Наши в ТАССе
– Ты не остри. На хрен мне нужны такие работнички.
30 сентября
Рашид Ахметов притащил Новикову заметку. Навис над ним. Вместе читают. Рашид застит свет Артёмову.
– Рашид! – говорит Артёмов. – Хоть голова у тебя и пустая, но свет всё же не пропускает, – и махнул рукой. – Отойди от окна!
Рашид огрызнулся:
– Ты однообразен.
Вернулся с вокзала Медведев с билетом до Тольятти.
– Александр Иванович! – серьёзно говорит ему Артёмов. – Звонил министр автомобильной промышленности Тарасов. Просил, чтоб ты не очень ругал их в своих очерках.
1 октября
Пришла тётя из соседней редакции и просит прикурить.
– У нас, – сказал ей Медведев, – пять мужиков и одна Аккуратова. Только она курит. Но она в отпуске.
– Тоже мне мужчины…
Бузулук хриплым голосом – вчера был в ресторане «Москва»:
– Не понимаю курящих. Особенно женщин. Курящая женщина – это голубой унитаз, которым все пользуются, но который никогда не моется. Не понимаю… Пить… Да!
– Голос где? – строго выговаривает Петрухин. – Пить меньше надо. А Молчанова за глаза называют загибалой. Он написал, что 20 тракторов скоро заменят сто, а Медведев выправил: один заменит сто! Так солиднее.
6 октября
Разгуляй
Медведев в командировке – в редакции разгуляй.
Утро начинается с того, что Сева задаёт программный вопрос Олегу:
– Что такое экстаз?
– Это нам с тобой недоступно.
– А всё же?
– С каждой каждый раз по-новому…
– Тавтологии многоватушко… Как-то трудно укладывается…
– А трудно укладывается потому, что это слово прежде всего пишется неправильно. Надо писать через дефиску. Экс-таз! И сразу всё всем ясно. Это таз, бывший в употреблении.
– Гм, – значительно говорит Сева. – Наконец-то уяснили… А теперь сыграем…
Сева шлёпает в шахматы с Петрухиным и с упоением бахвалится, как он отпускничал в башкирской деревне.
– Грибов смерть! Наломал, нажарил. А утром началось… На три метра против ветра! Знаете ж, гриб да огурец в заду не жилец. Водкой остановил это разгильдяйство.
Саша обыграл Севу, и блаженствующий судья Козулин посматривает на часы.
– Тебе идти? – спрашивает Сева. – Или там мамочка?
– Мамочка сходит.
– Хороши и комары! – хвалится Сева. – В задницу укусит, а болит голова… Очаровашка деревенская житуха. Со мной моя любовь. Надоела деревня – поехали в Уфу на три дня. Потом по Белой и Каме в Казань.
Козулин встаёт уйти:
– Там телефон!
– Подожди! – Сева давит на плечо, усаживает Козулина на прежнее место. – Самое интересное впереди! Билетов на теплоход из Уфы до Казани нет. Бегу к главному речнику. Поддали. Вопит речник: «Высажу весь теплоход, а вас отправлю! Мою броню продали, но вы утром приходите». Пришли. Он пьян, мы пьяны. Всем весело, а двухместных кают нет. Речник своё гнёт: «Теплоход не отпущу, пока вас не посажу!» Побежал он на теплоход, вытолкал одну молодую парочку. В нашем распоряжении оказались сразу две каюты: этих молодых, которых главный пообещал отправить следующим рейсом, и капитана. Мы выбрали капитана. Каюта у него хороша. Не было только мягкого пола. С капитаном была его жена. Керосинили вчерняк! Спали. Кто с кем не помню. Но трагедия. Самые красивые места проходим ночью. Капитан переделал расписание. Все красивые места мы проходили теперь при свете дня. Раза три, когда я был особенно весел, я выходил на палубу и в плавках вёл теплоход по Белой. Охеренно хорошо-с!
Козулин пытается уйти.
Бузулук хватает его и тащит на старое место:
– И не шевелись! Слушай, что Псевдолабиринтович рассказывают и дыши через раз! Ни слова не пропусти!
– Ой, расшалопайничались без Медведева, – говорит Сева. – Витя, друг Козулин, посмотри, какая у нас красивая жизнь! Прочувствовал? А теперь давайте немного поработаем.
Он брезгливо просматривает книгу заметок и выносит свой приговор:
– Говна много, а информаций нет!
Козулин выходит и через минуту возвращается с залихватским криком:
– Ну что, чеканутый народ!? Работаем?
Сева даёт мне заметку:
– Возьми Старикова. Твоего любимика.
– Если я позвоню в министерство геологии и кое-что уточню, то его информацию сразу забракую.
– Надо сделать. По плану для районных газет.
Я быстренько отредактировал. Больше делать нечего. Чем заняться? Или позвонить куда-нибудь кому-нибудь и зачем-нибудь?
Вспомнил одну шапочную знакомку. Набираю.
– Привет, Наташ! Ну, когда ты, незаходящая блуждающая звезда, появишься на нашем горизонте?
– Наверно, Толь, никогда. Я выхожу замуж.
– Кто же он?
– Он самый-самый!..
– Ну-ну… Как ты запоёшь через год-два? А чего у тебя голос хриплый?
– Вчера долго гуляла.
– Гулять так с ним. А лекцию по Израилю готовь Толя. Хорошенькое разделение труда. Кому вершки, а кому корешки. Она выходит… В люди… В жёны… Ты счастлива?
– Я не хочу говорить, чтобы тебя не расстраивать. А ты очень переживаешь?
– Если к другому мотнула невеста, то неизвестно кому повезло!
– Я не была твоей невестой. Ты ничего мне не предлагал.
– А ты что? Кто быстрей?
– А если б предложил? Пошла б?
– Год назад – да! И не говори так обо мне – кто быстрей.
– Мда-а… Все великие дела делаются молча. Так кто он?
– Кончает авиационный… Красивый…
– Куклы тоже красивы. Но они пластмассовые и внутри пусты. Ты споткнулась… Ты… Шла по красивой дорожке. Здорово споткнулась о пень. Всё гудит. В глазах мурашки. Ты ничего не видишь. Одна дорога, солнце и нет пня. Ты видишь радугу, видишь, что в дали твоей фантазии. А что под носом не видишь. А под носом пень. Нехорошо, что ты не знаешь самой главной моей тайны.
– Ну скажи, Толь. Ведь теперь всё равно.
– Нет! Её узнает только Она Единственная при мне. Ты добровольно покинула этот высокий пост. Кто-то будет тебя благодарить со слезами.
– Даже так?
– Даже так!
– А ты переживаешь? Ты меня забудешь?
– Я тебя вычёркиваю из жизни своей, как вычёркивают из блокнота устаревший телефон.
– Видишь, как легко. Вычеркнул и всё. Забудешь, женишься…
– Будто ты не забудешь. Вы уже подавали в загс бумаги?
– Нет.
– Так наседай. Добивай его. А то он ещё мигнёт куда в кусты.
– От меня в кусты никто не уёрзнет. Я и там найду.
– Славь Бога, что ты – о жестокая! – не досталась мне.
– Молись Богу.
– Молюсь. Вот ты бежишь замуж. А что ты приготовила на развод? Я уже отложил сто рублей.
– Я ведь не заработала. А у папы стесняюсь просить. Ты очень расстраиваешься?
– Скажи, ты одного меня так подкусила?
– Не одного…
– Ну, спасибо. Утешила. Не только со мной… Так поступают все женщины. Ну что ж… Походим ещё в запасных. Пусть этот матч сыграют без меня. Мне будет больно, когда тебе забьют первый гол. Ты играла хорошо. Били по твоим воротам. Ты отбивалась. Ещё ни одного гола ты не пропустила. Вратарь что надо! А вдруг ты получишь травму при первом голе? Твоя травма – моя травма. Я плачу, рыдаю и меня уносят с поля в лазарет. К тебе приходит твой штатный нападающий, и ты рада. Все поступают так. Ты люби его, жалей! – скороговоркой крикнул я и бросил трубку, будто змею.
– Я работать нэ пиду,Я встречаю Помпиду.[194]Вкрадчиво пропел это Олег надо мной и ногтем постучал меня по плечу.
– Аиньки! Будя спать на ладошках. Пошли встречать Жоржика.
Вся редакция выкатывается на улицу.
У автобусов пол-ТАССа.
Секретарь парткома Пименов с камня кричит:
– Напоминаю. На Ленинском проспекте наши столбы 150 – 152. Между этими столбами наше место. Советские и французские флажки все берут здесь. Садимся!
7 октября
Болтовня
Калистратов просматривает газеты:
– Гм… Что это? Сначала называют среди встречающих члена Президиума Верховного Совета Брежнёва, а уж потом Председателя Президиума Подгорного?
– Так Брежнев же генеральный член, – лезу я со своими пояснениями. – Генерал партии!
– Не путай сюда партию… А что им в ЦК?.. Одно ателье шьёт шляпы? У всех одинаковые!
– У меня тоже такая. Только с ямочкой сбоку.
Делать было нечего и я зачем-то снова позвонил Наташе:
– Ты встречала вчера президента?
– Нет. Я и не знала о приезде. Как он собой?
– Ничего… Молодой, красивый…
– Ты скажи! И президент уже…
– Неосмотрительно выскочила ты за своего авиатора. Он наверняка президентом не станет. И ты не воображай. Ты не центр земного шара. Ты центр для одного… Притягиваешь не всю Вселенную, а лишь одного чубрика. До чего докатилась… До ручки.
– До какой?
– Ну до ножки. Даже своей фамилии лишишься, не говоря о чём-то другом.
– Другого я уже лишилась, Толя. А фамилию оставлю. Я такая маленькая…
– Ага! Покажи этой манюне палец – всю руку отхватит!
– Ну и что?
– Как что? Каково без руки?
– Странный оборот.
– Да, странно. Ты сделала шаг вперёд и два в сторону.
– Я всегда иду вперёд.
– В сторону! Ты уже приехала. Твоя станция. Твой выход. Мой поезд пойдёт дальше без тебя.
– Убиться-а, – стонет она.
– Ты раскокала моё сердце. Вчера бегал по магазинам, искал бечёвку повеситься. Нету! Выручи.
– Ну да.
– Тебе и бечёвки жалко для меня. Я так и знал. Жестокосердная!
– Я добрая, искренняя…
– Похвали, похвали себя. Ты разрешаешь мне впредь тебе звонить?
– Да.
8 октября
Козулин читает своё творение Бузулуку:
– Ты не Олег, что Русью правил,Но я хочу, чтоб ты тоже след оставил.– И не надейся! – вскидывает Сева щитком ладошку. – Наследить… Да пожалуйста! Не более того… Лучше послушайте… Отец и сын были в зоопарке. Дома сын хвалится: «Мам, мы видели слона. Во – хобот! Во – уши! Во – хвост и ещё кое-что.
– Кто тебе сказал?
– Папа.
– Это у него кое-что, а у слона что надо!
Козулин погрозил Севе пальцем:
– Баланду травите. Медведя на вас нету! А ты, – повернулся Козулин к Олегу, – кончай му-му катать.[195] Давай срезай элеватор.[196] А то уже дырочек на ремне скоро не хватит.
Олег засерчал:
– Я тебе доложу поперёк шеи, бобик ты бесхвостый. Это у тебя от пуза веером!
12 октября
Трудяги
Медведев вернулся из тольяттинской командировки.
Калистратов чинопочитаемо осведомляется осторожно:
– Как съездилось, Александр Иванович?
– И не спрашивай. Завод – целый город! У меня спросили: «Вы с машиной?» Я ответил: «Пока нет». Думал, дадут навсегда. У них дождёшься… Туда надо ехать на месяц, чтоб побывать во всех цехах. Там в минуту сходит с конвейера двадцать машин! Ездил по заводу с каким-то малым из «Известий». Я его не знаю.
– Я его тоже не знаю! – торопливо выпалил лиса Калистратов.
Я чуть не расхохотался.
Да как он, Севка, мог знать малого, о котором говорил шеф? Он же, Севка, не был рядом с Медведевым и не мог знать. Но… У Севы своя подхалимская логика. Чего не знает начальство, того не смеет знать и подчинённый! Начальство нельзя подводить!
– В Домодедове, в порту, – усмехнулся Медведев, – один привязал верёвкой медведя к скамейке и ушёл. Может, к кассе. Может, в туалет. Стоит Михалыч один, обиженный. Уборщица сыздали замахнулась метлой – гневно рыкнул. Кинули ему газету – смял. Чего-то искал. Конечно, еду искал. Девчонка принесла мороженого, кинула на комок газеты. Медведь лизнул. И тут же съел вместе с обёрткой.
– И у меня был случай, – подобострастно хвалится Владимир Ильич. – Питерцы подарили чехам байкальского медвежонка. У трапа они дали ему своего, чешского, пива. Выпил он и бросил бутылку. Разбил на счастье. И спокойно пошёл по трапу в самолёт.
– А что у вас тут нового? – спросил Медведев.
– Клименку сделали спецкором, – ответил Новиков. – У него квалификация хорошая.
– Ну что квалификация? Приехала присоска[197] Муся, на скрипке сыграла Пятый концерт Бетховена. Всех очаровала. То же самое, что и у нас: «Успешно проведена плавка на новой домне».
– Векслер и Клименко остались одни в культуре. Теперь Клименко должен руководить Векслером. А Векслер упирается: «Я не буду ему подчиняться. Он беспартийный».
– Есть у нас новостёнки и покруче, – говорит Артёмов. – Расскажи, Олежка.
– Выпил я на брудный шафт, – ткнул Олег указательным пальцем в потолок, – и тут же сознался в рифму:
Я не папин, я не мамин,Мой папа Костя Лапин!– Правда, было это во сне, – уточнил Олег.
– Ну… Мне не интересно, что там было во сне. Мне подавай фактуру яви.
– А наяву вот что произошло за время твоей командировки! – сказал Артёмов. – Слушай.
Мы Америку догналиПо надою молока.А по мясу недобрали:Стояк сломался у быка.– А вообще, – продолжал Артёмов, – народ у нас золотой! Народ-трудяга! Железняк! Вот случай с одним рыбаком. Ладно отработал путину. Спускается на берег и видит малого с плакатиком «Кто в море? Я первый». Наш герой и задумайся. А не сходить ли вповторяк в путину? Прямо с корабля на корабль? А тут порядок такой. Если человек идёт в путину с корабля на корабль, ему платят вдвойне. Сходит три раз подряд – втройне! Наш герой сходил подряд восемь раз. Ему заплатили в восьмикратном размере. Когда он сошёл на берег, его пришли встречать сто тысяч человек! Всем хотелось увидеть героя. Он дошёл до госбанка и упал на ступеньках. Он разучился ходить по земле. Восемь же месяцев в море! Зато из банка он вышел с плетёной корзинкой, полной денег.
13 октября
Принесли новые красные стулья.
Все старые сразу выкинули в коридор. Стали обживать новенькие.
И тут началось…
– Да они низкие! – визжит Калистратов.
– И прогибаются! – хнычет Новиков.
– Дайте-ка я проверю! – говорит Медведев.
Новиков ставит рядом посреди комнаты два стула. Старый и новый.
Посидел Медведев на том и на том и заключил:
– Да, новые ниже и ненадёжные какие-то… Лида, – приосанившись, говорит он техничке, – новые стулья только для литсотрудников! Подрывать, умалять и урезать авторитет начальства не позволим! Я буду сидеть только на своём старом стуле из спецбуфета.
Новиков размахивает рулеткой:
– Ну на целый же сантиметр урезаны новые!
Медведев наставил на меня кривой указательный палец:
– Это вот налицо работа Санжаровского. Он обслуживает мебельную промышленность. Всё писал статьи об экономии. И до чего доэкономился?
16 октября
Международник Михаил Герасимов принёс Новикову партвзносы. Меж пальцев чадит папироска.
Медведев сердито бросает:
– У нас не курят!
– Воспитанные люди всегда говорят гостям: пожалуйста, курите! Даже вон сам Кастро! Он выкуривал по десять сигар в день. Теперь тайком выкуривает только по три штуки.
– А у нас ни под каким соусом нельзя! А раз желается принять ингаляцию…[198] Костыляй в курень![199] А тут нечего. А то оштрафуем, как милиционер на улице.
– Милиционер штрафует, даёт квитанцию. У вас нет квитанций. И на улицах везде написано: «Не курить!»
– А у нас тоже написано на нашей двери с той стороны.
Герасимов выходит, внимательно осматривает дверь:
– Не вижу.
– Кто-то сорвал. Минуту назад была.
– Минуту назад я вошёл сюда.
– Тут и зарыта собака! – буркнул Медведев и пошёл на планёрку.
Вскакивает Бузулук, приставляет пухлявые ладошки рупором ко рту и с напрягом густым басом объявляет:
– Работают все радиостанции Советского Союза! Передаём экстренное сообщение Телеграфного Агентства Советского Союза! ТАСС уполномочен заявить, что заведующий редакцией союзной информации Медведев Александр Иванович отныне переведён главным выпускающим на выпуск А!
Петрухин поддержал Олега:
– Всё верно. Одно доверенное лицо сказало, что Колесов посадит Медведева на выпуск. На новом месте Медведев быстренько наделает ошибок, и Колесов ещё быстрей уволит его по статье о профнепригодности.
Все встали и торжественно захлопали.
– Консенсус налицо! – заявил Калистратов.
– А потому, – басит Бузулук, – объявляем «Минуту стиха», пока нет с нами неугомонного товарисча Медведёва. Читаю своё! Слушайте все внимательно![200]
Вернулся Медведев и, ни к кому не обращаясь, бухтит:
– Ну, иностранцы ушли?
Только закрыл он рот, и лёгкие на помине входят «иностранцы». Так он называет группу алма-атинских журналистов, приехали к нам на стажировку.
И сразу к Медведеву:
– Плохо, Александр Иванович, что нельзя у вас курить.
– До обеда мы не пускам сюда курящих. Заведите и вы у себя такой порядок. Выкурите, выживите там Ганжу.
– Он не курит.
17 октября, суббота
Зеваки
Прибегаю на выпуск – Беляев зверем набрасывается на меня:
– Ты где бродишь?
– Да вот прибрёл к вам на дежурство. За пять минут до девяти. А я, между прочим, с девяти.
– Твоё счастье, что прибрёл. Не приди в девять, я б вызвал Медведева. Не умеет руководить – пусть сам работает!
Тут же Беляев звонит в Ижевск Данилову:
– Лёнь! Срочно натягивай штаны и марш в Глазов к родителям Курченко.[201] Сделай очерк. Уточни… Мы дали, что она собиралась поступать в педагогический, а «Известия» – в юридический. Так где она хотела учиться? Выясни…
Иванов всё утро безутешно рыдал:
– Маленькая дочка вчера прыгала в туфле с гвоздём и поцарапала покрытый лаком пол. Правда, вдобавок она ещё вывихнула ногу. Но это… – он кисло махнул.
Вывихнутая нога дочки – пустяк! Жалко ему только поцарапанный пол.
Так бы и пустил в него матом.
Иванов трясёт передо мной листок:
– Ты вычитал эту заметку из Миасса?
– Да.
Через три минуты злой выговор мне:
– А в Миассе-то две эс!
– Извините, зевнул.
Иванов выправил информацию о Саяно-Шушенской ГЭС. Я заметил у него ляп. «Полотно полощет». Поправить? Да как сметь править начальство? Разве дозволено яйцу учить курицу?
И я смолчал.
Скоро приходит корректор со своей поправкой: Полотно полощется». Иванов подымает руки:
– Сдаюсь. Вы правы.
19 октября
Приехал из Свердловска на мини-эшафот строптивый Стариков. Сразу рысцой побежал на полусогнутых на поклон к Медведеву.
Дуэт Бузулук – Калистратов:
– Наконец-то ты правильно сориентировался.
Всем колхозом чистили мозги Уралу.
Калистратов важно выпевал:
– Не доведи тебя Господь попасть на пропарку и продувку к Иванову. Это наша тяжёлая артиллерия. Методично, размеренно говорит, говорит и только дё-ёр-рг за ниточку. Б-бабах по врагу! Мотай на кое-что. Иванов как учит? «Мы не хотим никого пугать, но, как говорят наши восточные друзья, мы хотим, чтоб видели в этом намёк».
Стариков голову всё ниже, ниже, ниже…
Бормочет:
– Критику признаю… Да, я недостаточно активно работал. Буду выполнять все указания…
23 октября
Сева:
– Александр Иванович! Фадеичев зарубил мою командировку. Надо нести сдавать деньги.
– О! Ты уже получил!
– А вы не хотите за меня вступиться?
– Решайте сами свои семейные дела. Да… Что значит вступить в бой…
Я:
– … с отдохнувшим…
Петрухин:
– … и окрепшим на море Чёрном…
Медведев:
– … Фадеичевым! Он рвётся в бой!
Бузулук:
– Но почему только с промредакцией? Это, Александр Иванович, должно вас взволновать.
– Только и осталось…
Мне позвонила Наташа и вздыхает:
– Как живёшь? Теперь ты отломанный ломоть.
– Как?
– Ты отколовшаяся льдина, пустившаяся в паводок в открытое море. То-то тебя ждёт! Как к тебе и подойти?
– Ко мне не надо подходить.
– К тебе уже подъехали. Обогнали меня, пешего. Не спеши! Из ста браков 88 разбегаются в разные стороны.
– Ты к чему это?
– А к тому, что у тебя нет тугриков на развод.
– Толик, я у тебя займу. К твоему сведению, если мы, молодожёны, не проживём три месяца, то будут платить свидетели. Я узнавала.
– Опять тебя на шуточки заносит.
– А ты не бросай в мой огород камешки.
– Ты столько набросала на мои хрупкие плечи булыжников!
– Что делать…
– Менять фамилию.
Бузулук звонит жене на работу:
– Братишка?
– Какая мартышка? – огрызается женский голос.
Он снова звонит:
– Позовите Лизу… Братко, какая там чуня взяла трубку? Подружка твоя? Я с нею не буду говорить. Брательник, ну, выпьем! Я еду в командировку. Деньги на ляжке. Бери все бутылки на себя.[202]
26 октября
Вышла из отпуска Аккуратова.
Ходит по углам и хвалится про море и собачку.
– Ты, – говорит ей Сева, – дюже оттолстела, жирная. Иль в цековском санатории курила бамбук?[203] И какая-то одичалая, чужая.
– И ты чужой.
Я удивляюсь:
– Чужие, а узнали друг друга.
27 октября
Бузулук разбудил тайгу
Обычное утро.
Войдя в редакцию, Медведев первым делом переобувается. Из сейфа достает домашние тапочки, а в сейф запихивает уличные башмаки. В редакции он всегда шлёпает в тапочках.
В 9.01 Аккуратова уже на телефоне:
– Приезжай в воскресенье, Гош. Всё-таки семнадцатый этаж! Поплевать с балкона можно. Так романтично… Будет как новоселье… Без лифта не можешь? А это оттого, что ты уже в землю растёшь. В ботву… Да, за отпуск сильно затолстела. Ну… Возьмёшь меню, глаза разбегаются. По морде уже созрела для должности заведующей редакцией… Нет, не самолётом летала. На пролетарском поезде. Так спокойней. Сам же знаешь… Чем больше самолёт, тем пышнее похороны…
Медведев запихивал в сейф второй башмак, когда принесли материал на телетайпной ленте, которой можно трижды обмотать самую толстую женщину в Европе.
Это был первый такой большой материал из Кемерова. Медведева это так поразило, что он бросил возиться с башмаком, сунул его на сейф и принялся читать.
– Хм… Интересно, – щелкнул он ногтем по ленте. – Хорошая деталька. Директор – запевала заводского хора!
Но чем дальше читал, тем всё мрачней становилось его лицо. Не дочитав, забраковал он очерк. Потом всё же воткнул башмак в сейф и отправил цидульку в Кемерово о том, что материал отклонён.
И при всём при том ему понравилось, что только вчера Бузулук вылетел в Кемерово и развил такую горячую деятельность, что уже сегодня тамошний корреспондент с переломанной ногой Юра Хромов прислал огромный материал.
Примерно через час Бузулук прислал грозную телеграмму с просьбой дать материал.
Его не послушали.
Позвонил Хромов.
– Мне некогда, – ответил ему Новиков и положил трубку.
Тогда Бузулук стал терроризировать редакцию по телефону.
– Ты что, туда адвокатом поехал, – выговорил ему Новиков. – Этот материал – худший образец твоего забракованного материала с завода Лихачёва, – и бросил трубку.
– Они пьяны, – сказал нам Новиков. – Бузулук ритмично икает. Такое ощущение, будто слышишь по телефону запах водки. Теперь его за такие штучки больше не пошлют в командировку.
И тут Хромов прислал по телетайпу заявление об увольнении.
– Это, – сказал Медведев, – они с Бузулуком решили нас попугать. – Наверно, выпили, рыданули друг дружке в жилетку и написали. Решили нас припугнуть. Хромов же хромает. Ходит с палочкой. Мол, больного не уволят. А может, его хромым и брали на работу?
Наш генералитет воспарил.
– Бузулук разбудил тайгу! – объявил Иванов. – Бузулук – наш ледолом! У нас на местах сколько сидит корреспондентов-неумёх! Плохо пишут. Не знаешь, как и уволить. А Бузулук нам поможет. Я уже прикинул его план поездок в Рязань, в Ижевск… Лиха беда начало!
Провожая взглядом выходившего из комнаты Иванова, Медведев, хихикнув, тихонько съязвил:
– Пошёл писать приветственное письмо Бузулуку.
28 октября
Молчанов:
– Ильич, я уже год работаю. Прибавь мне жалованье, а то завтра не пойду с Аккуратовой на овощную базу грузить картошку.
– Действуешь по принципу старухи: не отремонтируешь воду – готовить не пойду.
– Видишь, у меня неудобная ставка. 110 не делится на четыре без остатка. А я алиментщик. Мне надо, чтоб на каждого приходилось поровну. Без мелочи.
29 октября
Прихожу домой – дверь на веранду нараспах.
– Перегрелась, кума? – улыбаюсь двери.
От холода дверь сжалась и открылась сама.
В комнате ноль градусов.
Дышу на руки:
– Холод собачий и голод кошачий!
– Ты с кем говоришь? – спрашивает из-за стены Мария Александровна.
– С самим собой. В комнате у меня ноль целых хрен десятых! Вот подышал на градусник – уже три! Жара!
– Это моё тепло! – выкрикивает из-за другой стены тётя Катя. – Вот возьму и поставлю стену кирпичную. Чтоб моё тепло не уходило к тебе.
– Зачем же? Тогда я вас не услышу.
– Раз пока слышишь, давай у темпе шестьдесят копеек. Дворничихе. Она метёт улицу у нашего дома. К празднику ей надо что-нибудь купить. Маша дала 50, я 50, Дуська 50 и ты дашь 60.
