Под созвездием Большого Пса. Полукровка

Палкан наконец обрёл вожделенную свободу – свобода тут же вскружила ему голову, и он, не успев даже секунду взвесить свои планы, с места рванул за шустрой Кнопкой. А ведь сначала он что подумал: «Раз надели ошейник с поводком и запретили его снимать, значит, теперь так всегда и будет».

Но, к счастью для маленького сорванца, всё оказалось совершенно не так. Оказалось, что поводок – это не навсегда, это только чтобы дойти до места, это совсем не страшно, и Палкан решил не бояться поводков больше никогда, не то что час тому назад. Он так возненавидел ошейник и пресловутый поводок, что задумал раскрошить его на кусочки, как только подвернётся случай. Надо признаться, он точно смог бы. Зубы у него были необычные для пса, истинно волчьи, и клыки слегка кривились внутрь пасти – страшный инструмент для крошения поводков.

Деды, не обращая внимания на шкодливых собак, обнялись, похлопав друг дружку по плечам, и вошли в дом. Палкан к тому времени уже десятый круг нарезал вокруг углов дома за Кнопкиным хвостом. И было похоже, что такая забава его вполне устраивала.

В деревнях издавна встречали гостя за накрытым столом, провожали в дальнюю дорогу так же. Не стал исключением и этот день. Оба они прошли в дом, привычно уселись за стол, за которым уже много раз сидели вдвоём, предаваясь своим воспоминаниям. Только сегодня день был особенный, не было у них ещё таких дней. Друзья готовились расстаться навсегда. Как ни странно это может показаться, прощались они впервые. Нет, конечно же, расставания случались, чего только в жизни не бывает, тем более за столько долгих лет, но эти расставания были, так сказать, «До встречи!», а нынче – не то. В этот раз они прощались навсегда! Сколько кому годков Господь отпустил, неизвестно.

– Садись, Стёпа, рассказывай, что взбрело в голову твою безрассудную? – сказал Дмитрий Михайлович и подозвал внучку: – Нина, подай к столу, чего там у тебя наготовлено? А то у нас разговор не получится.

Нина, внучка Деда Серикова, молодая женщина менее тридцати лет, жила с семьёй в райцентре, а сейчас гостила в доме третий день, помогала хозяйке Лиде шпаровать уличные стены перед побелкой и уже собиралась утром на автобус, как дед остановил её и попросил приготовить угощение к встрече старого друга.

– Дед, давай?ка я накрою на стол, а потом вы уж сами похозяйничайте, ладно, а я домой поеду, мне к завтрашнему дню детей в садик собрать надо, да к маме зайти, яиц вот ей набрала, сметаны, творогу свежего Лида передала.

– Ладно, Нина, передай Дарье моей разлюбезной, чтобы в воскресенье в церкви свечку за здравие Степана поставила, дальний путь ему предстоит, да и сама попрощайся. Вот видишь, собрался человек на старости в края родные.

Нина, стойкая женщина, работала нянечкой в детском садике, а это значит, что нервы закалки неимоверной, от такой неожиданности присела на стул и, открыв рот, посмотрела на дядю Степана:

– Вы что, и взаправду, дядь Стёп? Это же надо!

Степан покосился на Нину, посмотрел ей в глаза виноватым взглядом и вместо ответа лишь кивнул.

– Прощай тогда, дядь Стёп! – удивлённым взглядом буравила Нина Степана, до конца не понимая, что происходит, и уже чисто машинально говорила привычные для такого случая слова: – Счастливой дороги вам, дядь Стёп! – Совсем растерявшись и не зная, что ещё сказать, Нина затихающим голосом спросила: – А маме что передать?

Дарья Дмитриевна, мать Нины и дочь Дмитрия Серикова, вместе с мужем жила там же в райцентре в своём домишке на одном общем дворе с семьёй младшего сына. Дарья была почти ровесница Степана. Их детство, вся дальнейшая жизнь протекала, как говорится, бок о бок, в одних и тех же местах, при одних и тех же событиях, в общем, родственные души, и относились они друг к другу так же, как близкие родственники и самые верные друзья.

Степану стало совсем не по себе. Ничего особенного он не совершил, просто собрался уехать в родные места, на Алтай, и проковылять остаток своей жизни там. Но чувствовал себя Степан как нашкодивший кот, стащивший у хозяина из?под носа увесистый кусок мяса.

– Скажи ей, доченька, что кланяюсь низко. Скажи, чтоб простила за всё, если чего не так, многозначительно протянул Степан, по?видимому, припомнив при этом всё, что было раньше. Картина почти всей жизни пролетела за очень короткое время, одним кадром, одним мгновением, однако при этом максимально полно и ясно. Сбивчиво и невпопад проговорил Степан. Слёзы блеснули на его глазах, подступил предательский ком к горлу. Его рука, не спросив разрешения у своего хозяина, полезла в карман, достала носовой платок, зажала им собственный нос и заставила его громко высморкаться. Больше Степан ничего не произнёс, а Нина засуетилась и почти бегом выскочила из дома, так и не осознав до конца произошедшего.

В напряжённой обстановке, как и в боевой, для разрядки иногда хватает одной фразы. И Дед Сериков строго скомандовал своему старому товарищу: – Кончай нюни распускать, старый хрыч! – И добавил, уже спокойным отеческим тоном:

– Давай?ка мы с тобой к угощению причинимся, Стёпа! Скажу по правде, и меня тянет с тобой в родные Дубравы. Душа заныла, хоть плачь. Ну да ладно, пусть сбудется всё, что ты себе наметил. Не забывай нас, откланяйся местам родным и от меня тоже. Небось, доведётся и на… её могиле побываешь?

Не договорил Сериков, не смог имени им известного произнести, и к его горлу подкатил тот же ком, не дав его назвать. Трагически погибшая в Гражданскую его первая жена, единственный человек, чьё имя для него было и осталось святым. С болью утраты жил Сериков Дмитрий Михайлович уже который десяток лет, с восемнадцатого года. С той самой ночи, когда случайная пуля колчаковского бойца сразила её насмерть.

– Да что теперь об этом вспоминать, Стёпа, поклонись, да и только.

Два старых друга мирно сидели, разговаривали, вспоминали всё, что было меж ними за долгие, долгие годы. На короткое время улетучились все горести тяжёлого прошлого: голод, войны, утраты близких, подлые предательства и вся подобная чушь. Осталась только счастливая прожитая жизнь одна на двоих. Семь с хвостиком десятков лет, почти век – Вечность! На второй или на пятый план отошло то, что сегодняшний день прощальный, что, расставшись через час или два, они никогда больше не встретятся. И только Степан ни на секунду не забывал о намеченном на сегодня важном разговоре с Дедом Сериковым. Это единственное, что свербело душу, не давая полностью расслабиться, предаваясь приятным воспоминаниям.

5

Палкану не впервой бывать на этом подворье. Здесь он свой, мало того, своя

миска с кашей и костями стоит на своём, известном ему месте. Только не до разносолов ему сейчас. Пока ещё он не наигрался в погоню с Кнопкой. Гоняться за этой шустрой бестией всё равно как за солнечным зайцем.

Он тоже всегда рядом на стене перед самым носом бывает, а поймать ну никак не ухитришься. С крысой запросто, а с Кнопкой, которая немногим крупнее этой крысы, полный облом. В лучшем случае хвостом по глазам хлестанёт и за угол шасть, поминай как звали. А то разгонится по двору и пред забором резвый прыжок в сторону, как мотылёк на ветру, и уже чешет в обратном направлении с такой же скоростью. У Палкана проделать то же самое получилось отлично – совершенно отлично от траектории полёта мотылька Кнопки. Если описать в точности, то выглядит этот финт так: то место, в котором Кнопка резко порхнула вправо, Палкан пролетел по инерции, резвые лапы не успели среагировать и упереться в землю для резкого торможения. В нужный момент они предательски остались в завершающей фазе полёта – сзади. Результат погони таков, что барбосу пришлось тормозить тем, что ближе всего к забору, то есть его щенячьей мордой по тому самому забору. Так вот, ударчик мордочкой об заборчик был неожиданным и сильным, как говорится, с маху. Скажу наперёд, забор выдержал. Кнопка, в это время мчавшаяся от забора со скоростью «Летучего голландца», услышав грохот и жалобный визг, вздрогнула на ходу и встала как вкопанная. Она увидела последствия своей шалости и поняла ситуацию по?своему.

«Это безобразие надо кончать…»

Она мгновенно приняла кроткий вид и пошла к миске, утолять возникшую вдруг жажду. А Палкан, словно бойцовый баран забодавший забор, с перепугу взвизгнул, развернулся и рванул прямым курсом на Кнопку.

«Сожру её, вредную…»

Сердце колотилось в бешеном темпе, как у перепуганного цыплёнка, и вдруг видит пред собой полностью отрешённую от спорта «козявку», лакающую воду из своей миски с видом «сама благодать».

«Ну, так не интересно, как такую сожрёшь? Она ведь не убегает, а значит, совсем невкусная».

Разочарованию не было предела, он вдруг вспомнил про миску со всякими вкусностями и поплёлся в нужном направлении.

«Оп?па! Вот это наглость. Ну, так ведь нельзя. Вот кого я съем сейчас вместо вредной Кнопки, никто мне не помешает».

Шерсть на холке Палкана приподнялась и стала напоминать стриженую конскую гриву. Он сгруппировался, сделал несколько крадущихся шагов в сторону намеченной жертвы и, как умеет резво, перешёл в стремительную атаку.

«О?о?о».

Это была его самая большая оплошность за всё время пребывания в качестве гостя в этом дворе. После стремительной атаки куры, которые опрометчиво собрались вокруг его миски и с аппетитом расправлялись с его же порцией каши, взмыли вверх, как стая перепуганных голубей. Они вспорхнули с таким проворством, которого до сих пор за собой не замечали. Некоторые особы, самые резвые, возомнив себя вертолётами, оказались на коньке крыши дома. Всё завершилось, а они от испуга так и не смогли спуститься обратно и на потеху прохожим восседали там двое суток, пока хозяин не слазил за ними на конёк и смахнул их оттуда, как комья снега зимой. К собственному удивлению этих птиц, полёт с крыши вниз дался им куда проще, чем предыдущий. И страх оказался не таким уж непреодолимым. Вот взгляд хозяина, когда он при реализации этой повинности появился на той же крыше, был куда страшнее. От искрившихся из глаз молний, пары резких мужских фраз и посыпались те самые куры вниз, как снежинки в пургу, описывая замысловатые круги. Этот финальный полёт сопровождался такими же куриными воплями, напоминающими пожарную сирену и вой кареты скорой помощи одновременно, как и тот, что произошёл по вине Палкана два дня назад.

– Леший вас побери, с вашим Палканом… – крыл всех участников этой истории последними словами Николай, вконец обозлённый нелепейшей ситуацией, в которую его загнал сопливый щенок и стая глупых хохлаток.

Палкан поначалу представлял похитителя каши как единое целое, пёстрое и лохматое, ведь с курами до сих пор никаких дел не имел – это ясно. В этом и заключался его просчёт. Однако просчётом это можно считать только с точки зрения охотника. Эта неудача спасла щенка от более серьёзной трёпки. Зная способности его челюстей, последствия для глупых клуш могли стать плачевными, а соответственно и наказание резко возросло бы в цене. В сухом остатке следующее – полная пасть перьев, цветные радуги в глазах и полная растерянность от куриного визга. В ту самую минуту перо из хвоста ближайшей к нему курицы Палкан крепко держал в зубах, облако разлетевшихся перьев спокойно опускалось на миску и вокруг незадачливого охотника. Сами куры как будто растворились в воздухе. В таком положении его и настиг удар метлы по задней части его маленького растущего тела. Хозяйка дома Лида часом раньше возилась в огороде, а сейчас, в то же самое время мела лежанку у стойла в коровнике и готовила место к приходу кормилицы – коровы Марты. Тут куриный крик, неожиданный, как взрыв гранаты. Естественно, мысль только одна: «Беда! Это коршун напал на кур, рухнул камнем с неба и терзает сейчас мою птицу. Ну, негодяй, погоди, я тебе поохочусь в моём дворе, век помнить будешь».

Оружие у неё в руках, крики кур за углом, как говорится – «вперёд и с песней». Выскочила Лида из?за угла с метлой наперевес и от неожиданности чуть не шмякнулась. Сначала метлу держала черенком вперёд, как штык трёхлинейки у матроса при штурме Зимнего. Но, увидев упомянутую картину – «Палкан на куриной охоте», защитница этих кур сразу разобралась в сложной ситуации и, развернув метлу концом помягче вперёд, с размаху врезала шкоднику по заднице. Палкан второй раз за последнюю минуту взвыл от неожиданности, страха и обиды. Под отрицательным воздействием метлы ему пришлось позабыть сразу про многое: кости, кашу, Кнопку и про всё на свете. У неудачника заметно обострились обе боли одновременно – морды, от контакта с забором, а от контакта с метлой – той части тела, из чего растёт хвост. К тому же ему было очень жаль, что по сей момент ни одна косточка не обглодана, а аппетит полностью пропал. Тут разочарованный Палкан встретился с ехидной Кнопкой, которая спокойно наблюдала за происходящим из?под тенистого куста сирени. Непонятый бродяга подошёл и улёгся рядом. Ему вдруг захотелось только одного: уснуть и забыть обо всём случившемся – так всё и вышло.

6

Шум во дворе вернул стариков из светлого полёта воспоминаний на бренную землю.

– Лида, что там случилось? Что за визг?

Дед Сериков осерчал из?за того, что такие замечательные мгновения были неожиданно прерваны. Нехотя он поднялся из?за стола, чтобы разобраться лично во всём и восстановить порядок. Как часто бывает, неожиданные события отрезвляют, они же одновременно приводят мысли в прежний, продуманный заранее порядок.

«За бездельем дела не видать», – подумал Степан, – пора и честь знать, автобус очередной скоро, да и всё вроде сказано». Вот только… у него вновь предательски засвербело в мозгу: «Тетрадь, тетрадь, тетрадь. Что с ней, проклятой, делать?то? Сяду в поезд и сожгу в топке вагона, вот и весь разговор».

Только подумал и почти решился на такое окончание старой гнусной истории, но вошедший обратно Дед своим благодушным видом вновь разбудил сгладившиеся было угрызения совести старого вояки. Он вновь вернулся в прежнее твёрдое уверение во всём сознаться, решительно встал, поправил поясной ремень, как гвардеец перед рапортом личному начальнику. Далее он от навалившегося волнения, не слыша собственного голоса, стал произносить заранее заученные фразы:

– Послушай меня, старый мой товарищ.

Дед от такой торжественности опешил и чуть не шмякнулся на табурет, однако у него хватило выдержки сесть плавно, но рот при этом закрыть забыл.

– Нет большой нужды трепаться про моё к тебе уважение и мою к тебе благодушную любовь. Сегодня мы расстаёмся навсегда и боле никогда не свидимся.

Дмитрий Михайлович был поражён происходившим и отчаянно не понимал ничего из услышанного. Такого красноречия не замечал за другом ранее и был совершенно не готов к восприятию оного. Расставание расставанием, но что за тон!

– А ну, замолчь! – почти заорал он и, приподнявшись с табурета, как следует, чувствительно встряхнул лектора за оба плеча. – Что случилось? Стёпа! Друг! Что с тобой?

Степан замолк, потупил взгляд, моргая и глядя себе под ноги, через силу продолжил выдавливать из себя отдельные слова:

– Прошу! Послушай, не перебивай. А то, знать, уеду, не скажусь и тогда наступит мне полный конец, не могу дальше с этим жить. Хотя жизней наших с тобой крохи остались, но, поверь, ни минуты не сдюжить отсель. Пойми! Сил моих нет боле.