НЕХОЖЕНЫМИ ТРОПАМИ (из рассказов геолога)

– Ну, знаете, это просто возмутительно!

Пожилая женщина покраснела от гнева и пошла из конторы.

– Пойдем и мы, – сказал Леонтьев. – Каждый день одно и тоже.

Люди выходили группами, обсуждая создавшееся положение. Молодая женщина в форменном кителе со звездочками инженер-геолога 2-го ранга уговаривала ту, которая спорила с Сережиным:

– Да, Вы, Любовь Андреевна, не расстраивайтесь. Хотели идти в отпуск, ну и отдыхайте себе на здоровье.

– Я не о времени, – отвечала Любовь Андреевна. – Просто возмутительно.

Вышли из конторы Берегов-Сережин и Черныш. Сережин был красен от возбуждения, растрепан. Векшин услышал, как он крикнул:

– Я здесь начальник!

– Гнилая философия, – сказал Черныш. – Не наша. Люди не хуже тебя. Вызвал – изволь заботиться.

Берегов-Сережин, не отвечая, сел в машину. Немыслимая шляпа торчала над ним таким же колом, из-под пиджака оттопыривался «наган».

– Давай! – крикнул он.

«Газик» рванул и, обдав стоящих пылью, унес его нелепую фигуру.

– Пистолет в шляпе.

– Ну его. Пойдем, город посмотрим.

– Я пойду в фонды, – сказала Любовь Андреевна. – Успею еще поработать часа два.

Они пошли со двора, сначала все вместе, потом кто направо, кто налево и вскоре в группе, где шел Векшин, осталось несколько человек.

Была та предвечерняя пора теплого и солнечного майского времени, когда день уже кончался, а вечер все еще не наступал. Проспект имени Сталина сверкал широким асфальтом. Шумный и людный, он напоминал московскую улицу Горького. Так же витрины магазинов выставляли напоказ свои товары, пестрели афиши кино, стоял телеграф, кратким словом «Енисей» объявлял о себе ресторан.

Векшин шел с Леонтьевым. Впереди двигались Черныш и два механика, Павлик и Сережа. Черныш ступал твердо и встречный поток людей обтекал его, как обтекает вода устои моста. Блестя орденами шли военные, пестрели яркие платья девушек, в синих, серых, коричневых костюмах, с портфелями, свертками, просто безо всего, задевая друг друга, останавливаясь у афиш, исчезая в дверях магазинов, торопливо взбегая по ступеням телеграфа, двигались различные люди. Этот живой поток, не умещаясь на тротуарах, заплескивал с обеих сторон мостовую и автомобили тревожно гудели, расчищая себе дорогу.

Векшин и Леонтьев шли молча, разглядывая людей и здания, и только у городского сада, там, где через площадь возвышались новые пятиэтажные корпуса, Леонтьев сказал:

– Строится город. Который раз приезжаю и все он по иному выглядит.

Векшин ответил не сразу. После напряженных и поспешных сборов в Москве, после стремительного бега поезда, после горячих споров соседей, в которых и сам он принимал участие, ему не терпелось поскорее углубиться в тайгу, окунуться в работу, вызвать к жизни еще скрытые природой силы. Он уже видел будущее этого края и не хотел откладывать это будущее ни на один день. И думая о своем, он машинально ответил Леонтьеву:

– Медленно все очень.

– Ну, не так уж медленно… – возразил Леонтьев.

– Не так… – согласился Векшин, – но если бы не война, да такие как Берегов-Сережин, где бы мы сейчас были.

– Сережин это мусор.

– Мусор, а мешает. Ведь посмотри, нас здесь человек двадцать сидит. А время уходит. Время, о котором будут писать, как некогда Александр Сергеевич писал:

«Была… пора,

Когда Россия молодая

В боренье силы напрягая

Мужала…»

– Ты у нас известный лирик, – сказал Леонтьев.

Векшин сбоку взглянул на него.

– Велик ты, Леня, а не разговорчив. Ты посмотри вокруг. Весна, солнце, девушки. Неужели тебе никогда не хочется вот так душу свою высказать, рассказ какой-нибудь написать. О жизни. Такой рассказ, чтобы самые что ни есть молчуны, вроде тебя, прочли его и сказали: – «Да-а…».

– Чтобы о жизни писать, понимать ее как следует надо.

– А мы что же? Еще как понимаем. Но знаешь, между прочим, где я начал по-настоящему жизнь понимать? На фронте. До этого я как-то не сознавал всей глубины. Думал и так можно жить и этак, все мол от индивидуальности зависит. А там сразу понял – вот мы и вот они. Вот наша жизнь и вот их, чужая. И нет между этими жизнями ничего общего. И середины между ними нет. И сейчас ведь то же самое, пусть холодная, а все-таки война… Ты как думаешь, есть у нас атомная бомба?

– Мы люди маленькие, нам не сообщают.

– Ну, да. Молотов же сказал: «Будет у нас атомная энергия и кое-что другое». Говорят, при этом какой-то английский лорд воскликнул: «Если Молотов говорит, что у них будет атомная энергия, то, господа, она у них уже есть!».

Леонтьев улыбнулся.

– Что ж, возможно и среди лордов не перевелись еще неглупые люди.

Они уже сошли с центральной улицы и шли переулками, ближе к реке, когда впереди их на дорогу вышли трое парней и девушка. Они были одеты в яркие шаровары, подпоясаны цветными кушаками, за плечами у них были рюкзаки.

– Погляди-ка, – сказал Векшин. – Кто это?

– Столбисты. Местная разновидность альпинизма, – Леонтьев заметно оживился. – Знаешь, давай-ка и мы махнем туда. Этот самолет, наверно, еще неделю не прилетит.

Они догнали Черныша, Павлика и Сережу и предложили им прогуляться вместе на «Столбы». Было решено, что завтра на рассвете они отправятся в поход.

3

Векшин встал в четыре часа утра и умывался, когда во двор общежития въехала грузовая машина и почти следом за ней примчался «газик» с Сережиным. Грохоча сапогами, он промчался по коридору и Векшин услыхал его крик в мужском общежитии:

– Черт знает что! Самолет уже три часа дожидается, а они спят.

– Какой самолет? Кого дожидается?

– Вас! Вас! Я же вчера распорядился…

Оказалось, что вчера, после того, как все разошлись, с аэродрома сообщили о прилете самолета, но, так как Сережина на месте не оказалось, известие это попало к нему с опозданием и распоряжение о погрузке было отдано только ночью. Комендант, видимо, уже привычный к бестолковой суетне и ненужной горячке Сережина, решил, что «и утречком тоже будет не поздно» и в результате отправку самолета чуть не проспали.

– Хорошо еще, что мы не уехали, – шепнул Векшин Леон-тьеву.