Счастье, утраченное навсегда. Рассказы

Поодаль стоял Дубровин и призывно махал рукой. Малышев зашагал к нему.

– Ну что, еще малость отдохнем. Почти двенадцать километров за два часа отмахали!

– Еще почти столько же шагать, – вздохнул Малышев. – Хорошо бы до темноты выйти на большак. А то на этой просеке все ноги посбиваешь об коряги да пеньки.

– По трехверстке вроде осталось пару километров до него. Там легшее будет. Садись, будем вечерять.

К ним подошел Белов и с хитрой улыбкой спросил:

– Чем богаты?

– Ну ты даешь! – хмыкнул Малышев. – Галеты, сахар да вода. Будто у тебя не тоже самое.

– Это у кого как! – расплылся в улыбке Аркаша. – А вот это не видели?!

Он вытащил большую банку тушенки и торжественно поставил на расстеленную тряпицу.

– Откуда?

– Места надо знать. На последней станции я у старшины интендантской роты колоду карт выменял на эту баночку. Хотел оставить до лучших времен, чтоб закусончик соорудить по случаю, но вижу, – сейчас в самый раз будет. Так что, налетай, братва.

Несколько минут сосредоточенного жевания были прерваны возникшим из-за куста ординарцем комбата.

– Малышев, к комбату.

Василий прожевал кус, обернулся на голос ординарца майора и буркнул:

– Не успели поесть, как шило выскочило из мешка… Случаем, не знаешь зачем?

– Не, – мотнул головой лейтенант, – собирает всех политработников. А зачем – не в курсе.

– Ладно, иду.

Василий кивнул и, глядя в спину уходящему ординарцу, сказал:

– Я, мужики, как раз про дом вспоминал. Ни одного письма еще не получил.

– А чего ты хочешь, если мы чистых десять дней в пути да на переформировании уже с полмесяца? Куда тебе их слать? Вот прибудем на место, тогда получим все сразу ворохом.

– Ха, хорошо бы. Мать у меня хворая, какие-то женские болячки у нее. Я, когда уезжал, видел ее тоскливые глаза. Так в сердце защемило, что жуть. Она меня ведь одна воспитывала. А я не подарок был…

– Да ладно тебе, – недоуменно покачал головой Григорий. – Чего разнюнился? Все будет в порядке. Наших родных не оставят в беде, позаботятся. В общем, иди, а то получишь хороший кусок нуднятины в виде начальственной нотации.

– Да… ну да… – отстраненно ответил Василий и поднялся. – Пойду. У комбата найдется, чем взбодрить. Не иначе, как сюрприз какой-то готовят. Чует мое сердце, не видать нам отдыха после марша.

– Не каркай! – недовольно сморщился Григорий. – Иди уж, кликуша!

В палатке комбата стоял приглушенный гул разговора. Среди находившихся здесь политработников он увидел своего земляка, лейтенанта Петю Трифонова, как и он сам, замполита второй роты. Василий подошел и тихо спросил:

– Привет, Петь. По какому случаю аврал?

Румянощекий Трифонов, только недавно нацепивший еще один «кубарь», вздернул плечи:

– Сам не знаю. Вроде слышал, что получен приказ прямо с марша занять оборону у Карпушино. Там намечается приличная заваруха.

– Вот черт! Люди устали.

– Вот и я о том же. У меня во взводе половина обожралась какой-то лесной дряни. Теперь бегают в кусты прямо на марше…

– Товарищи офицеры, прошу внимания…

Василий не заметил, как в палатку вошел Баталин. Комбат был озабочен и сумрачен. Пройдя за сколоченный из обдирных досок стол, он вытащил карту. Разложив ее на столе, майор ткнул в карту пальцем:

– Получен приказ по бригаде, по прибытии на место дислокации без промедления, сходу поддержать готовящееся наступление. Назначено оно на пять ноль-ноль утра. В нашем распоряжении есть резерв в три четверти часа. За это время провести в ротах короткие политзанятия и инструктировать рядовой состав на предмет полной готовности к ведению боевых действий.

Баталин помолчал и добавил:

– Я знаю, что вы хотите сказать. Да, люди устали, пройдя двенадцать километров… А потому прошу всех собрание провести продуктивно и в минимально короткое время. Бойцам надо дать отдохнуть. Товарищ капитан, – повернулся комбат к сидевшему рядом замполиту Карпову, – вас я попрошу не задерживать офицеров долго. Все знают свою задачу, а поэтому можно ограничиться общей вводной. Все свободны.

Возвращаясь в роту, Малышев не задумывался, что будет говорить своим бойцам. В большинстве своем они были уже обстрелянные, бывалые солдаты. На них можно было положиться, но из нового пополнения были и такие, что, глядя на них, можно было подумать, что они и в глаза не видели строевой подготовки, а уж оружия и в руках не держали. «Много выбило людей…», – со вздохом подумал Василий.

Он вспомнил свое первое формирование. Еще там, в Томске, где он, выпускник Белоцерковского пехотного училища, с лейтенантскими погонами досрочного выпуска, с невероятным задором и жаждой битвы в сердце, принял в командование отделение вновь формируемого состава Н-ской отдельной стрелковой бригады.

А накануне состоялось партийно-комсомольское собрание. Молодые лейтенанты глядели на стоявшего на сцене Малышева, читающего стихи собственного сочинения. Чуть наклонившись, как бы посылая свою крепко сбитую фигуру в пространство навстречу судьбе, Василий резкими взмахами руки отбивал ритм горячего стиха:

Сталин в сердце моём, мне не жизнь дорога,

Мы на битву вдвоём с ним пойдем на врага,

Нас на подвиг страна, честь и совесть зовет!

Командиры, вперёд! Командиры, вперёд!

В нас священный огонь никогда не умрет!

Нас не сломит беда, вражьих бесов орда!

Да за Родину в бой Сталин нас поведёт!

Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!

Пусть как клич пролетит «над Отчизной беда!».

Мы услышим, поднимемся все на врага,

И фашистов сметем, как речной ледоход!

Командиры, вперёд! Коммунисты, вперёд!