Моя Атлантида. Избранное

Кто дремал под волчьей шкурой,
Кто свой меч острил с надеждой,
Кто молился, как язычник,
На червлёный тусклый щит.

Плач Ярославны

На Дунае голос Ярославны,
Что зегзица, кычет поутру.
От стены Путивля красноглавой
Он летит и плачет на ветру:

«Полечу кукушкой утром рано
И рукав бебряный омочу
Я в Каяле. Им я князю раны
На могучем теле залечу».

Лишь рассвет в степи откроет дали,
И заря в Путивле потечёт,
Плачет Ярославна на забрале,
И слеза красу её сечёт:

«Что ты, ветер, хиновские стрелы
Мечешь всё на русские полки?
Что не мчишь их дальше, за пределы
Смертоносной, гибельной реки?

Разве тебе плохо в поднебесье
С облаками рядышком летать
Иль над синим морем реять песней,
Корабли беззлобно колыхать?

Что ж сорвал ты Игоревы стяги,
Стрелами пронзил его щиты?
Разве князь мой не испил отваги,
Разве кровь в степи не видишь ты?»

Лишь заря покажется в тумане
И в Путивле скрипнет створ ворот,
Плачет Ярославна. Утром рано
На забрале горько слезы льёт:

«О Славутич-Днепр, ты наш могучий,
Каменные горы ты пробил,
Святослава уносил за кручи,
Что полки Кобякова побил.

Прилелей же, господин, милого,
Защити его в земле чужой,
Чтобы князя я смогла живого
Увидать. И не скорбеть душой».

И опять в Путивле, на забрале,
Лишь заря засветится в бору
И прольётся на степные дали,
Ярославна плачет поутру:

«Светлое, тресветлое ты, солнце,
Всем с тобою красно и тепло.
Что же осушило ты колодцы,
Войско князя жаром обожгло?

И зачем в степи безводной луки
Жаждою скрутило, а колчан
Горем переполнило? Что ж муки
Ты не шлёшь на грозных половчан?»

«Не смутит печаль времён…»

Не смутит печаль времён,
И средь новых поколений
Снежных вихрей перезвон,
Голоса родных селений

Слышу в звуках февраля.
Солнце красное зегзицей
Вдаль летит. Видна земля,
И курган как бы дымится.

Что он думает, о чём?
О какой-то древней тризне,
Кто зарублен был мечом,
Кто был смел, удачлив в жизни?

Заметает вьюга след,
Не видать живых и мёртвых.
И летит сквозь сотни лет