Жена напрокат
Утром я снова звонил в мастерскую.
– Рады будем видеть тебя, дорогой, к закрытию! – заключил разговор на сладкой ноте мастер.
Теперь мой визит стоил уже пять восемьдесят.
Пришлось мне лететь к закрытию и в третий раз, чтобы подарить там шесть восемьдесят. Подарить я успел, да машинка преподносила прежние концерты. В мастерской печатала – дома отказывалась наотрез.
Почему?
Профессиональное любопытство пригнало меня в мастерскую и в четвёртый вечер.
Маэстро свойски улыбнулся мне.
Но, обнаружив, что я без «Эрики»-кормилицы, с опаской спросил:
– Или заработала?
– В том-то и дело, что нет! – выпалил я. – По этому случаю я приглашаю тебя в ресторан!
(К той поре я тоже перешёл уже на ты.)
– Это пожалуйста, – солидно, с теплом согласился мастер. – Кварталишко прикрыли монетно. Не грех и с клиентом тесно общнуться в непринуждённой обстановке.
После того как мастер профессионально оприходовал первый гранёный стакан тёщиной смеси, я вкрадчиво спросил:
– Скажи, дорогой, как это получается… У тебя моя машинка работает как часы, а у меня балбесничает?
Крепёжка размягчила моего гостюшку.
Он стал такой слабый, словно муха весной.
Где-то в углу попробовали запеть.
На угол отовсюду зашикали.
– Эй, пьяный комбинат, кончай орать!
Я ждуще смотрел на мастера.
– Всякая работа любит мастера, – кренясь набок, назидательно, с победной меланхолией отвечал он. – Потом… Дело мастера боится… Боится – значит уважает… Вот эта твоя «Эрика» меня боится и печатает, а тебя не боится и не уважает…
– Туману густо подпускаешь. Ну, чего ехать на небо тайгой? Хоть по большому секрету шепни.
Мастер слегка осерчал. Вздулся, как пузырь водяной.
– Это, – пробормотал, – уже шпионаж производственный… И под большим секретом не выдам самый маленький секрет фирмы… Что же, выдай секреты, а сам накройся медным тазиком и ступай по миру с рукой?
На манер попрошайки мастер широко выбросил на край стола медвежью свою лапищу с зажатым в ней тушистым цыплёнком не то под табаком, не то под махоркой.
– Или, – валко наклонился ко мне, – ты думаешь, что мы как врачи?… Если побежал какой по врачам, так до тех степеней ему бегать, пока не откинет лапоточки.
– Оставь параллели, – тоскливо поморщился я.
– И меридиан-ны тож! – давнул он локтем в стол, и стол, сухо всхлипнув, прогнулся. – Ни к чему. Гул-ляй, душ-ша!..
И чем больше градусов принимал этот ломастер, тем всё круче въезжал он в молчаливость, в замкнутость.
«Этот не даст наступить себе на ногу. Не расколется. Будто замок на язык повесил… Никаких секретов мне не высидеть…» – потерянно подумал я и расплатился с официантом.
Шло время.
«Эрика» по-прежнему не работала. Зато мастер увязался сниться мне каждую ночь. Всё звал приходить к закрытию.
И вот однажды, то ли наяву, то ли в мимолётном сне я услышал вещий голос. Голос спросил:
– Ты помнишь, как вызывал жэковского слесаря?
Я помнил.
Быстро он пришёл.
Я тогда даже удивился.
Час был предобеденный, и слесарь прямой наводкой угорело прострелял сразу на кухню. Увидев, что стол был гол, как ладонь, хмыкнул. На лице проступила оскорблённая бледность.
«Сломан кран в ванной, – прошелестел я. – Пойдёмте покажу».
«Удивил! Эка фантазия!.. Да что я эти кранты не видал! И на глаз не надо! Я инструмент не взял…» – и торжествующе удалился. А я пошёл чинить кран.
– А помнишь, как приходил светлячок?
Как не помнить? Это незабываемо.
Брезгливо косясь на шнурок на стене, тот электрик сказал:
"Я его и глядеть не желаю. Покупай новый. Зови меня, приду с корешками. Поставим на океюшки! Вчера раздавило клопа…[71] Пришлось отстрадать вечер в свете решений КПСС? В крутой темноте-то не нравится? А я поставлю новый… Век благодарить будешь!"
Я ахнул.
Что ж это за выключатель, что его надо ставить целой бригадой! Неэлектрик, я взлез на стул, стал смотреть, чего же не хватало в неработающем выключателе. И сразу понял! Прижал спичкой отошедшую клеммочку – выключатель до сей поры преданно служит мне полной верой и правдой.
– А помнишь, как твоего друга из Нижнедевицка шизокрылый таксист около часу мчал с Ленинградского вокзала на Ярославский? Через всю Москву, с пробегом по кольцевой?… А вокзалы стоят стена к стене на одной площади… А помнишь, как ты пришёл с новенькой «Эрикой» из магазина? – допытывался голос.
Я помнил и это.
В магазине «Эрика» работала нормально.
Дома…
Каретка ни с места. И что-то не подпускает буквы к бумаге.
Я в мастерскую. (Той мастерской сейчас уже нет, снесена.)
Мастер толкнул от себя язычок на левом боку машинки. Заработала!
Я спросил, сияя, сколько с меня.
Мастер чисто рассмеялся:
«Чудик! За что? Она ж стояла на фиксаторе. Чтоб при транспортировке каретка не дёргалась туда-сюда… Просто надо было вам дома перевести язычок на себя. Не догадались… Я перевёл. За такой пустяк как можно брать деньги? За что?»
Это было десять лет назад.
– Сейчас мастера наивных вопросов не задают, – грустно сказал голос. – Сейчас они за то дерут наличными.
Разобрался я с фиксатором. Но неужели не разберусь с прочими рычажками?
Самым близким к моему носу был рычажок лентоводителя. Я толкнул его вверх – ни с места. Не идёт вперёд, может, пойдёт вниз?
Я дёрнул книзу.
Хлоп-хлоп по клавишам – музыкалят! Буковки на бумажку летят красивые, сановитые.
Я снова рычажок кверху – «Эрика» снова не печатает.
Своим ходом добежал-таки я до разгадки, почему же баклушничала моя прелестница «Эрика»!
Я не мог не поделиться своим счастьем с мастером.
С порога ору:
– Я знаю, почему баклушничала у меня «Эрика»! Но вам не скажу!
Он засмеялся, не веря мне:
– И правильно! Свои секреты держи в секрете! Меньше говоришь – спокойней спишь!
Он обрадовался мне, как кот свежей сметане, и снова – дуй, не стой! – деловито накинулся раздевать и потрошить мою бедную «Эрику».
Я молча отстранил его.
Нажал книзу переключатель ленты. Застучал по клавишам.
«Эрика» печатала отлично!
Мастер – да из него мастер, как из пивной бутылки кадило! – сражённо отступил на шаг и обморочно пришатнулся к стене. Ничего другого кроме показного обморока ему и не оставалось. У него не было выбора. Он понял, что его секрет и в самом деле раскрыт.
А «Эрика» и не думала ломаться.
Просто я по нечаянности, работая на ней, задел кверху злополучный переключатель. Лента сместилась. «Эрика» перестала печатать.
Мастер уловил, что я в технике круглый долбун во всех трёх измерениях, а потому, чтобы покруглее с меня сорвать, ломал передо мною ремонтную комедь. Желая показать, как машинка работает, он опускал переключатель, а потом, улучив момент, поднимал. Мастер-игрун…
И сколько бы кланялся я ему, одному верховному известно.
А сколько дуриком выщелкнул он у меня капиталу? Ну что же… Зато я получил хороший урок. А хороший урок тоже больших денег стоит. К тому же я сделал глубокое открытие: ничто не даётся нам бесплатно, даже наша собственная глупость.
Однако…
Обо всём этом я напишу. Надо же как-то возвращать «ремонтные» расходы.
Я посмотрел на мастера.
Наш незабвенный Тигрий Львович Зайчиков недвижно подпирал стену, будто примёрз. Он что, и в самом деле ладится откинуть чалки?
Возьмём себя в руки и не заплачем.
Всё равно рабочий день уже кончился.
Вторник, 1 ноября 1983 года.
Начато в 9.45,2, закончено в 13.54,6.
Себе дороже
Нет такого тупика, из которого нельзя попасть в другой.
Б. РацерВ солнце домерзает последний декабрьский денёк.
На подоконнике убранная кроха ёлочка.
Маленький Серёжик скучно трогает иголочки. Не колются… Наклоняется лицом к макушке – тихий больничный запах заставляет его поморщиться.
Ёлочка эта магазинная. Пластмассовая. Какая-то понарошковая…
Не-ет, не-ет от неё того весёлого, волшебного духа, какой шёл от взаправдашней – доставала до потолка! – ёлки в прошлом Новом году.
Серёжик вздыхает и мимо мёртвой карманной ёлочки спускает обиженный, тоскливый взгляд на радостную улицу, сияющую под солнцем хрустальными снегами.
Во двор вкатывается красивая оранжевая «Волга» с шашечками на крыше.
Серёжик проводил её протяжным мечтательным взглядом и, подложив обе ладошки под правую щёку, аврально застонал.
– Что с тобой? – всполошилась мать. – Зуб?
Сережик готовно потряс головой.
– Давай ниточкой вырву! – в лёгкой панике предложил свои царские услуги отец.
Серёжик оскорблён. Что он, заяц какой, ниткой чтоб рвали зуб?
Серёжик знает себе цену и пробует поднять её в глазах отца. Наваливается ныть громче, требовательней, гибельней.
– Ишь, какой провористый! – сердится мать на отца. – Или ты врач? Надо ребёнка к врачу!
В знак одобрения Серёжик сбавил на полтона.
С достоинством бледнея, отец показал матери на Серёжика:
– Собирай. Поведу.
Серёжик захныкал сильней.
– Может, тебе ещё такси заказать? – скромно вспыхнул отец.
– А почему бы и нет?! – хватается за эту соломинку мать.
Отец с постным лицом подсаживается к телефону.
К врачу поехали всей троицей.
Через две минуты машина остановилась у детской поликлиники.
Серёжик уныло покосился на входную дверь, протестующе замотал головой.
– Что это за фигли-мигли? – опало поинтересовался отец.
– А то, что ребёнок, наверно, боится к врачу, – выразила предположение мать.
– Может, его ещё в платную скатать? – с нежным сарказмом бросил отец.
– А почему бы и нет! – и в эту соломинку вцепилась мать. – Народу наверняка там сейчас негусто. Да и врачи пообходительней… Как-никак, платная…
– Но туда неблизкий свет. Пока допилим, мальчик весь искричится от боли!
Серёжик обломно стих, тем самым с ходу отмёл демагогический выпад отца.
И Нарциссовы помолотили в центр города.
Серёжик один восседал на переднем сиденье и во все глаза пялился на летящие навстречу автобусы, столбы, дома, площади в новогоднем блёстком убранстве.
У мальчишки захватывало дух.
Про зуб про свой он и думать забыл.
Отец, поддерживая за локоток мать, проворчал с заднего сиденья:
– Какой-то он весь довольный собой, как Чебурашка…
Серёжик вздохнул и то ли жалобно, то ли виновато потихошеньку заскулил.
Когда вышли от врача и пошли к автобусу, Серёжик рёвушкой заревел. Слёзы в три ручья ударили из глаз.
Родители оцепенели.
– Вот и дожили до запоздалых слёз… Ты что плачешь? Ведь зуб-то вырвали!
– Да-а… – покаянно тянул Серёжик, рассыпая слезинки по асфальту. – Да я… Да я только… на такси хотел покататься… А вы… а вы… ещё и зуб вырвали…
Мать обомлело всплеснула руками.
Отец не без восторга потрепал его по щеке.
– А ты у нас орёлик. Дал вырвать здоровый зуб и стерпел. Герой!
– Герой-то герой… Да больнушко-то как!.. – пожаловался Серёжик.
17 ноября 1983. Четверг.
На отдыхе
Как строго ни судит себя человек, он всегда находит хороший повод для амнистии.
В. ЗуевНожкин и Рожкин вышли из гостей.
Было уныло и пусто.
Кругом ни души, как на дне морском. Некому и слово сказать сердечное.
– О! – разом воскликнули Ножкин и Рожкин, устремляя радостно горящие взоры вперёд по улице.
– То никого, а то нежданчиком сразу двое! – уже один сказал Ножкин. – И как-кие похожие!
– Как близнецы! – восхитился Рожкин. – Полный неврубон!
– Эй! Близнюки! Вы чего такие одинаковые? – впал в любопытство Ножкин. – От одной мамки? Кто у вас старшее?
– Миряне, – сказал встречный, – вы что-то путаете. Это вас двое. А я, – он ищуще огляделся, – а я один.
– Да он нас дурачит! – поражённо выпалил Рожкин. – Белым днём обманывает нас. Насмехается. Что мы, своими глазами не видим?
– Вид-дим, – меланхолически подтвердил Ножкин. – Их двое.
– А он, понимаешь, говорит, один. Да мы из принципа не стали бы вдвоём разговаривать с одним! А два на два почему не поговорить? Даже под интерес и честно, по-джентльменски. Пускай не обманывает!.. Да чего мы с ним попусту фиксы сушим?[72] Дад-дим? – вдохновенно вопросил Рожкин.
– Дад-дим! – торжественно разрешил Ножкин, безуспешно силясь собрать непослушные пальцы в кулак.
Брезгливо чиркнув ладонью о ладонь, встречный галантно приподнял шляпу. Извинительно сказал сидящим на траве в растрёпанных чувствах Ножкину и Рожкину:
– Видит Бог, и в мыслях не было… Вынужденный экспромт.
И так же галантно удалился.
Охая, Рожкин робко, полуобрадованно сообщил Ножкину:
– Как хорошо, что он был всё-таки один!
– Но ещё лучше, что нас было двое, – провожая виноватым взглядом надёжно уходящего прохожего, скромно похвалился Ножкин. – Тебя бьёт – я отдыхаю. Меня бьёт – ты отдыхаешь…
1983
Разговоры, разговоры…
Без секса прожить ещё можно, а вот без разговоров о нём – никогда!
В.Рябикин– Алло! Лику, пожалуйста.
– Я за неё.
– Антире-есно… Что бы это значило?
– Только то, что с вами разговариваю я.
– Это 301 – 86–30?
– Нет.
– А чего ж снимаете трубку?
– Шутка. Но!.. Этот, этот номер! Почти…
– Тоже антиресно!.. Только мне нужна Лика.
– Но какие преимущества у Лики передо мной?
– Она моя подруга.
– А разве я не могу попасть вам в честь? Разве я не могу быть вашим другом?
– А зачем? У меня и без того закадык по шнурочек на шее! Вся Расея «от Москвы до самых до окраин» и частично забугорчик.
– Да вы многостаночница! Справляетесь?
– Слава Аллаху, жалоб пока нет.
– Столько друзей…Как лягушат на кочке… Не ошиблись бы…
– В чём можно, в том уже, слава всё тому же Аллаху, обшиблась!
– Это вас не огорчает? Не рано ли?
– В самый раз. Чем раньше, тем спокойней.
– Сколько вам?
– Двадцать один… Что же вы спросили возраст, а не спрашиваете, как зовут?
– Это был бы мой следующий вопрос.
– Олюня!.. А сколько вам лет?… Чего сопите? Хотите дать ложную информацию?
– Ни Боже мой! Двадцать четыре.
– Гм… У меня публика посолидней…
– То есть?
– Ну-у… За тридцать… за сорок… В основном тридцатники, сороковики…
– А пятидесятников нету?
– Не фиксировала. Может, и проскакивали отдельные резвые экземпляры на броневиках…
– По кличке БМВ?[73]
– Ну хотя бы…
– И что вы с ними делаете?
– Разное.
– А вы не желаете ещё раз ошибиться?
– Я подумаю, стоит ли ошибаться. Где вы работаете?
– В прохожем ряду ветром торгую.
– Не находка… Я сама на подступах к такой. Кому с голяками интересно?
– Жаль, что во мне не уловили главное достоинство. Сорок воров не смогут обокрасть одного голодранца! К тому же у меня ещё один крепкий плюс. Душа у меня очень богатая!
– Такая перспективка меня не греет. Я вся в горячих поисках… в художественном растрёпе. Рисую богатенького кадревича[74] и параллельно далеко не бедненького черновичка.[75] А вы, увы, ни то ни сё. Вы в кадр не попадаете.
– Но душа!
– Я это уже слышала. Скучно…
– Дайте ваш телефон.
– Отныне не даю.
– А что случилось ныне?
– Не ночевала дома. Не угодить бы к бабаю на блины…[76] На моих золотых пятнадцать ноль-ноль. Я только что еле причерепашилась. Состояние такой… эй-хо-рии… Не спала… Голова раскалывается на две равные половинки… Или это от полковника?[77] Как вспомню, какими стакана`ми после коленвала[78] дули коньячишко, умереть хотса… Ой!..
– Пили-то хоть за что?
– Да кто ж его знает? Кажется, отмечали столетие то ли лошади Будённого, то ли его шашки… Набузыкались… Оя!.. «Водка – враг народа, но наш народ врагов не боится»! Мы смеляки!.. В три часа ночи ходили на пруд купаться с бабслеем…[79] Бабслей в ночном пруду… Кррррыссссотулечка-а!.. С пруда я пришла в незнакомых джинсиках какого-то бабтиста…[80] Умереть не встать… Что мамахен петь? Что ночь была у подруги или в другом городе? Вариант с подругой дохлый. Скажет, чего не позвонила… Следовательно, я была в другом городе, где у моих знакомых нет телефона… Жду. С минуты на минуту пришлёпает. Обалдемон… Ох и вклеивать будет! Сейчас ещё ничего, а утром кыш не могла выговорить. Ну что мне мамике бедной петь? Конать под дурочку?
– Дайте телефон – скажу.
– Я никогда дома не бываю. Я или работаю, или отдыхаю с друзьями. Без дела дома не сижу. Поэтому вы меня никогда не застанете. Я "вся в дороге, вся в пути". Дайте лучше вы свой, я позвоню вам под случай.
– У меня… Я говорю от друга. У меня нет телефона.
– Сочувствую. Нет телефона, не будет и красивой чернобурки!
– Вы красивая, как коровка сивая?
– Меня можно сравнить только с дикой ласковой кобрушкой. Я смуглая, у меня в жилах бегает южная кровь. Я всем нравлюсь.
– Все-е-ем? Подумаешь! Я тоже… Даже себе…
– Но мне вы не понравитесь. Вы слишком молоды. Если ваши годы перевернуть, то ещё…
– Переворачивайте. Я согласный на переворот. Мне ровно сорок два!
– Но это всё равно не выруливает на дело. У вас нет телефона.
– Я установлю!
– Когда установите, тогда и общнёмся. Привет бабунюшке, малышок-колокольчик! Чао, какао! Не скучай, кефир!
– !?…
Пятница, 6 июля 1984. 14.59–15.02.
Салатный ребус
Я за этой голубушкой полжизни гонялся!
Я готов был за неё полжизни отдать, я готов был вообще за неё всю жизнь свою уступить, не моргнув и глазом.
Но такой жертвы от меня не потребовали.
Жизнь оставили мне.
А взаменки взяли с меня наличными два восемьдесят семь.
У меня математические наклонности. Я сразу подсчитал, что я получил бы в сдачу тринадцать копеек, бери нечто другое и несколько раньше. Но я брал то, что брал, и никакой сдачи мне не причиталось.
Выпал свободный, пустой час – загорелся я оголубить ванную свою. Беру я банку в руки и очень хорошо даже чувствую, как у меня до пределов возможного открываются глаза, а заодно, за компанию, и рот.
– Так ты какая? Голубая или салатная? – одними губами шепчу я банке почти гамлетовский вопрос. – Поверь я глазам и этикетке, с одной стороны, так там, внутри у тебя, всё голубое, а дай я веру, с другой стороны, опять тем же глазам и язычкам, вылезшим из-под крышки пока я нёс домой и которые я сразу не заметил, – у тебя всё там салатное…
Нет, мне этот салат не по зубам, сказал я себе и, вспомнив, что ум хорошо, а два лучше, легкомысленно склонился к лучшему.
Директриса магазина Надежда Фёдоровна не выразила восторга по поводу моего визита.
– Мы не можем, – сказала она профессионально спокойно.
– Что?
– Принять. Это ж получится левая эмаль, – показала она глазами на банку, которую я поставил на стол справа от неё.
– По этикетке голубая. А на самом деле мне не нужная салатная…
– Всё равно левая! – непреклонно квалифицировала содержимое моей банки безупречная Надежда Фёдоровна. – Такого товара у нас уже нету. Поставь на прилавок – левый товар! Ревизорня его только и ждала!
Напоминание о недремлющем оке произвело на меня неизгладимое впечатление. Я старательно спрятал банку в портфель и вышел, кажется, на цыпочках.
Через какое-то время глаза отыскали эту злосчастную банку, руки цапнули её и сами понесли в хозторг на смотрины.
Но заданного темпа хватило у моих ног лишь до ближайшего уличного автомата. Я позвонил.
Главный товаровед торга Тарелкин сказал:
– Я поговорю с директором. Примет. А взамен возьмёте другое что.
Радость торжества справедливости придавила меня так, что я почувствовал гору на плечах и у меня хватило духу добраться домой. На магазин же меня недостало.
Пережил я эту радость – магазин закрыли на учёт.
Не то месяц, не то два не было доступа к Надежде Фёдоровне.
Наконец и доступ есть, и Надежда наша Фёдоровна в целости и сохранности вся.
Сидит за тем же столом, только с другой стороны.
А это значит, переквалифицировали её в бывшие.
И теперь она подбивает директорские бабки свои.
– Насчёт обменять нас не интересует, – почти по-одесски сказала тоненькая и обманчиво хрупкая замдиректора Елена Фалькович. – Может, там, извините, ещё тёпленькое изделие ваших почек.
– Вы мне льстите. Ни у кого такого ещё не было – салатное, из-под неоткрытой крышки вот выступило. Но как я мог туда его вогнать?
Этот довод показался ей неубедительным.
Звоню Тарелкину.
Тот долго и, по-видимому, содержательно говорит с новым директором Иняхиным, который, бережно положив трубку, подумал и обронил, крепясь:
– Беру под свою ответственность. Набирайте товару на два восемьдесят семь!
Тут крашеным коготочком отзывает его Фалькович, и через минуту он шёлково говорит, с нежной настойчивостью рассматривая шампур, воткнутый в полку:
– Не могу. Она поставила ультиматум: она или вы.
– Даже так! Конечно, вы без колебаний выбрали её? Губа не дура.
– Мне с нею работать. А уступи я вам – кинет заявление на стол.
– И не лишайте её такого удовольствия. Дайте ей автограф! У вас что, паста кончилась? Вот вам моя шариковая ручка и мужская рука на благословение.
– Не могу, – обречённо шепчет Иняхин. – Я второй день в торговле. Будь свои – отдал бы!
Для убедительности он принялся охлопывать карманы.
1985
Как Тит повез себя хоронить
(Из народного юмора)
Лодырь – это высшее проявление закона сохранения энергии.
М. ГенинДед был настолько стар и дряхл, что, казалось, мог рассыпаться, не впихни его старуха в тулуп и не подпояши. При этом Митрич, сухонький коротыш, вертелся послушною юлою в руках крутонравой дебелой жёнки и беззлобно ухмылялся в подпаленные усы.
Мы вышли из дому, присели на завалинке.
Глотаем свежак и балясничаем.
– Было такое, – морщит лоб Митрич, – на войне. Летит пуля, жужжит. Я вбок – она за мной. Я в другой – она за мной. Я упал в куст – она хвать меня в лоб, я цап рукой – жук! – и тонко засвистел.
Так он смеялся.
– Митрич, серьёзное что-нибудь, – клянчу.
– Ладно, – соглашается он и смахивает с ресницы слезу. – Говорил слепой глухому: «Слушай, как безрукий голого обдирает».
– Ну, Ми-и-трич…
– Так и быть про серьёзное. Было это до царя Горошка, когда людей было немножко, когда снег горел, а соломою тушили. Жили три брата. Два работящих. Пахали, сеяли, убирали… Третий, Тит, ленивцем вырос. От лени губы блином обвисли. Со сна распух, знай приговаривал:
«Больше спишь – меньше грешишь! – И на бок. – Аминь!»
Терпели, терпели братья и говорят ему:
«Аминем квашни не замесишь. Добывай всяк своим горбом. Или берись за дело, или получай свой пай и сам промышляй».
«Отделяй».
Съел Тит свой надел.
«Что ж ты теперь собираешься делать?» – спрашивают братья.
«Умирать».
«Ишь, куда хватил! Потешиться над нами вздумал? Чудак покойник: умер во вторник, в среду хоронить, а он поехал боронить».
«Никуда я не поеду. Сделайте из своих досок гроб, я лягу и несите меня на кладбище».
Сколотили братья гроб. Поставили на разбитую тележку. Положили Тита в деревянный тулуп, сказали:
«Думал, на кладбище отнесём? Рядом с отцом-матерью положим? Марать нашу землю? Не-е. Сам ищи смерти там, куда Савраска доковыляет. Н-но-о!»
И поплёлся Савраска по селу.
У телеги Тита ни стона, ни плача.
Лишь мальчишки с гиком.
«Что это?» – спросила мальчишек странница.
«Дядя Тит повёз себя хоронить».
Странница настигла тележку.
«Соколик ты мой ясный! – запричитала. – С чего ты очи сокрыл?»
«Есть нечего было», – подсказала сопливая толпа.
«Господи, оживи! Я возьму его, накормлю!»
«Че-ем?» – бессильно выдохнул Тит.
«Сухарями».
И захотелось голодному Титу глянуть на свою спасительницу, но глаз никак не откроет. Окончательно разбила его лень.
«Сухари-то какие?»
«Сухие, соколик!»
«Э-э, – протянул упало Тит. – Их ещё мочить надо… На покой, Савраска, на вечный покой».
Нищенка в сердцах плюнула:
«Слёз своих жалко, а не тебя, лежня!» – И пошла.
И скрипит одиноко телега.
И день, и другой, и третий…
Ленивому нет места на земле.
Ленивый и могилы не стоит.
1986
Тик и Так
Сказка
Жили-были два друга.
Тик и Так.
Характерами не мёд.
Иногда так раскричится Так, что у Тика начинается нервный тик.
И Тик не любил оставаться в долгу. Ответит так, что и у Така начинал дёргаться тик.
