́ящего, и не обидеть хорошего человека, решить проблему без насилия.

По сути, комсомольского вожака выбирали не комсомольцы, а заводское партбюро и райком комсомола. И это «продуманное решение» выносилось затем на отчётно-выборное собрание. Все заранее знали, кого уже подобрали. Бунтовали против такого метода? Единичные противостояния возникали. Когда навязывали уж слишком одиозную, непопулярную фигуру. И то при условии, что была подходящая альтернатива: и не дурак, и согласен надеть этот хомут. А так в большинстве случаев было наплевать, будет ими руководить Владимир Петров или Пётр Владимиров.

И уж совершенно невозможно было представить, чтобы кто-то встал и при всех сказал: «Я хочу быть секретарём комитета!» Это в какой-нибудь «прогнившей» Америке студент мог выдвинуть себя в президенты молодёжной организации. А у нас за такое самовыдвижение, за такой «карьеризм» не то, что не избрали бы, ещё и из комсомола выперли с позором.

Карьеризм считался одним из самых больших пороков, признаком буржуазности и никак не укладывался в коммунистическую мораль. Хотя – вот парадокс! – само вступление в комсомол и партию, работа в комсомольских и партийных органах были непременным условиям карьерного роста! Да и в заявлениях о приёме писали: «Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма». В «первых»! Не во вторых, не за чьими-то спинами, и, тем более, не в последних!

Но «первые» должны быть самыми сознательными и самыми жертвенными («прежде думай о родине, а потом о себе»!).

Урок сознательности и самопожертвования я получил в первый же месяц работы в райкоме. Мне нужно было сдавать вступительные экзамены на журфак МГУ. Пришёл к секретарю райкома договариваться. Я же предупреждал его при приёме меня на работу, а он обещал отпустить, как положено по закону. «А когда у тебя первый экзамен?» – «Через три дня». – «Тогда и отпустим». – «Но мне же надо готовиться». – «Комсомолец всегда должен быть готов к испытаниям!» Вот так я и поступал в МГУ – утром на экзамен, потом в райком. Вот так держал своё слово комсомольский начальник. Моё «красное колесо» закрутилось…

Однако была не только шаблонная обязаловка, но и светлая сторона той райкомовской работы. Молодость брала своё! Часто вопреки стандартам. Мне повезло с непосредственным начальником. Галя Воскресенская, строгая и требовательная, не была «сухарём», человеком-протоколом. Да и коллективчик подобрался добропорядочный и лёгкий на подъём. Нам, молодым, активным, энергичным, ещё не успевшим заплыть бюрократическим жирком, ничто человеческое было не чуждо. Чуть ли ни каждый выходной (а выходным был тогда только один день – воскресенье) мы отправлялись в поход – пеший ли, на байдарке, на лыжах… И, что удивительно, не было ни одной коллективной попойки. В Москве. В загородных вояжах – да, непременно. Как же без горячительного? Но всегда в меру, культурненько. Чаще нас согревал другой напиток:

В эти загородные поездки Галя приглашала девушек и парней со стороны. Я не знаю, где она их находила. Но почему-то все – образованные и хорошо воспитанные.

Отдельно мне запомнилось наше чисто мужское байдарочное плавание по Москве-реке. По двум причинам. Во-первых, нам, трём парням, было так хорошо под жарким летним солнцем, что мы решили… прогулять! Просто остались ещё на одну ночёвку. Представляете: сразу три сотрудника райкома не вышли на работу! И никого не предупредили! А как предупредить, если вдали от цивилизации?! И где мы – никому не известно. В общем, нам залепили по выговорешнику. По настоянию инструктора горкома комсомола Ларисы Суриной, которая, на нашу беду, в тот злополучный понедельник вдруг вздумала провести незапланированную встречу с нашим райкомом. Проинструктировала…

А вторая причина особой памяти о том плавании – секретность спецтерритории. Нас всё время гоняли с берегов Москва-реки. Чуть подольше задержимся на песочке – покупаться, позагорать приготовить обед, откуда-то, как из-под земли возникает аккуратный, вежливый человек в штатском: кто мы и зачем остановились тут, надолго ли? Странно – пустынный берег, насколько хватает глаз – ни одного строения, даже забора с колючей проволокой нет, и никаких предупредительных знаков…

Дело в том, что на противоположном берегу реки – сплошь правительственные дачи. Все эти Горки, Барвихи и пр. И чем ближе к Москве, тем всё жёстче контроль за нами. А когда уже пешком, с рюкзаками шли к станции Усово, то нам казалось, что чуть ли не из-за каждого куста за нами наблюдают внимательные глаза «майора Пронина». Или сержанта. Противно было чувствовать эту враждебность в родном Подмосковье. Сейчас, в двадцать первом веке, подозрительность и враждебность в этих элитных местах по отношению к «чужакам» стали гипертрофированными.

Было у меня ещё одно параллельное с сухими функционерскими обязанностями событие. В Стране Советов было принято дружить. Трудовые коллективы, населённые пункты, целые области – друг с другом. Дружба подразумевала и соревнование в достижении наилучших показателей. И хотя все понимали, что невозможно объективно сравнить один город с другим, даже если численность их жителей сопоставима, тем не менее как-то умудрялись выявить победителя. До сих пор традиция подобной дружбы ещё кое-где жива, и мы слышим, что такой-то город побратим с другим – в нашей стране или даже за рубежом.

Наш район дружил-соревновался с Нарвским районом Ленинграда, тоже очень индустриальным. Достаточно назвать такие гиганты, как Кировский завод (исторически правильнее его надо бы называть Путиловским, по фамилии его создателя) и «Светлана». Что выпускал Кировский – всем было известно: трактора и танки. По причине крупных размеров готовой продукции, скрыть это было невозможно при всей секретности. Что изготавливали на предприятии с ласковым женским именем, известно не было и знать никому не полагалось. Созданное ещё в конце девятнадцатого века предприятие выпускало электролампы. Отсюда и название появилось: «СВЕТовые ЛАмпы НАкаливания». Потом здесь стали изготавливать электронику, а такое производство было повсеместно в нашей стране засекречено. Тем более что основным потребителем был ВПК.

Надо было как-то поддерживать контакты с дружеским районом, обмениваться делегациями, опытом. И вот такой «делегацией» нежданно-негаданно оказался я. В единственном числе.

Возможность для такой поездки возникла по весьма прозаической причине. В то время Никита Хрущёв стал сильно сокращать армию (кстати, это тоже сказалось на падении его авторитета). Офицеров, не дослужившихся до пенсии, куда-то надо было пристраивать. Один из них оказался в нашем райкоме. Он только начал работать, а у него пропадал проездной, по которому офицер мог бесплатно проехать один раз в год в любой конец страны. Чтобы не пропадала привилегия, решили её использовать в благих коллективных целях. Честь представлять наш район выпала на мою долю. И хотя на документе стояла другая фамилия – Некрасов, тем не менее билет я оформил, поскольку тогда проезд был не именным и паспорт не требовался.

В Ленинграде меня разместили в какой-то маленькой комнатушке, которая, вероятно, была предназначена для размещения гостей невысокого ранга. Окна выходили прямо на Нарвские ворота.

Ко мне прикрепили третьего секретаря райкома (нештатного) – красивую девушку Терезу, активистку из объединения «Светлана». Зная, что завод этот закрытый, я не расспрашивал её, кто она по профессии, чем занималась до перехода в комитет комсомола. Она провела меня по центру Ленинграда. В сравнении с Москвой он показался мне мрачным: и света на улицах мало, и людей, и здания в основном серые, и февральская погода была промозглой, и горожане какие-то потухшие. Да и мой гид, при всей её корректности, была не улыбчивой.

Один раз она как-то оживилась, когда привела меня к достопримечательности Невского проспекта – «Лягушатнику». Мы спустились в полуподвал, а там кафе-мороженое, отделанное в зелёные цвета. За этот необычный интерьер ленинградцы и назвали безымянное кафе «Лягушатником». И мороженое было вкусным, и обстановка располагала к расслабленности. Здесь я впервые услышал смех горожан, в основном, конечно, юных. И было в этом скромном помещении уютно и празднично…

В последующие ленинградские вояжи я вновь старался попасть в «Лягушатник», но то ли из-за появления многих других кафешек, то ли новые хозяева превратили его в обычное точку быстрого питания, никакого романтического настроения эти посещения уже не вызывали… А может, это романтическое ощущение в 1960 году проявилось просто из-за контраста с окружающей послеблокадной обстановкой? «Лягушатник» был редкостным светлым пятном на фоне тусклой жизни вообще и примитивной государственной сферы обслуживания в частности.

Работа в райкоме, пусть даже в комсомольском, при всём скепсисе в отношении к самому комсомолу, многие считали большой удачей для карьеры, надёжной ступенькой для служебного роста. Если ты избирал стезю административного роста, а не творческого.

Из комсомольского уходили в партийный райком, или из районного уровня на городской, или в исполком местного Совета, или на административные должности государственных структур и предприятий… А это, считай, ты уже в элитной обойме навсегда. Если не проштрафишься, будешь себя вести правильно, в соответствии с линией партии.

Так, наш первый секретарь райкома, выпускник МАМИ (Московского автомеханического института) Александр Борзунов стал заместителем министра автомобильной промышленности! Второй секретарь Анатолий Орас – работником райкома партии. Галю Воскресенскую пригласили в горком комсомола, потом она возглавила Московский комитет защиты мира. Завотделом Некрасов, тот самый бывший военнослужащий, устроился руководителем отдела кадров на «почтовом ящике»…

Пришли в райком новые люди, и их тоже впоследствии пристроила система. Три наших секретаря стали секретарями Московского горкома партии! Причём движение было цепочкой – один повысился и потащил за собой друзей. Двое из них – Леонид Матвеев и Валерий Жаров, выдвиженцы из МВТУ. Позже, при Горбачёве они отличились, когда на пленуме горкома полоскали своего нового шефа – Бориса Ельцина, который захотел реконструировать закостеневшую партию.

Ещё один – Юра Прокофьев стал секретарём Бауманского райкома партии и на этом посту на всю страну отметился, когда чуть ли не под руки поддерживал больного, уже почти бессильного генсека КПСС Черненко, попытавшегося позировать в момент опускания бюллетеня на каких-то выборах. За эту поддержку или за какие иные заслуги Юрий даже стал первым секретарём МГК КПСС и последним на этом посту в советской истории этой партии. Позже мы с ним вместе депутатствовали в Моссовете. Точнее, врозь – в разных фракциях. Хотя на момент избрания в наших карманах лежали членские билеты одной партии. Но он возглавил группу депутатов-коммунистов, а я вошёл во фракцию «Демократическая Россия».

А наш райкомовский секретарь Женя Аверин вдруг стал сначала замом главного редактора, потом и главредом «Московского комсомольца». Позже он возглавлял «Книжное обозрение».

Рассасывались по разным структурам. Партия продвигала свои проверенные кадры. Пестовала себе замену с «младых ногтей»…

Случалась и карьера с минусом. Инструктор, который при мне курировал комсомольские организации торговли, так привык получать от подопечных «подарки», что получил срок за взятку…

Я вовремя понял: функционерская работа меня затягивает в бюрократическое болото, насыщает мою речь жуткой, далёкой от писательской стези, лексикой. И всё это отдаляло меня от моей главной цели – литераторства. Твёрдо решил оттуда выбираться.

Тогда была популярной фотография эпохи Гражданской войны: деревенская изба с заколоченной досками дверью и надписью «Райком закрыт. Все ушли на фронт». А в мирное время шестидесятых годов райком недопустимо было закрыть, к тому же эта важная ступенька в карьерной лестнице не пустовала. Однако это почти, как в КГБ, – если попал в эту политическую функционерскую среду, выбраться оттуда по своей воле не просто, особенно, если себя неплохо зарекомендовал и попал в перспективные. Могли даже помешать выбрать свой, независимый трудовой путь.

На строительстве Большой Москвы

«Я бы строить дом пошёл,

пусть меня научат».

Для ухода из райкома я выбрал беспроигрышный, благородный вариант. В то время началось строительство Большой Москвы (теперь снова об этом говорят!!!). Столица бурно застраивалась и расширялась. Благодаря Хрущёву началось крупномасштабное жилищное строительство, в том числе на прирезанных у области территориях, возводились новые производственные корпуса, в основном для ВПК и объекты соцкультбыта. Рабочих не хватало, москвичи не очень охотно шли на грязную работу – копаться в глине на «нуле», в растворах, красках, быть вечно вымазанным и пропахшим… Власть была вынуждена разрешить привлечение на стройки иногородних по определённому лимиту – с правом дальнейшей прописки и получения жилья.

Комсомол должен был не отставать от требований жизни и партии – объявил набор рабочих на строительство Большой Москвы по комсомольским путёвкам. Что давали такие путёвки? Возможность улучшить свои жилищные условия. Правда, это было весьма туманное ожидание – десять лет! Реально было только одно «преимущество» – беспрепятственное увольнение с предыдущего места работы. Другие привилегии мне не известны. Этой привилегией я и воспользовался. Секретарь райкома Валера Жаров меня отговаривал, намекал на повышение, но я упёрся, обещая уйти во главе сагитированной мною группы будущих строителей.

Я ходил по своим подопечным комсомольским организациям, говорил о новой инициативе комсомола, о наборе добровольцев. Но кому была охота уходить с насиженного заводского места на непрестижную строительную работу? Однако, как ни странно, такие находились. Скорее всего, у них что-то не сложилось на предприятии. А может, всё-таки надеялись на получение нового жилья.

Перед тем, как покинуть райком, я решил воспользоваться привилегией функционера и взял путёвку в дом отдыха ЦК ВЛКСМ. Он располагался на высоком коренном берегу Москва-реки, в нескольких километрах вниз от Звенигорода. В этом заведении санаторного типа поправляли здоровье комсомольские функционеры и просто активисты со всего Союза. В нашей комнате, например, были парни из Волгограда, Саратова, Челябинской области… Мы жили в отдельном небольшом деревянном доме. Функционеры более высокого ранга занимали номера в главном корпусе – трёхэтажном здании. Впервые в жизни я питался пять раз в день: перед сном давали кефир.

Отдых был активный. Днём – лыжные прогулки по шикарным окрестностям. Прямо от ворот можно было по крутому спуску съехать на реку. Да и окружающий лес привлекал своей нетронутостью, огромными деревьями.

По вечерам – танцы. Коллективные рассказы историй и анекдотов, чаще всего с особым «смыслом». Там, именно там я услышал ответ на вопрос «Что такое сарделька?»: «Это – сосиска в возбуждённом состоянии».

Были шутки и розыгрыши. По местному радио вдруг голосом Левитана передали сообщение ТАСС, что впервые в мире в космос отправлен корабль с человеком на борту. Голос был настолько похож, а текст был так убедителен, а мы, после запуска спутника, так верили в неизбежный успех нашей науки и техники, что восприняли это за правду, орали и прыгали от восторга… И разочаровались. До полёта Гагарина ещё оставалось четырнадцать месяцев.

Все активно, я бы даже сказал надрывно, веселились ещё и потому, что пили безбожно. В доме отдыха спиртное, естественно, не продавали. До Звенигорода далековато. Запасались в соседних деревнях. Каждый день приносили сумками. Серьёзные вроде бы люди – секретари обкомов и горкомов комсомола, почувствовав себя «на свободе», без контроля со стороны комсомольской паствы и партийного начальства, отрывались по полной программе.

Но это ещё не главное грехопадение.

Третий этаж главного корпуса пустовал – в ожидании иностранцев, которые учились в советских вузах, где вот-вот должны были начаться каникулы. Комнаты не запирались, и они стали прибежищем для спаривания самых «передовых строителей коммунизма». Такого откровенного, необузданного сексуального удовлетворения мне не приходилось наблюдать. Я в своей юной жизни уже успел побывать в доме отдыха. Но тот принадлежал профсоюзу, там отдыхали труженики предприятий. Возможно, и там, вдали от семей, трудовых коллективов и парторганизаций что-то происходило ЭТАКОЕ, но незаметно. А здесь – как с цепи сорвались. И ничего и никого не стеснялись.

Я не знаю, как бывало в этом ДО ЦК ВЛКСМ ранее, но тут руководство было озадачено, тем более в преддверии приезда иностранцев. Однако ничего поделать с функционерами не могли. Профилактические беседы не повлияли.

Кто-то пустил слух, что в кефир, которым потчевали на ночь, добавляют средство для полового бессилия. Многие отказались его пить. И мы, те, кто не был излишне озабочен сексуальными подвигами, выпивали по несколько стаканов за раз. Кефир был вкуснейшим, цековским! И на дармовщинку!

Когда третий этаж был заполнен студентами из стран почти со всего мира (учились, разумеется, те, кто разделял коммунистическую идеологию и кто потом у себя на родине становился партийным деятелем), массовый секс принял иную форму. За неимением пустых «номеров» оргии, не стесняясь, устраивали в своих комнатах коллективно. Уже никому не мешало, что парочки располагались на соседних койках!

Если бы эту картинку заснять скрытой камерой и пустить в массы, то как бы рядовые комсомольцы, а тем более не комсомольцы, стали воспринимать призывы молодёжных лидеров к укреплению морального облика, к верности идеалам коммунизма???

Перед тем, как уйти из райкома на стройку, я решал непростую задачку: какую строительную профессию выбрать мне, дипломированному специалисту? Конечно, ту, что связана с техникой. Стать бульдозеристом? Экскаваторщиком? Автокрановщиком? Слишком грязная работа. Но главное – нужно было учиться около года. Мне не хотелось терять столько времени. Я же знал, что на стройку иду временно, ненадолго. Поэтому выбрал четырёхмесячные курсы машинистов башенного крана. Да и работа почище. Электромоторы – это не коптящие советские двигатели внутреннего сгорания. И внешней грязи вокруг поменьше – не в котловане или в растворе ковыряться.

Среди однокурсников превалировали горластые и мордастые парни и девки, но была и исключительная особа – милая, тонкая, интеллигентная девушка Юля из Сокольников. Как же её занесло в такую среду? Несчастье. Училась на балерину, но однажды провалилась на сцене в люк. Перелом ноги – конец карьере. Что делать? Для работы крановщицей хромота – не помеха. Зарплата по советским меркам вполне приличная, и работа вполне доступная для хрупкой девушки. Мы подружились, но как она потом работала, не знаю, никаких контактов после курсов не возникло.

На практику я попал к крановщику, который был, хотя и опытным, но ленивым и пьющим. С ним ничего не могли поделать. Во-первых, крановщиков не хватало, а во-вторых… «Да как же его уволишь?» – прореагировал мастер на мой вопрос, естественно возникший после двух-трёх дней моей стажировки. – У него жена – депутат Моссовета!» Вот, оказывается, в чём была польза депутатства!

Не более часа крановщик знакомил меня с рычагами и контроллерами, показал, что надо нажимать, чтобы кран ездил по рельсам в ту или иную сторону, чтобы поворачивалась стрела, как делать майна и вира. Этот трубчатый кран МБТК-80 был тогда новинкой на стройках, и нас на курсах познакомить с его устройством не успели. И, тем не менее, урок наставника был предельно коротким. Уже часа через два он заявил мне категорически: «Ну, ты уже тут всё освоил. Дерзай, студент! Я пойду чайку попью». И ушёл на весь день «пить чай».