Быть может, он так вскипячён,
Что не всего ему хватает,
И потому детей пытает?
Блеснул сознанья огонёк
В столь крохотной головке,
Взгляд осторожный недалёк,
И силится понять уловки
Невиданного мира.
Мрак, суета, то резкий свет —
Тут не божественная лира,
А хаоса невнятный бред,
Разгар чумного пира.
Во мраке сём глаза таращит,
И мысли бродят наугад:
Куда попал, и что всё значит,
Быть может, это сущий ад?
Чертей торжественный парад,
А он – объект для издевательств.
Как душно, дымно, тяжело
От этих жутких надругательств.
Обиды много намело
Лицо врачебных обязательств,
И он давай сильней кричать
Беспомощно на помощь звать.
И тут его взялись мотать,
Смирительной рубашкой пеленать,
И кляпом рот заткнули,
Как буйному больному дав
Эрзац резиновой пилюли.
«Теперь понятно, дело в чём,
Попал я в сумасшедший дом.
Вернусь назад, не буду просыпаться», —
Уснул невесело на том.
Проснулся он при свете дня,
Обрадовался было
И, вновь свободным себя мня,
Он улыбнулся свету мило,
В нём всё приветственно ожило.
Как захотелось сладко потянуться
И широко свободою вздохнуть,
Но вот беда – членики не гнуться,
И полной грудью не вдохнуть.
Резина намозолила язык
И не даёт произнести ни звука,
Лишь слышен трогательный мык,
Ну, что за пытошная мука.
Глупа врачебная наука.
Ну, кто же спит во рту с резиной
Со вкусом грязного бензина,
Связав себе потуже руки,